В аду Заксенхаузена. Отрывок из книги «Русские во французском Сопротивлении» / Православие.Ru

Я бывший узник Заксенхаузена. Мой номер 96830 — его я запомнил на всю жизнь, как и все то, что пришлось пережить здесь в 1944—1945 годах… В боях на Украине я был ранен и схвачен немцами. Вскоре удалось бежать, спрятаться на какое-то время в украинской деревне. Затем, поправившись, пытался перейти через линию фронта к своим. Не удалось — был схвачен и оказался на юге Германии, на вагоноремонтном заводе в Саарбрюккене, в так называемом лагере восточных рабочих…

Мой первый штрафной лагерь назывался «Гольде Брем». Находился он недалеко от города Форбах, в Лотарингии. Подъем здесь был в 3 часа утра, отбой — в 23 часа. Пища — черпак брюквенной баланды. Нам не давали ни минуты покоя: на лагерном плацу мы должны были часами напролет бегать, ложиться, вставать, идти гусиным шагом, ползти. Попробуй что-нибудь не сделать! Надсмотрщики с плетками рядом. И так 15 суток. В свой лагерь я вернулся едва живой. И, рассказывая товарищам о том, что пережил, думал, что хуже ничего на свете быть не может. Как же я ошибался! Тогда я еще не знал, что есть на земле такое место, которое называется Заксенхаузен.

В связи с покушением на Гитлера 20 июня 1944 года нацисты усилили репрессии. Коснулись они и лагерей восточных рабочих, в том числе и нашего, где ширился саботаж… Лагерное начальство было вне себя, пытаясь напасть на след саботажников. 18 августа 1944 года были схвачены руководитель нашей подпольной организации . А через несколько дней пришел и мой черед — я входил в состав руководства нашей организации. Нас погрузили в эшелон, и, сопровождаемые охранниками, мы тронулись в неизвестность.

… помню какую-то регистрацию в бараке. Здесь я впервые увидел близко нескольких эсэсовцев: в них не было ничего человеческого. Как истукан сидел я на стуле, пока машинкой простригли мне полосу ото лба к затылку. Потом получил тряпье, совсем плохое: полосатую куртку (серо-голубоватые полосы на белом фоне), которая не могла защитить от холода, такие же штаны и деревянные башмаки. К этой куртке пришил красный треугольник с буквой R и лагерным номером 96830.

Входное здание в лагере называлось башней А. На нем была циничная надпись: «Шутцлагерь» (защитный лагерь). В такой же степени цинично было и другое «изречение» на воротах: «Работа приносит освобождение». Башня А была предназначена для лагерного командования, в ней находились служебные помещения лагерфюрера, раппортфюреров, арбайтсдинстфюреров, блокфюреров, распределительный пульт — отсюда днем и ночью шел ток в изгородь из колючей проволоки. Это здание вызывало у всех узников страх и было местом их бесчисленных унижений и мучений…В блоках 10, 11, 34, 35 и 36 мы находились до августа 1941 года. «Изоляция и штрафная рота». Попасть в штрафную роту было равносильно смертному приговору. В этих бараках были заключены с сентября 1941 года советские военнопленные, которых затем отправляли на так называемый индустрихоф (промышленный двор). За этим безобидным названием скрывались сооружения для уничтожения людей. Вначале это был барак с устройством («ростомер»), через которое убивали заключенных. В 1941 году здесь были убиты 18 тысяч советских военнопленных. Но потом фашисты сочли барак недостаточным и непригодным для запланированных массовых уничтожений. Применение передвижных газовых душегубок (фургоны для уничтожения людей газом) также не оправдало ожиданий палачей. Поэтому они построили весной 1942 года за чертой лагеря здание крематория с четырьмя печами и газовую камеру. Осенью 1943 года пристроили еще одну газовую камеру.

Наказания в лагере были дополнительным методом уничтожения людей. Одной из самых тяжких пыток было подвешивание к столбу. В целях наказания или получения показаний фашисты подвешивали к нему узника со скрученными за спиной руками и оставляли висеть так часами. Наказаниям подвергались узники и без всякой причины. Видами наказаний были «спорт», подвешивание к столбу, «козел» (от пяти до ста палочных ударов по нижней части тела), штрафная рота, ходьба в обуви неподходящего размера, подземный бункер, тюремный барак, лишение питания на несколько дней.

Вокруг плаца проверок тянулась «трасса для испытания обуви». На ней фашисты испытывали новые эрзац-подошвы. Примерно 150 штрафников-узников должны были ежедневно проходить около 40 километров по настилу из бетона, грубого и мелкого шлака, щебня, гравия, песка, гальки и т. п. Пробежка на длинные дистанции и другие издевательства превращали ходьбу в невыносимое страдание.

Для того чтобы вынудить узников дать показания, комиссия особого назначения ввела в 1944 году гнуснейшую пытку: узникам было приказано ходить и бегать в ботинках, размер которых был на два номера меньше. Чтобы усилить страдания, привязывали на спину наполненные песком мешки весом 20 килограммов.

В Заксенхаузене фашисты опробовали на узниках новые образцы химических и бризантных ручных гранат, новый газ, отравленные пули, средства против сыпного тифа, туберкулеза и эпидемической желтухи. Для этого подопытных заключенных заражали микробами этих болезней. Помещением для больных служили сначала от двух до четырех, а с 1943/44 года — девять бараков в лагерном ревире — лазарете. Узники лежали на трехъярусных деревянных нарах (зачастую вдвоем на одних). Тут были все болезни, которые свирепствовали в условиях системы жестокой эксплуатации, голода и истязаний…

Жизнь в бараках была пыткой. В переполненный с самого начала узниками барак, рассчитанный на 150 человек, фашисты втискивали с 1940 года 300–400, а потом и свыше 500 узников…

Нас вначале поселили в карантинный блок. Староста его, уголовник, знавший польский язык, внушал нам, новичкам, правила лагерного распорядка. «Делать только то, что приказано, — ничего больше, иначе на тот свет». Но говорил он мало, больше орал и нещадно колотил плеткой. Через две недели мы расстались с карантином. Здесь не увидишь человеческой улыбки, зато познаешь «науку» адской муштры, научишься как автомат исполнять упражнения штрафного «спорта» — бег, приседания, ходьба гусиным шагом и другое, что мне было уже знакомо по штрафному лагерю. Голод и каждодневная муштровка давали о себе знать. Мы совсем ослабли. Из того, что получали, съедобным был лишь ломоть серого хлеба — наш дневной рацион. Ели два раза в сутки. Кроме пайки, получали три четверти литра баланды — это именовалось обедом.

Меня и моего товарища Дмитрия (он позже погиб в лагере, фамилию его, к сожалению, забыл) зачислили в команду крафтфарцейгдеповальд, где ремонтировали автомашины и переводили двигатели внутреннего сгорания с бензина на газогенераторы. Не сговариваясь, мы принялись за хорошо известный мне по Саарбрюккену «метод ремонта»: когда не было поблизости эсэсовцев, портили детали… Однажды эсэсовец все-таки поймал нас за этой работой. Наказание последовало тотчас же — заставил поднимать слесарный ящик весом 16 кг более чем 350 раз. Затем последовали «гусиный шаг», «лечь-встать» и, наконец, четыре часа по-пластунски по бетонному полу цеха. Не помню уж, как дотащился до лагеря с помощью товарищей. Потом не мог самостоятельно ходить и стоять несколько дней. Спасибо ребятам из блока. Они меня водили по очереди.

…В один из апрельских дней 1945 года неожиданно во всю мощь завопили репродукторы: «Тревога, воздушная тревога!» С запада донесся нарастающий гул моторов. Всех нас выгнали из цеха и заставили залезть в щели на плацу крафтфарцейгдеповальд, что были специально сделаны на случай воздушной тревоги. Такое случалось и раньше, но самолеты обходили лагерь стороной. А тут грянул первый взрыв бомбы, за ним второй, третий…Налет продолжался более двух часов. Из листовок, сброшенных с самолетов, мы узнали, что Берлин находится уже в полукольце и что расстояние между союзными и советскими войсками всего 285 километров…

А потом началось, может быть, самое страшное в истории Заксенхаузена. 21 апреля 1945 года мы были подняты задолго до рассвета. Ни обычной проверки, ни уборки, как обычно, в это утро не было. Когда я выскочил из барака, у ворот лагеря уже было множество узников. Орали конвоиры, торопили, приказывали. Французы, бельгийцы, голландцы с одеялами «наперевес» получали по буханке хлеба, строились в маршевые колонны и покидали лагерь.

…Слоняясь по лагерю, мы заметили, что возле барака, где был склад продовольствия, собралась толпа узников. Кто-то сорвал с дверей подвала замок, и люди ринулись вниз, на склад. Не думая об опасности, я тоже бросился туда. Набрав картофеля и канистру капусты, ринулся к выходу. И тут услышал стрельбу. Прижавшись к углу и оценив обстановку, немного пригнулся и побежал к выходу по ступенькам вверх. И как только выпрямился, сразу же был сбит дубинкой. Очнулся в бараке. Рядом со мной стояли мои товарищи с мокрыми тряпками, которые прикладывали то и дело к моей голове и груди. «Что случилось?» — спросил я. «Все в порядке, Миша. Как самочувствие? Мы тебя за ноги и за руки вместе с картошкой и капустой утащили от эсэсовцев». Так была решена задача с продовольствием.

К исходу дня дошла очередь до русских. Озверевшие эсэсовцы (они знали, что наши войска совсем недалеко) метались по баракам, прошивали автоматными очередями чердаки, чтобы ни один из нас не остался в лагере. Ни о какой буханке хлеба не было и речи. Строили нас в колонны по 500 человек и спешно выгоняли из лагеря. Всю ночь шли молча. И вдруг — выстрелы. Мы как-то не сразу догадались, кто стреляет. И только когда на нашем пути оказался труп, потом второй, третий, поняли: убивали тех, кто отставал, теряя силы, не мог идти дальше. Мы стали вести счет выстрелам и к рассвету насчитали их более ста. Это только в нашей и соседних колоннах. А сколько их было еще в эту ночь и последующие дни! А каждый выстрел — это смерть кого-то из товарищей. Стало светать. Вдоль дороги налево и направо в кюветах лежали трупы. Ночью мы не замечали, как их много.

Колонна идет на северо-запад. Без сна, без остановок. Проходим деревушку. Колонка с водой. Узники бросаются к ней. Эсэсовец без предупреждения стреляет в толпу. Кто-то успевает убежать, а кто-то остается здесь навсегда. Так началась «дорога смерти» с конечным пунктом, как предписывал приказ Гиммлера, — Балтийское море, где нас должны были погрузить на баржи и потопить.

Первый привал. Утомленные, голодные, едва коснувшись земли, мы хотим тут же заснуть. Но эсэсовцы прикладами пытаются загнать нас в деревянный сарай. Никто туда не идет. Прошел слух, что сарай закроют и подожгут. Мы остаемся ночевать под открытым небом. Разжигать костры запретили. Поев немного квашеной капусты и обсосав пальцы, мы засыпаем.

Трудно сказать, что было бы с нами, если бы на одном из привалов, на шестой день пути, к нам не подъехала колонна грузовиков с опознавательными знаками Международного Красного Креста. Эсэсовцы долго не разрешали выдавать узникам пакеты с продовольствием. Но в конце концов переговоры закончились в нашу пользу. Твердость представителей Красного Креста спасла жизнь многим узникам. Хотя и тут возникла опасность. Пакет давали на четверых — и в нем продукты, о которых давно забыли: масло, сыр, колбаса. И все это изголодавшимся людям. Не у всех хватило воли ограничить себя, есть понемногу. Кое-кто расплачивался дизентерией, которая отнимала последние силы.

Еще один день мучительного марша. Показывается лесок — и вот группа русских бросилась бежать прочь от колонны. Затрещали вслед выстрелы, но, к счастью, деревья укрыли наших товарищей. Потом это стало повторяться. Видимо, опасаясь выступлений узников, эсэсовцы разбили общую колонну на несколько небольших и каждую из них повели своей дорогой…

Утром 1 мая 1945 года мы вновь повстречали машины Красного Креста — и снова пакеты. Колонна свернула с проселочной дороги на центральную. Мы видим, как немецкие артиллеристы закапывают снаряды и оружие. Значит, конец близок. Последний ночлег в лесу. Эсэсовцы расставляют посты. Вся наша группа в сборе. Что делать дальше? Мнение было одно: бежать немедленно. Мы потихоньку покидаем место ночлега и углубляемся в лес. Миновав часовых, мы уходим на 7–8 километров вглубь леса.

В ночь со 2 на 3 мая 1945 года наша группа из 12 человек достигла расположения советских войск. Ночь стояла темная, моросил дождь. Мы опасались наткнуться на немцев и вначале решили засесть в лесу до утра. И неожиданно услышали гармошку и русские «страдания». От большой радости отказывали ноги, слезы катились из глаз, в горле стоял комок. Когда увидели своих, членораздельно ничего не могли сказать. Упали на землю, целовали наших солдат, нашу технику. Так пришла к нам выстраданная свобода.