Истории, рассказанные у монастырского киоска.
Оптинские рассказы

Про Мишу, который не знает о кризисе

Миша достался мне по наследству от предыдущей послушницы монастырского киоска. Начинаю работу и вижу, что неподалёку подолгу сидит мужчина лет 45. Одет он худо, небрит, на голове лыжная шапочка, на ногах тапочки. А глаза добрые и ясные, как у ребёнка.

Миша помогал тем, кто нёс послушание в монастырском киоске, когда нужны были мужские руки: воды в бочку натаскать для чая, расставить столы и стулья утром, а также собрать их вечером или в случае дождя. Протереть столы и убрать одноразовую посуду, забытую покупателями-паломниками…

Вообще-то, принести воды и расставить столы и стулья должен брат на послушании, который привозит хлеб и пирожки на тележке и увозит пустые ящики. Но он очень загружен работой, и не всегда его можно дождаться. А Миша тут как тут.

В выходные, когда народу в обители много, желающих попить чая с монастырскими пирожками столько, что я порой остаюсь без обеда. Выйти на улицу и прибраться некогда. А тут Миша:

– Водички принести, а?

– Давай тряпку, там детишки чай пролили, надо стол вытереть, во!

– Щас дождяра ливанёт, давай мебель твою начну убирать.

Миша сейчас нигде не работает. Решил отдохнуть летом. А осенью собирается опять устраиваться на работу. У Миши – летние каникулы.

Знающие его люди говорят, что он всю жизнь работал грузчиком. А этой зимой – на мойке автобусов. Говорят, что он не пьёт. Очень кроткий человек. Но умственное развитие у Миши как у ребёнка.

Он говорит про себя:

– Я, это, не очень умный. Живу, во!

– Миша, как ты учился?

Смущённо улыбаясь, показывает один палец, а затем два пальца:

– Колы да двойки! Во! Восемь классов закончил!

– Миша, ты почему с работы ушёл?

– Автобусы мыл! Зимой! Во! А ты попробуй зимой холодной водой автобусы мыть!

У Оптиной иногда стоят нищие, просят милостыню. Миша денег не просит.

– Миша, ты на что живёшь? Ты не просишь милостыню?

– Не! Я машины мою. Мне за это дают денежку. А иногда ничего не дают. Смеются.

Сегодня Мише за работу дали сто рублей. Миша счастлив. Он гордо показывает мне сторублёвую бумажку: «Деньги!» Сидит за столом. Время от времени достаёт сто рублей, разглаживает, рассматривает, снова бережно кладёт в карман.

К киоску подходит, по-детски улыбаясь, блаженненькая Мария, она уже пожилая. На плакате, висящем на груди, написано: «Помогите сироте Марии на лекарства».

Миша суетится, подбегает ко мне:

– Во! Марии дай чаю! И пирожков! Это… С картошкой. И булочку с маком! Во! Я заплачу! У меня есть деньги!

И Миша радостно протягивает свою драгоценность – сторублёвую бумажку. Миша покупает Марии то, что любит сам, ведёт старушку, усаживает и радостно угощает. Он счастлив. У него есть деньги, и он может потратить их на нуждающегося человека.

Миша радуется простым вещам – солнцу и дождю. Чаю и булочке. Воробышку, клюющему крошки с его ладони. Рыжему коту за калькулятором. Возможности помочь людям. У Миши нет кризиса. Он не читает газет и не знает о нём.

– Миша, у тебя родители живы?

– Не! – Миша отвечает коротко и отходит.

Сидит за столом, думает, видимо, о грустном, затем подходит:

– Алёнушка! А я свою мамочку знаешь где похоронил? На новом кладбище! У меня мамочка очень хорошая была. Она меня строго держала – во! И любила! А теперь я один совсем. Плохо, Алёнушка, одному.

– Ну, ничего, Мишенька! Да и не один ты! Ты же со мной!

– Да, я с тобой! Я тебе помогаю, да?!

Мишу угостили конфетами. Он приносит их мне:

– Алёнушка, сестрёнка, конфеты, во!

Ему приятно поделиться своей радостью.

У Миши есть мечта.

– Алёнушка, а знаешь, хочу я свой домишко! У меня там банька будет, во! Хочу завести два поросёнка, барашка, гусей. Хорошо!

К киоску подходит милиционер:

– Миша! Мишка! Ты чо не бреешься? Ты у нас этот, как ево, комильфо! Дон Жуан!

И обращаясь ко мне:

– Он вам не мешает?

Миша смущён словом «комильфо». Я вижу, что он очень деликатен. При всей простоте Миша тонкостью чувств мог бы соперничать с самым образованным человеком. Миша краснеет и пытается улыбаться милиционеру, и я чувствую, как ему неудобно за грубые шутки. Душа у него детская и чистая.

Сегодня у Миши сплошные искушения. После милиционера к киоску на дорогой иномарке приехал холёный мужчина. Купил, долго выбирая, пирожок с рыбой и кофе. А потом подошёл к сидящему за столом Мише и, присаживаясь, бросил ему: «Пшёл вон отсюда! Развелись тут, бомжи несчастные!»

Миша покраснел и встал. Бросил взгляд в мою сторону и кротко отошёл от киоска. Сел на бордюр рядом с колонкой. Сидит. Голову опустил.

Мужчина из иномарки подходит ко мне второй раз: «Налейте, пожалуйста, ещё кофе».

Я глубоко вздыхаю. Мысленно прощаюсь с полюбившимся мне послушанием и отвечаю: «Простите, но я не могу налить вам кофе, пока вы не извинитесь перед моим братом, которого вы только что обидели».

Мужчина поражён:

– Перед вашим братом?!

– Да, Миша – мой брат. И ваш брат. Он очень расстроен. Утешьте его.

Я смотрю в глаза мужчине. Добавляю мягкости в голосе:

– Пожалуйста!

Выражение лица мужчины меняется. Как будто встретившись взглядом со мной, он понимает меня и чувствует мою нежность к Мише.

Мужчина идёт к Мише, что-то говорит ему, хлопает по плечу. Они возвращаются вместе, и Мишу даже угощают кофе, хотя он деликатно отказывается. Мир восстановлен.

Мужчина садится в иномарку, вид у него весёлый. Он машет нам рукой и кричит: «Привет Оптиной!»

Мишин день кончается благополучно.

Кому-то Бог даёт ум, кому-то богатство, кому-то красоту. А Мише – кроткий нрав и доброе сердце.

У киоска снуют Божьи пташки. Те самые, которые не сеют и не пашут. А Господь их кормит. Всем посылает милосердный Господь на потребу. По словам псалмопевца Давида, Господь, «насытишася сынов, и оставиша останки младенцем своим!» И крох этих хватит рабу Божьему Мише…


Про Сашу и его сокровища

Саша замёрз. Рабочий день закончился, и мы можем спокойно выпить чаю. Наливаю Саше полную кружку горячего чая, он пьёт небольшими глотками и рассказывает о себе.

Раньше Саша работал мотористом на корабле. Несмотря на свою молодость, успел побывать в 24 странах мира. Саша любил весёлые и шумные компании. Мог много «принять на грудь». С одним выпьет, тот уснёт, а Саша к другому другу отправится – ему хочется общаться. Много было у него приятелей, многих он угощал. Хорошо зарабатывал, но так же быстро тратил.

И вот как-то перестал он видеть в этой весёлой жизни смысл. Чего-то Саше стало не хватать. Плачет душа, ищет чего-то, а чего – сама не знает.

Один раз Саша ушёл из пьяной компании, потому что на душе стало очень плохо. И так бессмысленно всё показалось, что он отправился в храм. Приходит пьяный Саша в пустой храм, подходит к свечной лавке и начинает требовать священника:

– А где у вас тут поп – толоконный лоб?

– Не поп, а батюшка.

– Хорошо, мать, батюшка так батюшка. Подай мне сюда батюшку! Плохо мне, мать, очень плохо. Помоги.

В свечной лавке оказалась по-настоящему верующая женщина. Она не вызвала милицию, а строго сказала Саше:

– Батюшки сейчас нет. Служба давно закончилась. Вот тебе молитва Ангелу-хранителю. Это он тебя от пьяной компании оторвал и сюда привёл. Вставай вот сюда к иконам и читай вслух молитву!

И Саша не стал спорить. Он сам не знает, как и почему, но беспрекословно опустился перед иконами на колени. Стоит и пытается читать молитву. А буквы разбегаются. Никак прочитать не может.

– Матушка, почитай мне!

Сестра из свечной лавки опустилась рядом с ним на колени, стала громко молиться. И заплакала. Так она молилась сквозь слёзы. А Саша плакал вместе с ней. Он слушал, плакал и шептал: «Господи, ведь Ты же есть! Помоги мне! Ангел мой хранитель, помоги мне!»

Когда они встали с колен, Саша почувствовал себя почти трезвым. Он вернулся домой.

И с этого дня всё в его жизни пошло по-другому. Исчезли пьяные компании. Саша поступил учиться в институт и поменял работу. Женился на верующей девушке. У них родился сыночек Ярослав. «Хорошее имя – Ярослав, – говорит Саша. – Когда маленький, можно звать Ярик или Ясик». У Ясика режутся первые зубки, и Саша каждый день звонит домой.

Он приехал в Оптину на девять дней. Ездит сюда уже семь лет подряд. Исповедуется, причащается, ходит на все службы и акафисты.

Саша оглядывается вокруг и бережно достаёт свои святыньки. Показывает их мне – это молитва-книжечка Ангелу-хранителю, старенькая, любовно обёрнутая в пакетик. Та самая, первая молитва, которую дала ему сестра из свечной лавки. Затем Саша показывает бумажную иконку святого Амвросия Оптинского, которую он приобрёл в свой первый приезд в Оптину, – она потёрта на сгибах, но также любовно обёрнута в полиэтиленовый пакетик. Эти иконочки Саша каждый раз прикладывает к мощам и хранит их в особом отделе бумажника.

Он бережно кладёт их обратно, при этом небрежно отодвигает крупные денежные купюры.

– Я эти иконочки всегда ношу с собой. Вот видишь, по карману будто невзначай похлопаю – здесь, со мной мои святыньки. Знаешь, деньги не боюсь потерять. Деньги что, их можно снова заработать. А вот иконочки – это да! Это мои сокровища!

Да, Сашенька! Где сокровища ваши, там и сердце ваше будет. Помоги тебе Господи!

С Сашей мы переписываемся по электронной почте. Вернувшись домой, он первым делом окрестил сыночка. Кто знает, возможно, в следующий раз я встречу в Оптиной всю его семью?


О паломнице Анне и странной матушке

Утром иду на послушание и вижу у киоска свою давнюю знакомую – Анну. С ней мы когда-то познакомились в паломнической поездке в Псково-Печерский монастырь, подружились. И вот Аня приехала в Оптину. Зная, что я здесь, сразу же отправилась меня искать. А перед поисками вот решила попить чайку в монастырском киоске.

Аня обнимает меня и плачет.

– Что случилось, сестрёнка, милая?

Наливаю Ане чай. Усаживаю за столик. Сегодня понедельник. Паломников-покупателей с утра нет, и я могу выслушать Анин печальный рассказ.

«На православной выставке в Москве познакомилась я с монахиней, матушкой Е., обещающей помощь тем, кто попадёт на встречу с ней и удостоится её молитв. На выставке она принимала людей, так как имела дар прозорливости. Очередь мы заняли утром и попали к ней только в 6 вечера. Узнав, что я преподаю английский, матушка пригласила меня в монастырь в Калининград. Почему её заинтересовал именно английский язык, я не сразу поняла. Но при первой же возможности собрала вещи и поехала, поскольку серьёзно болею, а в той обители есть уникальный и необыкновенно целительный источник, называемый Иорданским.

Повезла туда с собой большой пакет записок с просьбами о молитвенной помощи и имена больных из онкологического центра. Матушка Е., по её словам, молится келейно за каждого по индивидуальной просьбе и обещает звонить по телефону, наставлять, что делать в каждом конкретном случае. Приехав в монастырь, я сразу попала в разряд “любимчиков”, и матушка сама повезла меня в скит. По дороге мы останавливались по делам – на подворье и так далее. По обстановке я стала понимать, что духовности здесь не ищут и основная задача – бизнес. Раскрылась и загадка с английским языком: сюда много иностранцев приезжает, которые могут стать спонсорами, и с ними нужно общаться.

Когда приехали в скит – я подумала, что попала в Кремлёвский Дворец, так всё красиво! Говорили мы много – матушка рассказывала, что ни архимандрит, ни Святейший Патриарх не “понимают” её дара старчества и поэтому послали в затвор. Вот так общались с ней и ели много деликатесов. Весь день. Вечером в скиту после ужина матушка благословила причаститься, несмотря на объедение.

Потом матушка рассказывала о своих дарах. О том, как монах на Новом Афоне возносился в воздух, а потом просил у неё благословения, как у святой. Как другой монах прожил в дупле 15 лет и просил, чтобы она его исповедала, благоговея перед её даром. Вспомнила, как однажды священник при исповеди матушки встал на колени и тоже просил, чтобы ОНА его исповедала.

Всё это поведала матушка со слезами на глазах. Потом мы мирно пили чай с бутербродами с сыром и желированными фруктами, ели деликатесы в немереных количествах. Окончательно меня добил тот факт, что позже на ночную сестринскую молитву, на которую меня привела одна монахиня, сама матушка не явилась – она уже отдыхала.

В домовом храме я случайно заметила стопку из тысяч записок (тех самых, келейных), которые, как оказалось, даже не матушка, как обещалось на выставке, а простые монахини, а может, такие же паломницы, как я, ИНОГДА читают. Мне стало плохо. Я сама привезла такие же записки от людей из онкологического центра, считающих ЧАСЫ!!! до операции и мучающихся от боли и метастазов. Эти записки для них были последней надеждой. Мне очень больно».

Вот такой рассказ я услышала. Утешаю Аню, отправляю в гостиницу. И недоумеваю об одном: каким образом подобные матушки, которым предписано быть в затворе, участвуют в православных выставках?


Об исполнении желаний

А вот совсем другая история, рассказанная посетительницей моего киоска паломницей Наташей:

«Я должна была ехать в Оптину с моей подругой Настей, но в последний момент, когда уже покупала билеты, её отец не отпустил, и я даже поплакала немного по этому поводу. А потом, уже в автобусе на Козельск, познакомились с соседкой. Выяснилось, что она тоже в Оптину едет и зовут её Настя! Словно бы Господь ободрил меня: одна я не останусь.

Когда приехали, нас поселили в гостинице, в комнате на первом этаже, где стоит огромная четырёхъярусная кровать. Первые три дня мне приходилось туговато – не могу рано просыпаться; если встаю в 5-6 утра, меня начинает тошнить и я прямо-таки болею, видимо из-за низкого давления. А там же в 5 утра свет включают, всех будят, – ну, вы знаете…

И вот, Господь Многомилостивый призрел на мои немощи. Правда, через искушение: на четвёртый день приходим мы с послушания, а постелей наших нет, кровати голые стоят, даже без матрасов – всё увезли в Козельск на дезинфекцию, так как у одной паломницы-странницы обнаружилась чесотка. И нас перевели в вагончик. Так классно! Одеяла новые, цветом похожие на лесной мох (мой любимый цвет), купешки маленькие, такие отдельные келейки, и никто в 5 утра не будит...

Дальше больше. Перед вечерней трапезой сидим с соседкой по купе Татьяной, она говорит: “Слушай, так шоколада хочется, просто помираю, да где ж его купить? Вокруг-то леса, до ближайшего магазина неизвестно сколько идти и куда”. Приходим на трапезу, а там стоят на столах ладейки-братины голубенькие, а в них тёртый молочный шоколад и ложки вокруг разложены. Татьяна просто рот разинула. “Откуда?” – спрашивает у Сергия-трапезника, а он ей: “Благотворители пожертвовали несколько мешков”.

Через несколько дней Танюша таким же образом пожелала мармелада. Приходим мы на трапезу, а в братинах-ладейках лежат на столах россыпи дынно-апельсинового мармелада! Как же Господь нас всех любит! Как слышит такие мелочи! Держит нас в Своей ладони.

И так всё время, словно Кто-то невидимый заботился… Надо было мне из Оптиной съездить домой. Села на междугородний автобус. Грустно так с обителью расставаться. Едем, автобус полон, и так получилось, что только рядом со мной оказалось свободное место – сосед по креслу опоздал на посадку. Проезжаем через Москву. Подумала: вот сейчас подберут пассажира мне в соседство – какого-нибудь пьяницу или сквернослова. Я ведь от мирских, нецерковных людей отвыкла в Оптиной. Сижу так, переживаю. И точно: автобус тормозит, входит мужчина, усаживается рядом. И, как думаете, кто это был?

Москва – город огромный, в автобус всякий может сесть. Но словно в утешение от расставания с Оптиной Господь послал мне в попутчики дьякона из нашего Ставропольского Александро-Невского храма. Причём домой он возвращался из Оптинского подворья в Москве! Дивны дела Твои, Господи!»


Про Гену, счастливого человека

Гена – высокий бородатый трудник в Оптиной. Его послушание заключается в том, чтобы привозить пирожки и хлеб в монастырский киоск, увозить пустые ящики, расставлять столы и стулья. Приходится Гене и дрова колоть, и воду таскать. Работы хватает. Но Гена неизменно добродушен и весел. Он всегда улыбается.

– Ген, ты устал?

– Я-то? Слушай-ка: приходит отец домой, смотрит, а сын сидя дрова колет. «Сынок, а чего это ты их сидя-то колешь?» – «Да я, батя, пробовал лёжа, да хуже получается!»

И Гена смеётся счастливым смехом.

Гена очень добрый. Его невозможно обидеть. Он просто не обидится, потому что кроткий человек.

Особых успехов и достижений в жизни Гены не было. Алкоголик-отец бросил семью. Мама много работала и мало интересовалась жизнью сына. Её сил хватало только на то, чтобы их маленькая семья выжила, не умерла с голоду.

Гена рано начал пить. А когда мама умерла и Гена остался совсем один, он стал горьким пьяницей.

Работал Гена дворником. На работе его ценили, потому что работал он хорошо, на совесть. По своей доброте и кротости никогда не отказывался от дополнительной работы, ни с кем не ругался.

– Гена, как же ты умудрялся работать, если сильно пил?

– Дак как? Я ж напивался к вечеру. А с утра-то похмелюсь да и работаю весь день весёлый. Чего люди попросят – я и сделаю. Просят – дак как откажешь-то? Идёт народец по моей улочке – а у меня всё чисто!

Пути Господни неисповедимы. Как знать, что было бы с Геной дальше, не сведи его судьба с квартирными мошенниками. Сам Гена уверен, что «не было бы счастья, да несчастье помогло».

– Да это ж благодетели мои! Кабы не они, так я бы где был?! Знаешь? В земле бы давно лежал! А так я здесь, в Оптиной!

Мошенники позарились на квартиру Гены, а квартира ему по наследству двухкомнатная досталась, в центре Москвы. Обмануть пьющего дворника было для бандитов делом нехитрым. Хорошо, что жив остался!

И вот пришлось Гене заключить под угрозами фиктивный брак. А когда фиктивная жена вошла в квартиру вместе со своим настоящим мужем, Гена мгновенно оказался в сумасшедшем доме.

– Это же просто фильм ужасов какой-то, Ген!

– Да не, в сумасшедшем доме ничего, нормально было. Меня лечащий врач любил, лекарствами особо не пичкал. А то бы я мог оттуда овощем выйти. Знаешь, это, вообще-то, страшное дело! Кладут нормального человека, а потом сделают пару уколов – и всё. Был один, я с ним в шахматы играл. Умнейший мужик! Не угодил он сильно какому-то начальству. Я про это и дознаваться не стал. Меньше знаешь – крепче спишь. Полечили его немножко – вроде и есть человек, и нет человека: пузыри пускает и под себя ходит. Стал как овощ – понимаешь?

Там в церковь отпускали, и стал я чего-то в церковь ходить. Постоишь – и на душе полегче. Двор я им в больнице убирал. Но чего-то тосковать начал. Родственников нет, никто обо мне не переживает, не заботится. Никому, думаю, ты, Ген, не нужен, ни одной живой душе. И квартиры у тебя нет теперь. Там теперь чужая женщина с мужем живёт. Сидят на твоей родной кухне, в окошко на твою любимую сирень смотрят. Матушкин портрет выкинули, конечно, на помойку. И твои модели самолётов, которые ты в детстве мастерил, тоже. А ты их берёг. Лётчиком когда-то мечтал стать. А какой ты лётчик?! Дворник ты, Гена, и пьяница!

И пёсика твоего, Гриньку, наверное, усыпили. (А пёсик у меня умнейший был, я тебе скажу! Я, бывало, сам не поем, а Гринька у меня всегда сыт и доволен.) А зачем им мой пёсик? Он, как я, беспородный!

И улицу твою родную какой-то другой дворник обихаживает.

Начал я, стало быть, тосковать. Вот, думаю, жил ты, Гена, как дурак, и умрёшь ты в дурдоме.

А тут ещё и приболел я, воспаление лёгких началось. Температура 40 градусов. И вот вкололи мне какое-то лекарство новое, импортное, и я потерял сознание. Потом рассказали, что была у меня остановка сердца. Смерть клиническая. И попал я в другой мир.

– А как там, Ген, в другом мире?

– Ну, как? Это нельзя объяснить. Вот наш мир – объёмный. А там – нет. Про тот мир рассказывать – это как слепому объяснять, какого цвета небо. Или дерево. Только когда назад возвращаешься, всё, что здесь, – не так важно. Одна мысль – осталось ли время на покаяние?

Стал я поправляться – и снится мне сон. Иду это я по дорожке, вокруг – здания деревянные, ангелочек с трубой на часовенке, впереди храм. И чувствую, что так мне хорошо во сне-то, что понимаю я – здесь моё место. Вдруг упал. Встаю, отряхиваюсь и в храм захожу. Тут и проснулся.

Стал на ноги вставать и в церковь отпросился. Прихожу, а там праздник Пресвятой Богородицы.

Стою на службе. Вдруг подходит ко мне монахиня и говорит: «Что, сынок, плохо тебе? В Оптину поезжай! Туда твой путь!» Оглянулся – нет её. Ну, думаю, вот, Гена, и галлюцинации начались. Недаром в дурдоме лежишь.

Но про Оптину запомнил. Хотя и не знал тогда, что это за Оптина такая.

Выписали меня из больницы. Врач мой, хороший мужик, тихонько мне говорит: «Домой не ходи. Если, конечно, не хочешь снова к нам попасть. Или куда подальше. На вечный покой, например». Я и поехал в Оптину.

Приезжаю и вижу – вокруг здания деревянные, вот и часовенка, а на ней ангелочек с трубой. Впереди храм. Всё как во сне.

Ну, думаю, надо идти поосторожней, сейчас упасть должен, как во сне. Пошёл медленней, а там лёд снегом припорошен, я поскользнулся – и бац! Упал! Лежу себе. А упал мягко, не больно. Думаю: ну надо же! Встаю и иду к храму.

Вот так я в Оптиной и остался. Вот, живу уже два года. Бог даст, хотел бы жить тут до конца жизни. Чтобы тут и умереть.

А недавно меня брат, с которым на одном послушании работаем, подозвал: «Смотри, говорит, Ген, чудо какое! На такой роскошной машине муж с женой приехали, сами одеты с иголочки, богатые, видать! Час вокруг монастырских стен ходят, а войти не могут! Как будто их невидимая сила не впускает! Смотри, смотри – щас уедут!»

Я посмотрел – «моя» жена с мужем со своим! Сели в машину – злющие! И отбыли восвояси. Ну, думаю, наверное, помолиться надо за них. Это благодаря им я в Оптиной-то оказался!

Рассказ Гены прерывает крик трудника Вити:

– Ген! Иди подсоби! Помощь твоя нужна!

Мне жалко Гену. Он сегодня много работал, и видно, как сильно он устал.

– Ген, это не твоё послушание, передохни!

– Просят – дак как откажешь-то? Пойду уж я… Давай, с Богом, до завтра!


Почти детективная история о щенках и конце света

Многое можно увидеть и услышать у монастырского киоска. Трогательное и комичное, грустное и весёлое…

Вот ребятишки – дети кого-то из паломников – принимают трогательное участие в судьбе собаки и её щенков. С утра в большой коробке щенков выносят и предлагают желающим. «Подарок из Оптиной!»

Мамаша сидит рядом. Это большая беспородная белая собака. Взгляд умный, заботливый и грустный. От коробки не отходит, даже будучи голодной: переживает о своих детишках. Когда её кормят, еду берёт очень деликатно, внимательно смотрит на благодетеля.

Щенки толстые и забавные, многие паломники останавливаются и любуются ими. Но брать домой не решаются: кто знает, какой величины и вида вырастут собаки из этих забавных щенков?

Один паломник веселит всех байкой про то, как мужик с медведем на ошейнике по рынку ходил. А когда у него спрашивали, кого он ищет, мужик сурово отвечал: «Да вот, ищу продавца, который мне год назад хомячка всучил недорого. Хочу познакомить его с подросшим хомячком!» Все смеются и с опаской смотрят на пузатых щенков.

Мне тоже приходится принять участие в их судьбе. Ребятишки прибегают за большой коробкой. Приходится перекладывать товар и жертвовать коробкой.

Немного погодя:

– Налейте нам в миску тёплой воды!

Недоумеваю: рядом колонка, из неё воды можно набрать сколько угодно.

– Но там вода холодная! Щенки могут простудиться! Налейте нам, пожалуйста, тёплой кипячёной воды для наших щенков!

Забегаю в келью после обеда, чтобы взять старый шарф для щенков – на улице похолодало.

В общей келье новая паломница. Одета в чёрное. Требует называть себя матушкой. Вид строгий, устрашающий, речи такие же.

Матушка вещает замогильным голосом о знамениях конца света. Вокруг – испуганные паломницы. Слушают молча, с почтением. Подзывают меня, матушка «вербует» группу поддержки.

– Смотрите! Везде признаки антихриста! Крест попирают!

Мне в нос тычут тапки, на подошве которых – узоры в виде ромбиков.

– Сёстры, но это не кресты, это просто ромбики! – говорю я успокаивающим голосом.

Взрыв негодования. Матушка возвышает голос:

– Наивная! Вот таких антихрист и обольстит в первую очередь! Нужна бдительность! Покажите, покажите ей, как крест попирается!

Где-то я это уже слышала… А, да, у Гоголя в «Вие»: «Поднимите, поднимите мне веки!» Мне становится жутковато. Что же они мне покажут?

Мне торжественно подносят под нос женское гигиеническое средство, материал на котором в целях лучшей гигроскопичности сделан в виде ромбиков.

– Вот, смотри, смотри, как оскверняют распятие!

– Сёстры, здесь нет распятия. Это геометрический узор из ромбиков!

Теперь отношение ко мне меняется. Матушка в чёрном смотрит подозрительно:

– А ты кто такая вообще? Да ты православная ли?

Маленькая старушка выскакивает и ехидно докладывает: «А я видела, как она щенков кормит!»

Матушка в гневе:

– Соба-аки! В свято-ом месте! Оскверняют обитель! Вот из-за таких, как ты, и приближается конец света!

Но народ уже потихоньку расходится, испуганный её напором.

Скорее беру шарф и ухожу.

Вечером заступаюсь за молоденькую паломницу. Она за столом газету читала, «Аргументы и факты». Эту газету я тоже читала. Купила её из-за речи Святейшего Патриарха Кирилла, напечатанной во всю третью страницу.

Матушка в чёрном неистовствует:

– Вы своими газетами мирскими, мерзкими, стол осквернили! Как мы теперь трапезничать будем?

Когда я заступаюсь за испуганную этим криком девушку, матушка окончательно теряет ко мне доверие. Взгляд убийственный. Я понимаю, что теперь я её враг.

На следующий день, как обычно, несу послушание в киоске. Сегодня день будний, в обители пустынно. Выхожу протереть столы, пока покупателей нет.

Вдруг – дружный рёв. Ко мне знакомые ребятишки подбегают: лица перепуганные, взгляд дикий, заикаются. Кое-как добиваюсь от них: пришла тётка в чёрном с дядькой в телогрейке, собаку на верёвке дядька утащил, а щенков эта тётка в лес понесла. Во-он она пошла! Ребята показывают в сторону реки.

Неужели топить? Мне становится страшно. Оглядываюсь вокруг. Никого из взрослых не видно.

– Ничего не бойтесь. Ничего страшного со щенками не случится. Найдите кого-нибудь из взрослых, какого-нибудь доброго мужчину. И идите за нами. Только одни не ходите! Всё поняли?!

Закрываю киоск на ключ и бросаюсь за скрывающейся из виду матушкой в чёрном. Мне жутко. Матушка явно не в себе. Конечно, она уже в годах, старушка, можно сказать. Но, с другой стороны, она меня ростом выше и тяжелее килограммов на двадцать. Догоняю её в роще.

В голову приходят ужасные картины: вот я разделяю участь щенков и тону в стремительной Жиздре. Смешно становится. Матушка, конечно, не в себе, но ведь не станет же она меня топить!

Матушка действительно не стала меня топить. Она просто врезала мне как профессиональный боксёр-тяжеловес. И я впечаталась в берёзу. Вот это удар! Кличко отдыхает! Тихонько сползаю по берёзке и оказываюсь сидящей на траве.

Во взрослом возрасте вроде бы я ни с кем в рукопашную не вступала. От шока не пытаюсь встать. Молча сижу и наблюдаю, как матушка кричит и размахивает руками перед моим носом.

Вот эта страсть матушки в чёрном к публичным выступлениям и помешала её блестяще задуманной операции по топлению щенков и отодвиганию конца света.

К нам подбегают ребятишки. А с ними… отец Н. Ну конечно, умные мои детишки! Самый добрый дяденька – священник. Дальнейшее происходит как в тумане. Матушка в чёрном неистовствует, почти прыгает. А отец Н. спокойно осеняет её несколько раз крестом.

И она сдувается, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух. И куда-то пропадает. Отец Н. подходит ко мне и помогает подняться.

– Как голова, не кружится? Стоять-то можешь?

– Батюшка, это просто какой-то иронический детектив. Бабулька отправила меня в полный нокаут. Но сила у неё какая-то нечеловеческая.

– Да, вот в этом ты права. Сила нечеловеческая. Ну ничего, не бойся, больше ты с ней не встретишься. Давай-ка пойдём потихоньку.

Ребятишки, радостные, убегают вперёд вместе с коробкой и щенками.

А я отчего-то начинаю плакать. И, почти заикаясь, сквозь слёзы, рассказываю отцу Н. про газету, и про ромбики, и про конец света. Отец Н. успокаивает меня:

– Ну ничего-ничего. Конец света, говоришь? Ничего-о, Господь милостив, поживё-ом ещё. Успокойся, тише-тише. Всё хорошо. Смотри – солнышко выглянуло. Весь мир Божий осветило. И травку, и людей, и пёсиков. Все Божии создания. Блажен, кто милует скоты. Иди с Богом, послушайся. День-то только начинается…

Когда вечером я вернулась в келью, даже вещей матушки в чёрном не было видно. А на её койке сидела розовощёкая улыбчивая паломница с Украины.


Про Тасю, которая громко храпела по ночам и мешала спать соседям по келье

Тася пришла к моему киоску попить чаю с пирожками. Я и не знала тогда, что зовут её Тасей. Увидев её, хотелось воскликнуть: «Да, есть женщины в русских селеньях!»

Я наливала ей чай и вспоминала поэта:

Идёт эта баба к обедне пред всею семьёй впереди,
Сидит, как на стуле, двухлетний ребёнок у ней на груди.

Глядя на Тасю, поэту веришь. Стать у неё богатырская. Конь на скаку сам остановится. А глаза – голубые как небо. И добрые. Волосы светлые, коса русая. Внешность запоминается.

А вечером я увидела Тасю в нашей келье. Деловито распаковав свои увесистые котомки, она накормила нас помидорами и огурцами. Басом Тася призывала всех поучаствовать в трапезе:

– Хлебушко мяконький, свеженький! Помидорку с огурчиком! Сольцой их, сольцой посыпьте! Вкуснятина!

И всё было хорошо, пока не наступила ночь. Ночью спокойно спала, похоже, одна Тася. Остальные спали урывками. Потому что от храпа Таси колыхались шторы на окнах. Такого храпа я ещё не слыхивала. Может быть, так храпел какой-нибудь былинный богатырь. Да и то после тяжёлого боя с супостатами и ковша медовухи.

Проснувшись, жизнерадостная Тася желала всем «доброго утречка». Наверное, недоумевала, почему остальные были сонными и не такими жизнерадостными.

После выходных толпа паломников съехала и в келье остались старожилы: мы с Лидой и Тася. У Лиды послушание в братской трапезной, считается такое послушание трудным и ответственным. Как и моё – в монастырском киоске.

А Тасю, как новичка, отправили послушаться на огород, на прополку.

Так мы прожили вместе три дня. И протерпели три ночи. На четвёртый день Лида сказала мне:

– Я больше не могу. Я полночи не спала сегодня. С этим нужно что-то делать. Я уже сплю с берушами, но от такого храпа никакие беруши не помогают. Это всё равно что пытаться спать рядом с проходящим поездом. Причём совсем рядом. Между рельсами.

– Лид, ну что тут сделаешь? Вот мы с тобой молились вечером: «Господи, даждь ми смирение, целомудрие и послушание. Господи, даждь ми терпение, великодушие и кротость». Так?

– Ну, так. Молились.

– Вот тебе прекрасная возможность воспитания в себе терпения, смирения, кротости и великодушия к сестре.

– Оль, ты издеваешься, да? Тут терпение должно быть ангельское. Я что, похожа на ангела?

Заходит Тася. Вид грустный, в богатырской фигуре скорбь. Нам становится стыдно. Тася похожа на большого ребёнка. Её хочется успокоить и приголубить.

– Тася, что случилось?

– Девочки, вы, наверное, расстроитесь сильно. Так же, как я. Нас с вами разлучают. А я уже с вами так подружилась!

Мы с Лидой переглядываемся. Неужели теперь мы будем спать спокойно?

А Тася продолжает:

– Мы живём бесплатно, за послушание. А приезжает большая группа на экскурсию. Вас с Лидой оставляют, а мне сказали в вагончик переходить. Были б денежки, я б заплатила за выходные, чтоб с вами остаться. Но нету денежек. А в вагончике очень душно. Не знаю, как я там спать буду. Сердечко у меня, девочки, болит очень.

Это уже серьёзнее. Я смотрю на Лиду. Лицо у неё мрачно-задумчивое. Она спрашивает:

– Тася, а ты не сказала, что у тебя сердце больное?

– Нет, девочки! И вы не говорите! Я вот потружусь в Оптиной, может, и здоровье на поправку пойдёт. А уж как мне хорошо с вами-то было! Добрые вы, приветливые! Спаси вас Господи! Сейчас вот схожу на службу и перееду в вагончик.

И Тася уходит. А мы с Лидой молчим. Потом она говорит дрожащим голосом:

– Оль! Добрые мы с тобой и приветливые! Слышишь?

Я молчу. У меня щиплет в носу, и мне хочется плакать. Вздыхаю поглубже и говорю:

– Лид, у меня заначка есть. На пирожки и на сладенькое.

– И у меня есть. Пойдём, по пирожку, что ли, купим?

Мы достаём наши заначки и молча идём в трапезную. Заходим, некоторое время стоим возле румяных пирожков, вдыхаем аромат кофе, любуемся аппетитными бутербродами.

Потом так же молча, не сговариваясь, проходим дальше к стойке дежурных администраторов паломнической гостиницы. Достаём денежку, которой нет у Таси, и платим за неё. Возвращаемся назад как раз к её приходу.

– Тася, тебе не нужно переходить в вагончик. Приходила дежурная, тебя оставляют с нами.

Тася радостно смеётся и поочерёдно сжимает нас с Лидой в своих богатырских объятиях.

– Девочки мои милые! Я с вами! Ура!

И она басом поёт:

От улыбки станет всем светлей
И слону, и даже ма-а-ленькой улитке!

– Тише, Тась, а то нас всех вместе в вагончик отправят!

Мы не можем удержаться и прыскаем, глядя, как Тася пытается изобразить радость «даже ма-а-ленькой улитки».

Этой ночью я сплю крепким сном младенца. Утром понимаю, что ни разу не проснулась от Тасиного храпа. Сажусь на кровати и смотрю на Лиду. Лида сладко потягивается и говорит:

– Как же хорошо я спала сегодня! И совсем не слышала Тасиного храпа! Представляешь?!


История про неслучайные случайности

Эта история паломницы Ольги. Ольга давно ездит в Оптину, окормляется у духовного отца – игумена А. Вот о чём она рассказала:

«Перед приездом в Оптину были у меня заботы многотрудные. И вот во время этих забот-испытаний ещё раз убедилась я, что все случайности, происходящие в нашей жизни, неслучайны.

Началась эта история холодным апрельским вечером нынешнего года, когда я спешила домой после работы. Устала, замёрзла. Погода холодная, сырая, слякоть. Сейчас, думаю, под горячий душ, а потом чайку ароматного, книгу, тёплый плед – и в любимое мягкое кресло.

И вдруг вижу – у соседнего дома мужчина на костылях стоит. Ноги, видимо, обморожены. Вид у него совсем больной. Одет как бомж. Запах от него за версту дурной. Покачивается. Еле стоит на самом ветру.

Ну, думаю, стоишь и стой себе. Мало мне своих забот! Пошла к подъезду, оглядываюсь – стоит, покачивается, того и гляди упадёт. Стыдно мне стало.

Понимаешь... Когда в храме проповедь слушаешь о том, кто мой ближний, – помнишь такую из Евангелия? Как мимо избитого и израненного разбойниками человека люди проходили и никто не останавливался. Все шли дальше по своим делам, как будто это их не касалось. И только один самарянин сжалился, перевязал ему раны и позаботился о нём. Вспомнила?

Так вот, когда читаешь Евангелие или проповедь слушаешь, возмущаешься: ну какие бесчувственные люди, как они могли мимо пройти, не помочь в беде человеку?

Вот, думаешь, я бы ни за что мимо не прошёл! А потом проходишь и даже не замечаешь этого! Потому что израненный человек из Евангелия никак не связывается у тебя с бомжем, от которого дурно пахнет. Понимаешь?

– Понимаю, Олечка! Ну, а дальше что?

– Ну, что дальше? Вздохнула я тяжело, мысленно простилась с пледом и чаем. Ну, думаю, Ольга, похоже, горячий душ отодвигается на неопределённое время. Повернула назад. Подхожу и спрашиваю:

– Что с вами? Может, вам помощь нужна?

А он посмотрел на меня и вдруг всхлипнул, как ребёнок:

– Вы первая, кто остановился. Все мимо проходят. А я больше не могу стоять. Думаю, ну и ладно, упаду, значит, лежать буду. Замёрзну, значит, отмучаюсь. Не могу больше так жить, жизнь моя хуже собачьей.

Поняла я, что это надолго. Но делать нечего. Назвался груздем – полезай в кузов. Первым делом усадила я его на скамейку и спросила, где он живёт.

А он уже так замёрз, что губы не шевелятся. Показывает пальцем вверх. Ну, пошли мы с ним кое-как по подъезду, вверх по лестнице. Опирается он на меня полностью почти, а я только нос отворачиваю.

Думаю, вот «везёт-то» тебе, Оля, точно, пятый этаж! Оказалось, не этаж, а чердак! Так, думаю, в нашей жизни всегда есть место приключениям! Их даже искать не надо. Они находят нас сами. Привет самарянину!

Теперь меня надо будет подвергнуть полной санобработке. Иначе с работы завтра выгонят.

Поднялись кое-как. На чердаке у него куча тряпок – постель не постель, гнездо не гнездо. В общем, ужас тихий! И говорит он:

– Я третий день не ел ничего.

Сбегала я в магазин, принесла еды, домой забежала, чаю горячего в термос налила. Поднялась на чердак, покормила его, чаем напоила. Смотрю: порозовел немного. А то бледный был, краше в гроб кладут! И рассказал он мне, как на чердаке очутился.

Боря когда-то бросил жену с маленьким сыночком. Ушёл от них к другой женщине, с которой и прожил 20 лет. Про бывшую жену и сына и не вспоминал никогда. Ничем не помогал. С новой сожительницей отношения не оформлял, прописка у него была старая – у жены с сыном.

И вот пришло время, когда прошлое властно вторглось в жизнь Бори. Видимо, настал черёд платить по счетам. Сожительница умерла, а Борю из квартиры выгнали родственники этой женщины, заявившие о своих правах на наследство. Куда деваться Боре? Жить-то где-то надо.

Отправился он по месту прописки. А там взрослый сын ему отвечает: «Я маленький тебе был не нужен. А теперь мне ты не нужен. Иди себе туда, где ты двадцать лет был».

И Боря вернулся в дом, где прожил двадцать лет, устроил себе постель на чердаке. И стал там жить. Скоро он потерял нормальный облик, от него стало дурно пахнуть. Соседи начали выгонять Борю с чердака. Потом он отморозил себе ноги. Увезли его в больницу. А потом он снова на чердак вернулся.

Начал сильно болеть. Несколько раз вызывали соседи ему «скорую», но потом и «скорая» перестала приезжать, потому что у Бори не было прописки. Вот и сегодня вызвали «скорую», но она даже не приехала.

Я позвонила своему духовному отцу, и батюшка благословил меня привезти Борю в приют, который он построил рядом с Оптиной. Но сначала нужно было подлечить Боре ноги в больнице.

Ну, думаю, вот уж проблемы так проблемы! В такси Борю не посадят, может, и в больнице без прописки откажут.

А получилось всё так, как будто ангел нас охранял, все двери перед нами открывал и все препятствия устранял.

Вывела я Борю на улицу, подняла руку, голосую. И первая попавшаяся машина останавливается. И водитель соглашается отвезти нас в больницу.

Едем мы, я смотрю – а у него на панели иконочка дорожная. Обычно на таких иконочках – Спаситель, Божия Матерь и Николай Чудотворец. А у этого водителя – ещё Амвросий Оптинский.

Я и спрашиваю: «Почему у вас иконочка Амвросия Оптинского?» Он даже немного обиделся. А почему бы и нет, говорит, я в Оптину часто езжу, Оптинских старцев почитаю. Окормляюсь там у игумена А. Очень духовный батюшка! А я обрадовалась и говорю: «Да это же мой духовный отец! Вот по его благословению Борю в больницу везу».

Смеётся водитель: «Ну, мы с тобой как в индийских фильмах: брат сестру нашёл! А и правда, мы с тобой – духовные брат и сестра!»

Так что довёз он нас с Борей до больницы и денег не взял. Телефон оставил. Обещал помочь Борю в приют отвезти.

В больнице говорят: «Только с согласия главного врача можно вашего Борю в больницу положить. А к главному врачу на приём записываться нужно заранее!»

Только проговорили, смотрю – шепчут: «Вон, главврач пошёл!» Подбегаю к строгому высокому мужчине в белоснежном халате и быстро выпаливаю: «Нужно в приют Борю отправить, а перед этим в больнице подлечить!»

А врач смотрит на меня внимательно и спрашивает: «Это какой такой приют?»

– Приют, – отвечаю, – рядом с Оптиной.

– Ну-ка, пойдёмте ко мне в кабинет. Вы не от отца А. будете?

В общем, сплошные «неслучайные» случайности. Главврач, как ты, наверное, уже догадалась, бывал в Оптиной, и не раз. И приходилось ему дело иметь и с игуменом А., и с его приютом.

Так что подлечили Борю и в приют отправили.

Видишь, наш мир и вправду тесен. И как же все мы тесно связаны между собой особой духовной связью!»

Так заканчивает Ольга свой рассказ. Я слушаю эту историю и думаю: «А я бы остановилась или прошла мимо?» И понимаю, что нет у меня уверенности в ответе.

Ольга Рожнёва

Источник: Газета Эском – Вера

20 августа 2009 г.

Псковская митрополия, Псково-Печерский монастырь

Книги, иконы, подарки Пожертвование в монастырь Заказать поминовение Обращение к пиратам
Православие.Ru рассчитывает на Вашу помощь!

Подпишитесь на рассылку Православие.Ru

Рассылка выходит два раза в неделю:

  • Православный календарь на каждый день.
  • Новые книги издательства «Вольный странник».
  • Анонсы предстоящих мероприятий.
×