Возмущение будет обязательно

Фото НГ-фото

– Сегодня проблема заключается в том, что светская журналистика отражает общие идеологические и методологические подходы элиты 90-х годов. А элита 90-х годов, в целом, секулярна, она никак не связана с Церковью как религиозным институтом. Поэтому отношение к Церкви у светской журналистики либо ироническое, либо скептическое, очень редко серьезное, чаще негативное: активно используются штампы, что Церковь отмирает и т.д. У большинства журналистов нет никакого существенного, серьезного понимания религиозных аспектов деятельности Церкви, и, что не менее важно, инаковости природы, мистического содержания Церкви. Поэтому сегодня, безусловно, светское медиа-поле никак не эквивалентно тем процессам, которые происходят в Церкви, и объективно в связи с Церковью во внецерковном процессе.

– Каким должно быть информационное поле, на котором бы Церковь и журналистика взаимодействовали? И какие должны быть приложены усилия, чтобы его создать?

– Здесь есть несколько аспектов. Во-первых, важна модернизация элит, потому что люди с христианским пониманием или даже не христиане, но понимающие, о чем идет речь, должны, так или иначе, постепенно занять командные высоты в нашей стране. Церковь не должна восприниматься как анахронизм и символ мракобесия. Тем более что объективно это не так. И самое главное, что роль Церкви будет возрастать в ближайшие годы, и радикально возрастать. И чем меньше элита будет адекватна этому возрастанию, тем хуже будет для элиты. Она будет оторвана от страны и от толщи ее проблем. Есть момент, когда очень важен импульс государства. Если государство даст политике этот информационный импульс и подчеркнет свое новое отношение к Церкви, это очень повлияет и на медиа-среду в целом, независимо от того, государственные это будут СМИ или частные.

– То есть, по-вашему, влияние на журналистику должно оказываться сверху?

– Это просто должно начаться с модернизации светской элиты, но я не вижу другого субъекта этой модернизации, кроме как верховная власть. Это отвечает как исторической русской традиции, так и нынешнему положению вещей. Центр такой модернизации может находиться только в Кремле.

– Перейдем на личности… Кто способен это сделать?

– Это способен сделать Путин, и я боюсь, что сегодня – только он. Он сконцентрировал в своих руках максимальную власть, а, значит, и максимальную ответственность за все развитие событий, за ход вещей, за все развитие национальной идеологии и национальной практики. И я вижу, что это отвечает его объективным интересам, потому что объективно нет в стране настоящей опоры для него, кроме Церкви. Партия «Единая Россия», – которая была создана еще до него, это не политическая опора, потому что это не партия вовсе, это совокупность людей, которая воспринимает только приказы из Кремля, и готова выполнять любые приказы. Если политические и материально-экономические стимулы к выполнению этих приказов исчезнут, то мгновенно распадется сама псевдопартийная структура. Элита 90-ых годов в целом оппозиционна и враждебна Путину, даже если отдельные ее представители готовы публично устраивать ему овации. Единственной опорой Президенту может быть институт, который по своему генезису никак не связан ни с властью, ни с политической конъюнктурой. Который абсолютно независим, автономен концептуально и идеологически, автономен по основам своего существования, по источнику своей легитимности. Единственной такой институцией является Русская Православная Церковь. Еще такой институцией является армия, но мы сейчас ее не обсуждаем.

– Как должно строится, в таком случае, взаимодействие Церкви государства? Есть ли у нас такие политики, которые могут стать новой элитой?

– Нет, Церковь еще не воспитала эти элиты, она ведет себя, как мне кажется, излишне робко и осторожно, она как бы боится удара плетью и во многом остается в советской логике отношений с государством. Она как бы все время находится на приеме у большого светского начальника, от благосклонности которого зависит. Это неправильно. Потому что сегодня никто не ударит по Церкви плетью, сегодня весь потенциальный ресурс Церкви – ресурс идеологический, ресурс моральный, ресурс объединяющий – огромен. Главной проблемой русского народа на всем продолжении его существования является одиночество. Русский человек не привык к индивидуальной ответственности, это человек соборный, для которого важны мистические аспекты и коллективные формы ответственности. И борьба с одиночеством – это главное содержание жизни русского человека. Тот же русский алкоголизм является проявлением этой борьбы.

90-ые годы принесли человеку невиданное доселе одиночество. При коммунистах одиночества не было, поскольку коммунизм был формой языческой религии, который вытеснял с одной стороны Православие и другие традиционные для России религии, а с другой стороны, достаточно эффективно апеллировал к архетипам русского коллективного бессознательного и располагал всем набором атрибутов настоящего религиозного культа – мучениками и героями, храмами и мощами. Достаточно вспомнить Ленина и его Мавзолей. И сама логика жизни была логикой приятия человека в эту языческую церковь коммунизма. С крахом коммунизма ничего альтернативного создано не было. Религия, которую, де-факто, исповедует элита 90-ых годов – это современный аналог культа Молоха, культа денег. Но эта религия никак не проникла в массы и не могла проникнуть, потому что при столкновении с национальными архетипами она была обречена на отторжение. И когда мы говорим, например, о наркомании, мы должны задуматься, что никакой другой борьбы с наркотиками, кроме борьбы с одиночеством быть не может, потому что наркотик – это тоже форма физиологической компенсации духовного одиночества. И ничего с этим не сделаешь, хоть создавай государственные комитеты по наркоконтролю, хоть не создавай.

И единственное, что может сегодня восполнить одиночество – это Русская Православная Церковь, поэтому объективная ее востребованность будет в ближайшие годы расти с огромной скоростью. Вопрос в том, сможет ли власть воспользоваться этим трендом себе на пользу или не сможет. Если не сможет… Церковь – это сегодня альтернатива власти. Есть объективные процессы, в том числе и модернизация церковной элиты, которые – либо власть на них отреагирует, либо не отреагирует, и это будет процесс перпендикулярный власти.

– Вам не кажется, что это может плачевно закончиться?

– Я не считаю, что процесс возрождения Русской Православной Церкви не может закончиться плачевно по определению. Он может закончиться плачевно для определенных групп.

– Но ведь, наверняка, возникнет противостояние?

– Это противостояние не будет открытым. Но определенные властные группы – они, да, могут пасть жертвами этого противостояния. В данном случае, апеллируя в роли Русской Православной Церкви в нашей истории, мы видим, что она всегда была исключительно позитивной и гармонизирующей, а нередко – спасительной. Вспомним святого патриарха Гермогена, сыгравшего свою роль во время польского нашествия, или даже патриарха Сергия (Страгородского) во время Великой Отечественной войны. Обратимся, например, к событиям 1943 года, когда Сталин, будучи полновластным правителем России, вынужден был прибегнуть к помощи Церкви и пойти на церковное возрождение. Это говорит о том, что Церковь имманентна русской нации, имманентна России, если не будет Церкви, то не будет и России. И казус 1943 года это подтвердил. Хотя с позиции сегодняшней элиты, элиты 90-ых годов, вообще невозможно объяснить, почему человек, располагавший такими властными ресурсами, как Сталин, то есть контролировавший в стране абсолютно все, все же был вынужден пойти на альянс с Церковью. Нужно иметь колоссальный инстинкт правителя, чтобы объяснить это, понять это, как понял это Сталин. Поэтому, если власть хочет обрести новую легитимность, ей нужен Церковный праксис страны, идущий на смену гражданскому.

– Но вам не кажется, что журналисты и политики, уже, кстати, кричащие о клерикализации, например, образования, будут возмущаться тем, что государство клерикализуется. Какие шаги должна предпринимать Церковь, чтобы взаимодействие с государством должно быть максимально гармонично?

– Я бы не сказал, что клерикализация есть опасность. Сегодня клерикализация – это благо, потому что сегодня вытравлено религиозное сознание именно в социальных структурах. На уровне бессознательного русского оно сидит прочно и с ним ничего сделать практически невозможно. Но проблема в том, что в стране сегодня абсолютно нет моральных авторитетов. Недавно обсуждался, например, вопрос, чьи призывы не ходить на выборы были бы эффективны. И мы с группой коллег пришли к выводу, что нет просто таких людей, чьи призывы были бы эффективны, потому что утрачен сам институт морального авторитета. Это относится и к деклерикализации, поэтому я считаю, что клерикализация сегодня полезна стране. Никакой опасности, что Церковь возьмет под контроль светские институты, нет. Напротив, есть огромный зазор, который необходимо восполнить. Поэтому, что бы ни говорили либеральные журналисты, – это отражение точки зрения элиты 90-ых годов, а элита 90-ых годов боится альтернативного центра формирования легитимности и, естественно, нравственной атмосферы. Потому что религия Молоха не может иметь ничего общего с Православием и несовместима с процессом православной клерикализации. Поэтому я считаю, что сегодня клерикализация нужна, сегодня – это не опасность, а благо.

– В чем она должна выражаться?

– Она должна выражаться и в резком повышении уровня влияния церковных кругов на принятие политических решений, и, безусловно, в расширении присутствия Церкви в образовательном процессе. Я горячий сторонник того, чтобы основы Православия преподавались в школах, и на обязательной, на не на факультативной основе. Никто не заставляет людей креститься и быть православными, но Россия – страна православная. Так исторически сложилась, и по-другому уже не будет – пока стоит Россия. И сама российскую государственность сформировалась благодаря византийскому влиянияю. Я признаю автономию других религий и особую роль ислама в жизни России, и в исламских регионах может преподаваться ислам. Но если Россия откажется от того, что она православная страна, то ничего хорошего это не принесет. Все же мы должны думать о целостности нашего национально-государственного организма, а без Православия и Православной Церкви эта целостность не может быть обеспечена.

– А если государство не пойдет по этому пути, решит, что это не очень важно, что ждет в таком случае Россию?

– Я считаю, что всегда важно смотреть на объективные процессы. Беда элиты 90-ых годов состоит в том, что она не в состоянии выйти за свою околицу и посмотреть, что, собственно, происходит. Она не понимает, что закон всемирного тяготения действует независимо от того, хотим, чтобы он действовал или не хотим. Сегодня на мой взгляд, мир стоит на пороге новейшего средневековья: резкое усиление религиозного фактора и обострение всевозможных религиозных противоречий и конфликтов, перерастающих в войны. Объективно здесь есть две силы, которые сдавливают не только Россию, и не только христианский мир, но мир авраамической традиции в целом: мир христианства, иудаизма и ислама. С одной стороны, это США, которые, безусловно, являются носителем новой религии. Но эта религия не христианство, потому что та религиозная доктрина, которую сегодня несут Соединенные Штаты – это некая форма эволюции протестантского и постпротестанского сознания, которая еще в середине 90-ых годов была оформлена некоторыми теологами, в частности, Дитрихом Бонхефером, как форма избавления от Бога и вытеснения идей Бога некими этическими началами при полном исключении всяких мистических начал, начал мистического, религиозного опыта. Здесь как пример можно привести кинофильм «Матрица», который многие считают пошлым, где, в общем и целом, основы этой религии сформулированы – это религия техносферы. Есть некая техносфера, которая играет роль Бога, и эта техносфера всесильна. Это тот религиозный заряд, который несут США.

– А с другой стороны?

– С другой стороны стоит Китай, который тоже несет в себе не одну из в чистом виде старых религий. Там есть конфуцианство и даосизм, и буддизм, но есть и коммунизм, под флагом которого Китай продолжает жить. Вот все это вместе тоже образует некую религию без Бога. Тем самым, христианский, авраамический мир оказался в тисках между двумя очень мощными импульсами атеистической религии, атеистических верований. И есть колоссальный вызов всему миру – мир должен принять этот вызов или погибнуть. И в этом смысле – единственный способ принять этот вызов и ответить на него достойно – это резкое усиление клерикального христианского фактора в нашей жизни. Ничего другого я не вижу. Никакими светскими механизмами, никакими либеральными ценностями невозможно противостоять этому мощнейшему давлению.

– Вы верите, что этому можно противостоять?

– Конечно, потому что я верю в Бога, я христианин. И я считаю, что тот ресурс, который есть в Христианстве, он непобедим. Мистически. Если апостолы смогли распространить Христианство на весь мир, будучи всего лишь маленькой группой людей, безо всяких, как сказали бы сегодня, материальных и административных ресурсов, то почему мы не можем энергией Христианства спасти Россию?

– Мистически христианство непобедимо, но вот как на уровне государства это все осуществить?

– Я абсолютно уверен в том, что правильной исторической тенденцией является включиться в эту борьбу за христианство. А попытки укрыться от нее за какими-то светскими оградами приведут лишь к гибели или позорной капитуляции тех, кто попытается укрыться.

– Как можно сформулировать в такой ситуации национальные цели России на ближайшее время?

– Важнейшими национальными целями сегодня является восстановление государственной субъектности, России как таковой.

– России в рамках бывшего СССР?

– России в рамках бывшего СССР как организующего политического и духовного начала, потому что это было бы правильно. Официальные границы же страны пока будут, такими, как есть, но даже само их удержание, – это большая проблема, потому что вся история человечества учит нас, что границы являются динамическими. Никто не гарантирует сохранение незыблемости этих границ, кроме самой страны, которая в них находится. На границы извне всегда существует давление, большее или меньшее, и только адекватное давление изнутри способно гарантировать незыблемость рубежей. Поэтому, во-первых, сохранение самой России как целостной сущности, именно цивилизационно-культурной сущности, как цивилизации. Во-вторых, поддержание лидирующей позиции на постсоветском пространстве. Потому что если Россия не империя – я не вкладываю в это слово никакого негативного смысла, – это важнейшее культурное организующее начало, такими же империями являются Франция, Германия, США и этого никто не стыдится, – то России не существует. Она не может стать маленьким национальным государством. Самым опасным и трагическим было бы превращение России в маленькую нацию, принадлежность к которой определялась бы по чистоте крови, что невозможно в России сделать, в которой были бы исчерпаны ресурсы культурно-цивилизационной экспансии – той самой экспансии, которая позволяет России вбирать в себя людей самых разных национальностей, сохраняет их самобытность и при этом делает их русскими, дает им проявление некоего всечеловеческого духа и таланта. Вот главные задачи – вернуться на наш кардинальный исторический путь, с которого была попытка нас сбросить, да и мы сами в эту попытку активно вкладывались в 90-ые годы.

– А как вы относитесь к тому утверждению, что Россия может решать только глобальные задачи?

– Да, я в принципе с этим согласен, это отвечает ее имперскому духу. Другое дело, что в том болезненном состоянии, в котором Россия находится, сначала надо решать региональные задачи, а потом уже думать о глобальных. Но сегодня очень важно избежать линии на съеживание России, на превращение ее в маленькую провинциальную страну. Ясно, что Россия никогда не будет такой страной, что чистота тротуаров не является критерием в России, потому что и климатические условия и территориальная разбросанность не позволяет ей быть Голландией. Просто у Голландии – один путь развития, у России – другой. И если Россия сойдет со своего пути развития и станет на голландский путь – она погибнет. Так же и Голландия, если бы захотела встать на российский путь развития – рухнула бы.

– Какой должна быть информационная политика Церкви сегодня? Как противостоять тем черным кампаниям, которые систематически ведутся против Церкви, с тем же основами православной культуры и т.д.?

– Это очень несложно. Просто Церковь должна отказаться от советской и постсоветской логики ожидания милостей от власти. Духовная власть не менее важна, чем светская, а в условиях полного вытаптывания поля морального авторитета в нашей стране сегодня любой крупный священнослужитель – это уже готовый политик. Политик не в том смысле, что он должен бороться за выборные должности, а в том смысле, что он может кардинальным образом влиять на общественное мнение. И сегодня даже мой скромный опыт и опыт моих единомышленников показывает, что если некие идеи, востребованные национальной средой, привносятся в эту среду, они становятся невероятной движущей силой безо всякой поддержки государства, и даже часто вопреки сопротивлению светских институтов. Тем паче таким ресурсом обладает Церковь. Просто она должна перестать согласовывать свои шаги и свои мысли с исполнительной властью. Нужно понимать, что исполнительная власть не годится ей в подметки. Это исполнительная власть должна идти за Церковью и искать ее благоволения, а не наоборот.

– Вы думаете, власть согласиться занять такое положение?

– Я думаю, что сегодня страной правит Президент, который может вписаться в подобный контекст. Он православный человек. Я не знаю, насколько глубоко он осознает роль христианских начал в эволюции России в ее дальнейшей трансформации, но так или иначе, я абсолютно уверен, что он не пойдет против Церкви. Поэтому чем самостоятельнее будет Церковь, чем четче она обозначит свои позиции, в том числе радикальные позиции социального обновления, тем лучше. Этому некому противостоять. Сегодня в стране – духовный и идеологический вакуум. Любой шаг с целью заполнения этого вакуума – это уже кардинальные перемены. А идеологическая основа понятна – это Православие. Ничего другого нам и не нужно. Россия – православная страна. Нужно вспомнить о той роли: социальной, организующей, геополитической, исторической, которую Церковь всегда играла. Даже в самые тяжелые и неблагоприятные для нее времена.

– То есть, для того, чтобы Россия продолжала успешно существовать, нам нужно государственная идеология на основе Православия? Она сейчас сформулирована или все-таки на месте государственной идеологии у нас сейчас пустота?

– Государственной идеологии сейчас нет. Поскольку носителем идеологии может быть только элита, а элита 90-ых годов является носителем идеологии американского проекта, антиправославного и антихристианского в целом. Нужно формирование новой элиты, но Церковь не может быть пристяжной лошадью в этой упряжи, только коренной. Она должна проявлять инициативу, она должна с этим выходить.

– И, как вы думаете, кто будет выходить в этой инициативой? Святейший Патриарх? Общественность? Но ведь Патриарху не с руки выходить с какими-то политическими заявлениями?

– Ну, почему политическими? Если Церковь считает нужным религиозное образование, надо об это заявить. Это и сыграет решающую роль в судьбе религиозного образования. А если Церковь будет ждать, пока определится исполнительная власть, то мы получим только отказ от такой программы, потому что сегодня исполнительная власть насыщенна людьми 90-ых годов, которым это не нужно. Это дело церковной иерархии, церковной общественности, но роль церковных иерархов – первична.

– Должна ли активно проявлять себя православная общественность и если да, то как? Вот, например, то, что получилось в сахаровском центре вызывает самые разные оценки со стороны православных, в том числе… Как реагировать в таких случаях?

– Ситуация в Сахаровском центре имела негативный эффект только потому, что медиа-среда, которая транслировала эти мессиджи, эти сообщения, подконтрольна оппонентам Русской Православной Церкви. Но здесь может спасти только активная позиция. Я целиком сторонник тех людей, которые разгромили кощунственную выставку, я считаю, что в христианской стране плевать в икону и нападать на Христианство – неправильно. Я признаю право на свободу совести, но я никак не сочувствую тем людям, которые организовали эту выставку. Но понимаете, сегодня в стране интеллектуально-духовный вакуум и заполнить этот вакуум можно только инициативными энергичными действиями, а не ожиданием, что кто-то сначала его заполнит, а потом мы придем и воспользуемся плодами этого заполнения. Этого не будет. Только мы можем его заполнить, только Православная Церковь. Просто нет других вариантов. Если православная Церковь откажется от этой миссии, значит, фактически, она должна признать, что она отказалась от своей активной роли в сохранении России как единой цивилизационно-культурной сущности. И здесь Церковь должна понимать свою ответственность. Иначе она превращается в этнографический музей, индейскую резервацию, в то, что не имеет ничего общего с национальным развитием.

– Можно ли все-таки поподробнее про информационное поле. Оно сейчас неблагоприятно, посылает негативные мессиджи... Нам же нужно благоприятное информационное поле. Нам нужны элиты, для того, чтобы изменить информационное поле. Мы будем ждать, пока появятся элиты?

– Нет-нет, мы не будем ждать. Мы должны их формировать. Сегодня, если бы выдвигая определенные тезисы, Церковь вела себя более активно, эти элиты формировались бы де-факто. То есть, условно говоря, возьмем пример из области политологии, которая мне так хорошо известна: полтора года назад не было ни одного статусного политолога, которого показывали бы телевизору и который бы озвучивал, скажем, взгляды, близкие моим. Сегодня таких политологов десятки, а завтра – будут сотни. Почему? Потому что эти политологи вышли на авансцену и заявили о себе. А не потому, что они чего-то ждали и дождались. Если бы они ждали, пока администрация президента их рекрутирует, то ничего бы не было. Так же и с Церковью. Но у Церкви гораздо больший ресурс. Значит, нужно выдвигать яркие фигуры, которые должны нести это сообщение, которые должны активно врываться в информационный поток, и никто не сможет их остановить, хотя бы уже потому, что идеологический мессидж элиты 90-х исчерпан, он наскучил, уже сама медиа-среда его живо отторгает, хотя она ему идеологически близка. Она отторгает его эстетически и технологически. И сегодня можно заполнить медиа-пространство самими собой, если иметь решимость, очень четкую концепцию и группу харизматических церковных лидеров, которые будут этим заниматься. Это не сложно.

– Создание новых СМИ – входит в эту концепцию?

– Да, создание СМИ, а заодно и завладение и старыми СМИ. Я не вижу здесь большой проблемы. Здесь важно некое наличие людей, которые будут этим заниматься.

– Как Вы можете оценить процесс переговоров с РПЦЗ? Насколько интенсивно он идет и какие у него перспективы?

– Я считаю, что процесс очень правильный. И в принципе я считаю правильным весь процесс христианского объединения... Но вопрос только в том, что процессе объединения Русской Православной Церкви с другими православными церквями, очень важно, чтобы сохранялось понимание, где есть центр этого объединения. Объединение – хорошо, но важно, чтобы Патриарх Московский не уменьшал свой статус в процессе объединения.

– В последние полгода в стране вновь активизировались секты – сайентологи на дальнем Востоке, кришнаиты в Москве. Как можно решить эту проблему?

– На мой взгляд, никакими запретительными мерами решить эту проблему невозможно. Это вопрос религиозной экспансии. Любое поле, которое не занимает Русская Православная Церковь, занимается другими религиозными институтами, которые апеллируют к русскому народу с идеей преодоления его одиночества.

– Получается, что они апеллируют при помощи властей, чиновники являются проводниками, потому что на Дальнем Востоке вообще чиновники финансировали сектантов, в Москве кришнаиты шумят при молчаливом согласии властей, выделяющих им даром землю.

– А кто им может это запретить?

– Вы считаете, что власть не должна вмешиваться в эти процессы?

– Видите ли, я не сторонник строительства кришнаитского храма, тем более в таком месте, но с точки зрения законов это не противоречит ничему. А то, что московская власть выделяет землю, это проблема духовного самоопределения московской власти. Поэтому это опять вопрос экспансии Русской Православной Церкви. Попытки подменить активную экспансию административными мерами, на мой взгляд, заведомо неуспешны и могут привести к обратному результату. С этим можно бороться только мерами активной духовной экспансии Православной Церкви. Потому что существует законодательство и отменить разделения государства и Церкви невозможно. Другое дело, мы говорили о партнерстве государства и Церкви. Но для этого нужна активная роль Церкви в первую очередь, потому что государство сегодня слишком слабо, чтобы само создать духовную и концептуально-интеллектуальную оболочку этого партнерства. Другое дело, что импульс в отношении этих социальных структур будет исходить из Кремля, но сам Кремль наставить на этот путь должна Церковь. И я опять не вижу никакого пути преодоления тех проблем, о которых мы с вами говорим, кроме экспансии и самоопределения Церкви. И если Православная Церковь не сможет заполнять духовные ниши, то их будут заполнять другие. И власть не помощник в этом деле, она может как-то отсрочить этот процесс или заморозить его, но не кардинально изменить направление удара.

– Давайте подведем итоги. Итак, меры, которые должны принять совместными усилиями государство и Церковь для того, чтобы нормализовать ситуацию в Росси, чтобы вывести Россию на международный уровень: новая элита и активная позиция, в том числе, и политическая, Церкви. Да?

– Да, она и первична по отношению ко всему. Сначала идет именно активная позиция Церкви по всем вопросам: от клерикальных до политических. Без нее ничего не будет. Дальше уже идет государство как объект воздействия. Затем – их сотрудничество по формированию новой элиты и новой государственной идеологии.

– Не может получиться так, что мы получим в итоге такой политики возмущение: вот, нам навязывают Православие, ах, ох! Не боитесь ли Вы такой негативной реакции?

– Возмущение будет обязательно. Вопрос в том, что любая победа достигается только в борьбе. И как этого можно бояться? Если мы Православная Церковь, то за нами стоит ресурс, который бесконечен, и чего мы должны бояться? Мы не только не должны бояться, мы обязаны это делать, независимо от того, будут нас ругать или нет. Это не только наше право, это наш долг.

Со Станиславом Белковским беседовала Анна Гальперина