Иподиакон

Все христиане должны молиться

Всё это время Владимир Михайлович как отшельник прожил при соборе: вначале – в деревянном доме для священнослужителей, а сейчас – в небольшой келье. Меня предупреждали, что он почти ни с кем не общается и не даёт интервью журналистам. Тем не менее у нас разговор состоялся. В его келье всё более чем аскетично – топчан да иконы. В красном углу, рядом с окном до самого потолка небольшой иконостас, в котором собраны все самые дорогие образы, подаренные ему на протяжении долгой церковной жизни разными архиереями и священниками. В центре стоит аналой с толстыми молитвословами и богослужебными книгами. Горит лампада.

– Так вы и в келье постоянно молитесь? – спрашиваю Владимира Михайловича, зная, что он ежедневно выстаивает многочасовые молебствия в соборе, что очень нелегко для его расшатавшегося здоровья.

– Ну а как же?! – в свою очередь удивляется мой собеседник вопросу. – Все христиане должны молиться, исполнять утреннее и вечернее правило. Теперь-то я уже долго стоять не могу, ноги сильно болят. Не одну операцию перенёс, и сейчас нужно снова ложиться в больницу.

Немного помолчав, старик обращается ко мне с вопросом:

– Ну, какой разговор у нас будет? Наверное, о стихах, которые я пишу?

– О стихах мы тоже обязательно поговорим, – заверяю хозяина. – Сначала расскажите, пожалуйста, о своей жизни.

Ради Христа

Владимир Михайлович немногословен, отвечает лаконично, односложно, особо не растекаясь мыслью по древу:

– К Богу я обратился ещё с детства, в Великую Отечественную войну. Когда лишился отца.

– А что, отец в войну погиб?

– Он был из евреев. Прежде чем жениться, папа принял православие. Я не знаю, по какой причине он это сделал: потому ли, чтобы жениться на русской, или по своим убеждениям. Когда немцы заняли наш город Невель Псковской области, отца забрали полицаи. Много евреев тогда расстреляли. А соседи у нас были православные и верующие, вот они и посоветовали нам с мамой молиться за отца. Но его всё равно увезли за город и тоже расстреляли. А потом мама заболела тифом. Её немцы отправили в больницу за город, я же остался дома один. Тогда мне было всего семь лет.

– Вы были единственным ребёнком у родителей?

– Да, один, ни братьев, ни сестёр – никого. Стал собирать милостыню, как нищий. Мне сразу посоветовали: «Ты проси ради Христа». Так я и собирал Христа ради. Вначале ходил по знакомым, потом пошёл по деревням. В деревнях тогда ещё кое-кто имел скотину. Наши русские полицаи, которые были на службе у немцев, посоветовали мне узнать, где мама. Я всё разузнал и пошёл к ней в больницу. Там тоже плохо кормили, и мне пришлось собирать милостыню, чтобы прокормить себя и маму. Пока к ней ходил, я и сам переболел тифом... Но потом мы выздоровели...

Владимир Михайлович задумался, сидя на своём топчане. Как бы извиняясь, он сказал:

– Я сейчас уже многое стал забывать. Вот помню такой случай. Ещё до начала войны мы с соседскими ребятишками бегали по улице и кричали: «Бога нет! Бога нет!» Кто уж первый эту кричалку придумал, не помню. И когда война началась, я сказал этим ребятам: «Мы говорили, что Бога нет, вот и война началась. Вот так вот Господь и наказал из-за нас всю Россию».

– И как же вы войну пережили?

– Когда отца забрали, то одна верующая соседка подарила нам с мамой иконку. Я на неё всю войну потом молился. А мама, как выздоровела, стала работать в этой же больнице, ухаживать за больными тифом. Я жил в окопе рядом с больницей вместе с другими людьми. Когда немцы отступали, они сильно бомбили наш город, и особенно больницу. Слава Богу, мы выжили. Все дома были разбиты бомбёжкой, а наш дом на окраине уцелел, и образ, что нам соседка подарила, тоже сохранился. Маленькая такая иконка, на ней трое святых изображены. Потом, когда я научился по-славянски читать, узнал, что это Вильнюсские мученики. Мы их «троицей» звали. Эта иконка всю жизнь со мной прошла. Сейчас я вам её покажу... – Владимир Михайлович встаёт с топчана и неуверенными шажками направляется к своему иконостасу, с которого достаёт небольшой потемневший от времени образок, с фигурами трёх святых. Я прикладываюсь к образу в надежде разглядеть, кто на них изображён, но разобрать не могу.

– Получается, эти святые ваш дом в войну сберегли? – переспрашиваю Владимира Михайловича.

– Получается так, – соглашается он. – Только после войны мы его продали. Потому что завербовались вместе с другими работать в Восточную Пруссию в один совхоз. Там я продолжил учёбу в школе, окончил четыре класса.

Преодоление страха

– Учась в школе, я душевно заболел. Дело было так. На занятия нужно было ходить за семь километров от дома. Я был первым учеником в классе, одноклассники мне завидовали и каждый раз по дороге в школу и обратно подстерегали меня в кустах, а потом гнались за мной, видимо хотели побить. Я так напугался, что заболел, и стал бояться всех кустов, мимо которых проходил. Боялся, что за ними кто-то сидит и караулит меня. Лечился у врачей, но ничего не помогало. В 1949 году многие русские стали возвращаться на родину. Когда стал собираться наш бригадир, мы попросились поехать вместе с ним. Денег хватало только на дорогу. Кое-как добрались на попутках до Невеля.

В нашем доме жили к тому времени чужие люди, деваться нам было некуда, а ведь надо ещё где-то работать, как-то кормиться. Мама устроилась в дорожно-эксплуатационный участок. А меня, 15-летнего паренька, приняли учеником к столяру при этой же организации. Работа у мамы была трудная. Она опять заболела, перенесла тяжёлую операцию по удалению почки. Платили там мало. Я зарабатывал сто рублей. По тем временам это были не деньги, они тогда ничего не стоили. Я решил наняться пастухом к частникам. В то время в городе ещё разрешалось скотину иметь. Летом был пастухом, зимой стал учиться в школе вечерней молодёжи и ходить в церковь.

С помощью Божьей, я стал как-то отходить от своей душевной болезни. Страхи стали меня потихонечку оставлять.

Как-то был престольный праздник в честь Николая Чудотворца в селе, находившемся за сто километров от нас. А люди имели обычай из города ходить туда пешком. Пойти вместе с ними я не успел, а тоже очень хотел попасть на этот праздник. И вечером пошёл один, куда – не знаю. Говорят: «Язык до Киева доведёт», я и стал всех расспрашивать о дороге. Шёл через лес ночью, и мне было совсем не страшно. Всякая боязнь темноты и придорожных кустов у меня пропала. После этого болезнь моя по милости Божьей совсем прошла.

С владыкой Мстиславом

Владыка Мстислав

– В 1956 году у нас в Великих Луках сменился архиерей. Из-за границы прислали нового епископа Мстислава (Волонсевича). Он раньше в советской Германии служил. И вот новый архиерей стал искать себе помощников-иподьяконов. Наш батюшка Михаил посоветовал ему меня. Я к этому времени уже пел на клиросе. Архиерей говорит отцу Михаилу: «Ну, если он согласен, то пусть приезжает». Я приехал к нему в Великие Луки на Благовещенье. И вот с тех пор стал прислуживать владыке, ездил с ним по приходам и помогал как иподьякон и келейник. Жил с ним в одном доме.

– Получается, что вы приняли монашеский постриг? – спрашиваю моего собеседника.

– Нет, пострига я не принимал, – отвечает Владимир Михайлович. – Меня и отец Михаил, и владыка уговаривали закончить хотя бы семь классов вечерней школы, чтобы потом поступить в Духовную семинарию. А я не захотел учиться, потому что в школе тогда известно чему учили – безбожию. Тем более что мне пришлось много претерпеть от директора вечерней школы, когда он узнал, что я верующий и хожу в храм. Меня и в военкомат вызывали из-за этого на проработку. Плюс к тому у меня физическая болезнь, которая мешала бы мне исправно исполнять священнические обязанности. Когда я узнал, сколько священнику нужно вычитывать молитв перед литургией, то понял, что надлежащим образом исполнять это не смогу. Я такого правила держусь в своей жизни и советую другим: если знаешь, что не можешь сделать, как положено, то лучше не берись. А если знаешь, что не можешь, и берёшься, то совершаешь грех перед Господом.

– И как вам служилось с владыкой Мстиславом? – спрашиваю Владимира Михайловича.

– Он хороший был человек, добрый, хоть и строгий. Больше всего он любил с молодёжью заниматься, приглашал всех к себе в гости на духовные беседы, угощал. Но он совсем недолго пробыл у нас в епархии. Через год ему объявили о переводе на Урал, в Свердловск. Перед отъездом он спрашивает меня: «Хочешь со мной поехать?» Я согласился, тем более что у нас с мамой тогда квартиры не было, приходилось скитаться по чужим углам. Вместе переехали мы на Урал, но и там он пробыл меньше года. Его перевели ещё дальше – в Сибирь, в Омск, но и там он не задержался. Где-то через год назначили его в Вологду. В 59-м году мы приехали сюда.

– А почему же так часто владыку переводили с епархии на епархию? – спрашиваю Владимира Михайловича.

– Властям не нравился, очень деятельный был. В Свердловске благословлял прихожан добиваться открытия Александро-Невского собора, и они стали ходить в Облисполком, ходатайствовать об его открытии. Власти как узнали, что эти депутации идут к ним с благословения владыки, решили: «Нет, нам такого архиерея не надо». И сослали его ещё дальше в Сибирь. И я с ним тоже поехал...

Заинтересовавшись судьбой владыки Мстислава, я попытался навести о нём справки. Действительно, путь этого святителя – исповеднический и многострадальный. Хотя он и не сидел в тюрьмах (после войны гонений на Церковь, подобных послереволюционным, уже не было), но пострадать ему пришлось немало. Родился владыка Мстислав (в миру Дмитрий Иванович Волонсевич) 12 ноября 1906 года в Вильно в семье служащего. Узнав об этом, я сразу подумал: может быть, не случайно Вильнюсские святые через иконку привели к нему в келейники такого кроткого и исполнительного человека, как Владимир Михайлович Фуксов?

Детство будущего епископа прошло на Волыни. Ещё тогда Дмитрий решил посвятить себя Богу и Церкви, что по тем богоборческим временам было сделать совсем не просто. Гимназию он окончил в 1924 году. В 34-м году, учась на богословском факультете Варшавского университета, принял монашество в Успенской Почаевской лавре и после рукоположения в сан иеромонаха в следующем году был назначен на приход в город Галич Костромской епархии. Потом был приход во Львове, наместничество в Яблочинском Онуфриевском монастыре, служение в Варшаве в годы Великой Отечественной войны. В 1944 году, при отступлении, он был вывезен немцами в Германию на принудительные работы. После освобождения вступил в клир Русской Зарубежной Православной Церкви и прослужил до 1953 года в Берлине. А после 1953 года был принят в клир РПЦ МП настоятелем Алексиевского храма Лейпцига (ГДР).

Как бросала судьба отца Мстислава с прихода на приход, ещё когда он был священником, так и в архиерействе продолжала гнать с места на место, с епархии на епархию. Главным образом это было вызвано неприятием его богоборческих светских властей, которые, помимо государственных дел, заправляли делами и церковными. Но и характер у самого владыки был, однако же, не совсем покладистый: мог вспылить, накричать даже на своих ближайших помощников. Правда, быстро отходил. Современники вспоминают его как человека деятельного, любившего красоту богослужения, музыку (сам играл на фортепьяно), застолья. Всё же среди своих подчинённых владыка пользовался авторитетом строгого, но справедливого и доброго пастыря.

Конечно, переводы отца Мстислава с епархии на епархию тяжело сказались на его самочувствии. И когда из Свердловска его перевели в Омск, здоровье владыки сильно расстроилось, так что он вынужден был несколько месяцев лечиться. На Вологодской кафедре архиерей прослужил шесть лет. В 1965 году был возведён в сан архиепископа и переведён в Горький. Но уже в следующем году архипастыря по болезни отправили на покой. Однако недолго пришлось быть ему на покое. Из заштата в следующем году его назначают на кафедру в город Киров (Вятку). Там было самое длительное и спокойное его служение. Там владыка Мстислав и скончался 2 апреля 1978 года и был погребён в нижнем храме Св.-Серафимовского, в ту пору кафедрального, собора.

Осталось совсем немного людей, кто помнит этого жизнерадостного и в то же время строгого архиерея.

Живая история

– А почему вы с владыкой Мстиславом не переехали в Горький? – спрашиваю я Владимира Михайловича.

– Здесь мы жили вместе с мамой: я при соборе, а мама – при владыке, как домохозяйка: готовила ему обеды, убиралась. Однажды, когда маму подменяла другая женщина, она наговорила владыке какие-то несправедливые вещи про маму, после чего тот не захотел больше брать её на работу. Меня он, когда уезжал, приглашал с собой, но я отказался. В личной беседе сказать ему этого не мог, а уже в Горький отослал телеграмму: «Простите за огорчение, что я вас обижу, но маму оставить не могу». Так и не поехал.

После Вологодскую кафедру занимали владыка Михаил (Чуб), затем был Мелхиседек, потом владыка Павел, затем Михаил (Мудьюгин). Жил я здесь в доме на кладбище. Почти со всеми я иподьяконствовал, в свободное время ходил на клирос петь рядовым певчим. А потом меня уже стали просить клиросом руководить. Недавно освободили от этого послушания, а теперь и голос не позволяет уже.

Вспоминаю о том, с чего начался наш разговор:

– Ну а стихи вы когда начали писать?

– Когда мама умерла, тогда и стал сочинять. Священное Писание читаешь, там много умных, складных мыслей. Вот их и запишешь кому-нибудь.

Все стихи Владимира Михайловича написаны на духовные темы церковным языком. Всю жизнь проведя в стенах Церкви, он и думает уже на церковнославянском языке – чисто, возвышенно и красиво. На одно из его стихотворений – «Ангел-хранитель» – известным вологодским автором и исполнителем своих песен Александром Романовым написана мелодия.

…На следующий день после утренней службы я предложил Владимиру Михайловичу сфотографироваться около кафедрального собора, с которым он неразрывно связан вот уже на протяжении последнего полустолетия. Да он и сам уже его живая история.