Общинное сознание как основа русской жизни

В своей недавно вышедшей книге «Мастера иконостаса собора Рождества Богородицы Саввино-Сторожевского монастыря в Звенигороде» (М.; Звенигород, 2007) искусствовед Светлана Вереш рассказывает не только о шедевре древнерусской архитектуры, но и говорит о той важнейшей черте русской жизни, которая определяла русское сознание, позволяя создавать подобные шедевры, и которая, к счастью, еще не совсем стерта из сознания современных русских людей, – об общинном сознании как основе русского мировоззрения. О русской общине и ее судьбе – наша беседа.

Константин Маковский. Крестьянский обед в поле

– Светлана Васильевна, вы считаете, что общинное сознание – основа мировоззрения наших предков…

– Да, русское сознание – сознание общинное. В его основе представление о том, что мироздание пронизано Божественной иерархией, в которой все органично связано. И то в человеческом обществе, что устроено по принципу иерархии, держится крепко: Церковь, армия, семья. Таким было и наше сословное государство, которое в силу этого свойственного нашему народу сознания давало ощущение единого целого. В этом сказалось стремление людей обустроить свою жизнь в соответствии с их мироощущением. Семья – это самая маленькая община русская. Не только русская – славянская. И у греков то же самое общинное сознание, примером чему являются греческие города-полисы. Невольно думаешь, что эта почва общинного сознания была наиболее благоприятна для восприятия Православия с его соборным сознанием.

– То есть та система общественных отношений, которая уже была в дохристианской Руси, имела общинный характер?

– Да, так как сознание основывалось на понятии семьи, рода, родовой общины. Города Киевской и Владимирской Руси продолжали строиться так же, как они строились на этой земле в дохристианское время. Все сооружения располагались вокруг центра, которым была крепость – убежище в случае опасности. Так проявляло себя общинное сознание в градостроительстве. Люблю спрашивать у детей: «Как у нас царя называли?». Они знают: «Царь-батюшка». Вот такое было отношение. Как за своего родного отца шли наши воины умирать на поле брани за веру, царя и Отчество, «положить душу свою за други своя», зная, что они попадут в самый высокий лик святых – лик мучеников.

Это мировоззрение сохранялось и в другие времена, проявлялось во всех сферах жизни. Не случайно на Руси был так любим хор, когда родные голоса сливаются в единую гармонию, звучавшую часто под открытым небом. У нас всегда пели хором. Хор просто сопровождал жизнь: пели в поле, в застолье, в боевом походе. Замечательно, что после дня, наполненного тяжелым трудом, возвращались домой с песнями. Это рождало чувство радости. Мы любим говорить: «Бог труды любит». Наши предки ясно осознавали разницу между радостью и удовольствием, которому тоже отдавали должное: и баньке с березовым веником, и глотку кваса из берестяного туеска в пору сенокоса и страды. Прекрасно понимали, что радость духовна, а удовольствие дает здоровье, тешит плоть, что тоже нужно.

– Каковы основные принципы существования общины?

– А это тот принцип, о котором говорит апостол Павел: как все члены тела необходимы, так необходим каждый человек в общине.

– А как возможно проявление индивидуальности в общине, развитие личности в ней?

– Каждому Господь дает какое-то свое дарование. Это дарование находит место в общине. Например, в воинской дружине у каждого воина свои какие-то особенности, способности, каждый нужен там. Так же, как в семье: один мастер на все руки, другой поет хорошо, одна стряпает прекрасно, другая вышивает…

Как-то мы обсуждали это с восьмиклассниками, и один мальчик вдруг сказал: «Я двоечник, меня бы все обижали». А я ему отвечаю: «Что ты, милый, вся семья заботилась бы о том, чтобы найти какое-то такое дело, в котором и ты был бы на своем месте. Может быть, конь полюбил бы тебя больше других». Спрашивала ребят: «Скажите, нужны ли князю крестьяне? Ведь воины должны научиться воевать, им некогда пахать землю, выращивать хлеб, они отвлекаться на это не должны. А крестьянам нужен князь с дружиной? Конечно: поле засеяно, а враги нападут, кто будет защищать их?» Вот это чрезвычайно важно. В этом красота России, ее мировоззрения. Это же так ярко проявилось в ее культуре. Ведь художники не подписывали свои иконы, мы не знаем имен тех, кто строил храмы. Для меня в этом бесценное сокровище: они делали это со смирением, во славу Божию, реализуя те таланты, которые дал им Господь. А во мне, когда я смотрю на эти безымянные произведения искусства, рождается дорогое, глубоко волнующее меня чувство: это создано людьми того народа, которому и я принадлежу. Я как будто соучастник всего этого творчества. Это такая милость с их стороны по отношению к нам, они не отделяются от нас, они ради нас и вместе с нами творят. Это создает особое ощущение радости жизни на этой земле.

Общинное сознание исключало соперничество, индивидуалистическое начало. Нормой было стремление к согласию, сотрудничеству. Жили, понимая важность терпения и смирения. Вспоминается, как в Звенигороде, когда нужно было к Олимпиаде-80 построить экспозицию, я сказала своим сотрудникам: «Прошу ни ссор, ни выяснения отношений. Слушаться того, кто в курсе всех дел. То, в каком состоянии мы будем делать экспозицию, отразится на результате». Сделали хорошую экспозицию. В книге отзывов отмечалось, прежде всего, с какой любовью она построена.

– Общинность пронизывала все сферы жизни и деятельности русского общества?

– Бесспорно. С этой точки зрения хочется рассмотреть всю русскую культуру, саму историю нашей страны. Здесь уместно будет подчеркнуть еще одну особенность нашей культуры, проистекающую из восприятия «красоты Божиего мира как ризы Господней» (по Василию Великому). Русское искусство не любит украшательства, стремится к монументальности. Ведь Православие помогает увидеть мир таким, каким его создал Бог, Православие дает возможность видеть самую сущность вещей. Из этой обращенности нашей к сути вещей и проистекает отсутствие стремления к украшательству, необходимости как-то, как говорят сегодня, «подать», чтобы заставить обратить внимание.

– Русская община, насколько я поняла, есть нечто совершенно противоположное общине западного образца, то есть римской коллегии, главной чертой которой является соперничество, борьба за место?

– Думается, Православие и не могло быть принято на Западе из-за этого рационалистического, индивидуалистического, юридического сознания римского общества, а за ним и всего западного мира. Вспомните «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона. Это развитие мысли апостола Иоанна Богослова о том, что закон дан Моисеем, благодать же и истина произошли от Господа нашего Иисуса Христа. Закон и благодать – это очень разные вещи. Закон, с его жесткими принципами и прочими внешними вещами, и был воспринят западным сознанием. Вероятно, поэтому Запад так и борется с Православием.

– А с какого времени можно говорить о прекращении существования общины, о перемене уклада русской жизни?

– Если говорить о крестьянах, то не общиной они не жили никогда, это было невозможно. У меня, например, свое отношение к крепостному праву. Ведь только 34 % крестьян в России были крепостными по переписи 1858 года, то есть перед отменой крепостного права. Да далеко не все из них и хотели освобождаться, некоторые плакали: «Чем мы досадили?». В чем дело? А дело в том, что помещичья усадьба представляла собой единый организм. Как возникло крепостное право? Земля, именно земля, с живущими на ней крестьянами давалась дворянину за то, что он нес государеву службу, был воином. Здесь опять эти общинные взаимооправданные отношения. По нормам, заложенным в крепостное право в момент его возникновения, три дня крестьянин работал на помещика, три дня работал на себя, один день посвящал Богу: он же христианин – крестьянин.

– Но ведь нет такой хорошей вещи, которую нельзя было бы испортить…

– А знаете, как она испорчена была? Думается, что с этого и началось то, к чему мы сейчас пришли. Петр III издал указ о вольности дворянства. Екатерина подтвердила его.

– Вольность, то есть возможность не служить государю, оставаясь просто привилегированным сословием?

– Не служить! А за что же тогда крестьянин на него работает, если он родную землю, на которой живет народ, не защищает? А крестьяне продолжали работать, будучи органично связаны с землей. Но когда это привилегированное сословие стало даже говорить на чужом языке, демонстративно отдаляясь от своего же народа, и появились эти все Маниловы да Ноздревы, которых нарисовал Гоголь. Или «лишние люди» Пушкина и Лермонтова, освобожденные от обязанностей. Кто умел быть хозяином, сохранял отношения с крестьянином благополучные. А если хозяйничать не умел? То усадьба беднела. И вот только с этого времени – с XVIII века – начинают продавать крестьян. Раньше этого быть не могло, не было.

Хочется заметить, что сейчас мы тоже слышим только о правах. Детей воспитывают в сознании, что у них ни обязанностей, ни долга ни перед кем и ни перед чем нет. А многие взрослые уже сейчас живут так.

– Но, Светлана Васильевна, нельзя же не принимать во внимание такой важной характеристики состояния человечества, как падшесть. Ведь, помня об этом, становится совершенно понятно, что как бы хороша вещь ни была в начале, она постепенно придет в негодное состояние.

– Не нравится мне это слово – «падшесть». Принять его – и станет возможным многое себе самим простить. Наша Родина называется Святая Русь не потому, что на ней живут святые люди, а потому, что им всегда было свойственно стремление жить в правде Божией. Господь ведь ждет от нас, созданных по Его образу и подобию, жертвенного сотворчества, бережного в терпении и смирении несения креста.

А по поводу падений… Когда Ярослав раздал своим сыновьям русские земли, они сначала жили в согласии, а потом начались раздоры между братьями, внуками и правнуками: каждый стремился стать первым. Что тогда произошло? Господь посылал вразумление: то засуха, то саранча, то другое что… Так или иначе Господь всегда возвращает на путь правый.

А Великая Отечественная война? Народ вернулся к Богу, пусть ненадолго и в тайне. Сама жертва за родную землю всегда священна.

Так вот, после этой вольности дворянству все отношения исказились, приняли уродливые формы. А главное – разверзлась бездна непонимания между двумя некогда так необходимыми друг другу частями русского общества. В одном из номеров журнала «Русское наследие» я прочитала статью Кожевниковых, написанную перед самой революцией, где они с болью говорили о том, что вот, говорят о демократии, о том, что нужно опереться на народ и ради народа действовать. В то же время эти самые люди – интеллигенция, отошедшая от Бога, – глубоко презирают этот народ, не понимают его, стараются не общаться с ним.

Конечно, нельзя не учитывать, что крестьяне, ушедшие в город на заводы и фабрики из общины, потерявшие связь с миром, который следил за нравственным состоянием своих членов, может быть, и теряли то достоинство русского крестьянина, о котором говорил А.С. Пушкин, были соблазнены. Они попали в ту среду, где они не были защищены, где в одиночку приходилось находить свое место. Их, чужих, могли оскорбить и обмануть, и некому было защитить их. А человек обиженный, униженный, чье достоинство оскорблено, начинает вести себя плохо. Отсюда и грубость, и пьянство, и невежество – те качества, которые стали восприниматься как присущие простому народу.

– Получается, что в результате одного неверного шага Петра III возник такой существенный перекос в обществе?

– Вряд ли сыграл разрушительную роль только один этот шаг, но он был действительно сокрушителен. Возник диссонанс, в котором дворяне не отдавали себе отчета. Культивировалась обособленность, подпитывавшаяся знанием иностранных языков и прочими отличиями воспитания. У Достоевского в «Дневниках писателя» я встретила рассказ, иллюстрирующий тот горестный и лицемерный снобизм, в котором пребывала половина русского общества. Уже были на сцене все эти канканы и прочее, но это называлось искусством, а тут «господа» увидели крестьянку, которая в рубахе жала… В полотняной рубахе, ведь по-другому в жару работать невозможно… Дворянские чувства были оскорблены! По выражению одного из замечательных наших батюшек, наступила эпоха эстетизма, когда образованное общество предпочитало регулярно посещать театр, достаточно формально посещая Церковь, а то и вовсе отойдя от нее.

– Таким образом, если раньше общинное сознание пронизывало все общество, то с того рокового указа оно осталось только в крестьянской среде?

– Конечно, сохранялась православная церковная община, но много было сделано шагов для разрушения общины, в том числе и людьми очень и очень положительными. Как-то Ксения Петровна Трубецкая спросила меня о моем отношении к Столыпину. «Очень не простое, – ответила я. – Меня смущает то, что он разрушал общину». «Вот, тебе не нужно ничего объяснять», – сказала она мне. Столыпин хотел наладить у нас хуторское хозяйство, потому что принято было почему-то считать, что переделы земли, связанные с меняющейся численностью семьи, подрывают хозяйство. Но переделы делались очень редко, причем это решала община в общих интересах. Ведь в общине крепка была взаимопомощь. Вдовам, больным помогали всем миром. Об этом подробно рассказывается в книге «Мир русской деревни», основанной на архивных материалах.

– Столыпин действовал так от незнания, непонимания?

– Этот великий государственный муж был просто сыном своего времени. Конечно, необходимо было и освоить новые земли, Сибирь, где у крестьян открывались новые возможности.

– Как вы думаете, общинное сознание было совершенно выхолощено из сознания образованных слоев общества?

– Нет, не совершенно. Вот что по этому самому поводу пишет Ф.М. Достоевский (это 1876–1877 годы): «Уничтожьте у нас общину, и народ тотчас будет у нас развращен в одно поколение. И в одно поколение доставит собой материал для проповеди социализма и коммунизма. Например, мы легкомысленнейшим образом проповедуем уничтожение общины – одной из самых крепких, самых оригинальных и самых существенных отличий сути народа. Уничтожат общину – порвутся последние связи порядка. Если в высшем обществе порядок разорван, а нового не дано, то, по крайней мере, было утешение, что народ в порядке (каком ни есть, но порядке). Ибо осталась связь – и крепчайшая! – общинное землевладение. Но разорвут и эту связь. И что тогда? Нового еще нет, ничего не взошло. Да и посев-то был ли? А старое с корнем вон. Что же останется? Пропадем как мухи». Как глубоко понимал он это!

И вот именно на эту общинную основу легло и Православие. Нельзя не признать, что тут, на Руси, оно расцвело. И не только расцвело, но и создало ту среду, в которой могли раскрыться великие человеческие дарования. Возьмите такого «крепостника», как Николай Петрович Шереметьев. Какой мир он создал в своих усадьбах! И он не один такой, просто мы знаем его лучше других. Сколько возросло в его усадьбе талантливейших художников, архитекторов, как прекрасен и широко известен был его театр. Это яркий пример полноты и плодотворности общинной жизни! Они все друг другу были нужны. Каждый делал свое дело. Всем была доступна реализация своих талантов. Таланты даны каждому. И в органично сложившейся общине каждый находит свое место. Надо уметь просто сотрудничать с каждым. И община была школой такого сотрудничества.

– Ваша книга «Мастера иконостаса» и повествует о такой гармонично сложившейся общине?

– Да. Этот великолепный иконостас является одним из примеров того, каких вершин может достичь соборное творчество. Шедевры, которыми так богата наша народная сокровищница, за такие короткие сроки могли быть созданы только в том случае, если каждый – зодчий ли, который прекрасно знал принципы построения храма, тот, кто резал белый камень, даже тот, кто делал раствор, – каждый добросовестный мастер своего дела был нужен и незаменим.

– А как долго бытовали такие, в общем, идиллические отношения между людьми?

– Не идиллические – нормальные для каждого православного человека. Каждый стремился быть причастником правды Божией, как ярко свидетельствуют об этом сонмы новомучеников.

– Интересно, а есть ли отличие между крестьянской общиной и теми формами коллективного хозяйствования, которые возникли при советском строе?

– Мне близка мысль, высказанная однажды при мне: «Русский народ жил всегда своею жизнью, невзирая ни на какие катаклизмы, оставаясь самим собой в течение всей своей истории». Вот и в советское время народное сознание колхозы в значительной степени превратило в общины.

– А изначально задумывалось нечто иное?

– Конечно. Задумывалось производство, как на заводе. Коллектив – это не община. В основе общины иерархия, взаимопомощь. А коллектив… Начальника поставили, и он тобой командует. Ты не умеешь рисовать – он тебя заставит, сил у тебя нет что-то делать, а у него план, и он будет тебя заставлять. То есть уже не любовь лежит в основе, а рационализм. В коллективе одни люди работают добросовестно, а другие смазывают это, не выполняя то, что они должны выполнить.

– И все же глубинное сознание обратило и эту чужеродную структуру в общину?

– Я пожила два года в колхозе во время войны. И хотя я была всего лишь восьмилетней девчонкой, я замечала многое. Очень почтительное отношение было к председателю. Он приходил в избы, доброжелательно беседовал, разговаривал, смотрел как живут. Причем отношения были теплые взаимно, и в то же время его слушались, как в общине старосту. Словно вернули общину.

– Скажите, а как в общине, дружине, артели поступали с теми, кто не дотягивал до известного уровня?

– Им находили такое дело, в котором они могли реализовать себя. Мусор ведь тоже надо убирать, еду приносить тем, кто трудится в поле. Да мало ли что еще!

– И это происходило безболезненно?

– Вот на примере иконописания постараюсь пояснить. Какие чрезвычайно строгие требования к иконописцу и в нравственном, и в профессиональном отношении были зафиксированы Стоглавым Собором! Неумелые и недостойные к иконописанию не допускались. А если таковые настаивали, объясняя, что они от этого живут и питаются, то «речам их не внимали» на том основании, что много других ремесел.

– Как вы думаете, могло бы общинное сознание существовать и дальше? Или его разрушение закономерно, потому что «семя тли в нас есть»?

– Тут не только «семя тли в нас», но и агрессивное правоюридическое сознание. Не постеснялась же «железная леди» утверждать, что несправедливо с их, юридической, точки зрения, что одному народу дан максимум полезных ископаемых. И дележ уже начался.

– А в современной жизни вы видите людей, способных воспринять общинное сознание?

– Да. И мне радостно это видеть. Русский народ продолжает жить своей привычной жизнью. Подвезут меня добрые люди на машине, а от денег отказываются. Узнав, что они православные, пишу записочку о здравии, если мусульмане – тепло благодарю. Услышала я однажды от азербайджанца, водителя такси, бывшего офицера: «Если бы Россия захотела, то в три дня мы все вернулись бы к ней». Помнят люди добро, невзирая ни на каких «железных леди». Вспомнилась одна беседа с главой артели строителей, помогавших восстанавливать храм благоверного князя Александра Невского в Звенигороде. Это были смуглые темноволосые мужчины (на дворе 1998 год, в Москве в это время строят в основном турки). Спрашиваю у главы артели, откуда они приехали, не из Турции ли. Он, улыбнувшись, ответил: «Зачем же мусульмане будут восстанавливать православный храм? Мы с вами из одной страны: мы грузины».