«Душа правдою живет…»

Части 1, 2

Мы продолжаем публикацию воспоминаний монахини Лукины (Полищук), ныне проживающей в богадельне при самарском Свято-Вознесенском соборе.

«Мамочка»

Инициатором многих таких встреч в Куйбышеве была 105-я школа, где я в то время работала старшим завучем. Помню, мы пригласили на встречу военных летчиц Гвардейского Краснознаменного Таманского ордена Суворова 3-й степени авиационного полка, которым в войну командовала подполковник Евдокия Давыдовна Бершанская. Эту воинскую часть, в которой было много офицеров с именем Евдокия, на фронте неофициально именовали «Дунькин полк».

На встречу в Куйбышев приехали 15 женщин – Героев Советского Союза и бывший комиссар полка майор запаса Евдокия Яковлевна Рачкевич. Вот об этой женщине, которую называли матерью двухсот дочерей, я и хочу рассказать.

В 30-е годы ее, первую женщину-комиссара молодой советской республики, называли синим чулком – за то, что сторонилась мужчин, не имела семьи. Ее жизнь принадлежала только партии. С началом Великой Отечественной войны «железная» большевичка попросилась на фронт. Для 200 летчиц полка она стала «мамочкой» – заботливой, строгой, родной.

…Когда мы ближе познакомились, Евдокия Яковлевна, в то время уже немолодая, с сердечной болью поведала мне о своем горе, которое состояло в том, что она до сих пор ничего не знает о судьбе двадцати женщин-летчиц, не вернувшихся с боевого задания.

На фронте гибель каждой из них она переживала как потерю собственной дочери. Но более тяжелыми были ее страдания, когда летчиц зачисляли в категорию «без вести пропавший» – поскольку таких власти подозревали в предательстве, со всеми вытекающими последствиями.

После войны ей, комиссару, приходилось отвечать на письма-запросы родственников всех «без вести пропавших», вести переписку с разными лицами, военкоматами и учреждениями, но установить судьбу ни одной из двадцати летчиц не удавалось.

«Что же мне делать? – спрашивала она меня. – Как жить, если о дочерях ничего не знаю?..» Помню, она часто читала стихи, написанные кем-то из девчонок-летчиц:

И каждый раз –ночная неизвестность
Подстерегала нассквозь дым и пелену.
Какое мужество,какая беззаветность –
Быть в воздухе мишеньювсю войну.

Враг называл нас«ведьмами ночными»,
А сам трусливо небо озирал,
Когда фашистам наносили мы
Беспощадный бомбовый удар.

После войны Евдокия Рачкевич жила в Москве, в однокомнатной квартире. Часто болела. Была одинока, хотя ее постоянно приглашали на разные торжественные мероприятия и встречи. Мы с ней переписывались, часто звонили друг другу. И почти всегда она чуть ли не со слезами задавала один и тот же вопрос: «Где же мои доченьки?»

Примерно году в 1950-м раздался очередной звонок из Москвы. Евдокия Яковлевна радостным и решительным голосом сообщила: «Иду искать дочерей. К дальнему походу подготовилась: купила большой рюкзак, кеды, трость, насушила сухарей…»

«Молись, пожалуйста, молись»,– ответила она.

«Родители у меня верующие и я – крещеная», – вспомнились сказанные однажды ей слова.

…Более 1200 километров прошагала она на больных, опухших ногах. В станицах она стучалась в крайний дом, рассказывала, с какой целью пришла, затем собирались люди и начинались совместные поиски. Так обошла она весь юг Российской Федерации, побывала в каждом поселении, где в годы войны хотя бы несколько дней квартировал полк.

В одной из станиц ее пригласили в дом, в котором на печной трубе лежали документы двух летчиц ее полка. Местные жители рассказали, как весной 1943 года увидели далеко за станицей дымный след упавшего самолета. Прячась от немцев, к нему по прошлогоднему бурьяну поползли две девочки-подростка. Рядом с развалившимся ПО-2 они обнаружили полусгоревшие тела девушек-пилотов. Вынули из комбинезона документы и отдали их своим родителям. После войны эти документы местные советские власти почему-то отказались принять – так и пролежали они на печной трубе.

На два месяца растянулся второй, теперь уже трудовой и нравственный подвиг комиссара Рачкевич. Она нисколько не жалела себя, выполняя, по сути, вторую заповедь Божию: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». За решимость исполнить этот труд Господь сполна дал ей силы, терпение, послал нужных людей – и нашлись документы всех без вести пропавших летчиц! Были также найдены и захоронения пилотов.

В то, что совершила Рачкевич, поначалу не поверили даже в Министерстве обороны и в Центральном Комитете ветеранов войны.

Евдокия Рачкевич же справедливо считала, что произошло настоящее чудо. Ее атеистическое мировоззрение сильно поколебалось. Меня же эта история укрепила в мысли, что Господь помогает и неверующим, если труды их духовно возвышенны, направлены на благо ближним, бескорыстны.

«Теперь я могу спокойно умереть, – радостно говорила Евдокия Яковлевна. -Дочери найдены, совесть больше не мучает меня».

Потом были торжественные мероприятия – захоронение останков летчиц в братских могилах, установка обелисков, увековечивание памяти героев на их малой родине.

Прошли годы. Незадолго до смерти Евдокия Яковлевна, как мне показалось, пришла к вере, вот только открыться не смогла. Это, кстати, свойственно многим людям старшего поколения.

Умерла Евдокия Рачкевич на Рождество Христово – 7 января 1979 года. Похоронили ее в парадной форме на Теплостановском кладбище Москвы. В почетном карауле у ее гроба в Доме Советской армии стояли полковники и генералы.

«Ты Михаил – и я Михаил»

Весной 1985 года по приглашению областного Совета ветеранов войны в Куйбышев приехал Герой Советского Союза, в прошлом военный летчик Михаил Петрович Девятаев.

Имя этого человека сразу после войны стало легендарным. Кратко история его подвига такова. 13 июля 1944 года истребитель Девятаева в воздушном бою под Львовом был сбит. Летчик оказался в немецком плену. В конце 1944 года Девятаева вместе с другими военнопленными немцы переправили на остров Узедом, где находился сверхсекретный испытательный центр. 8 февраля 1945 года 10 советских военнопленных захватили немецкий бомбардировщик и совершили на нем побег. Пилотировал самолет Девятаев.

Я хорошо запомнила встречу с Девятаевым в феврале 1945 года. В то время шли тяжелые бои, и 28-летний летчик ездил по фронтам, выступал перед бойцами. Его рассказ о побеге из плена, по замыслу командования, должен был поднять боевой дух войск. Приехал Михаил Девятаев и в наш полк. Узнав, что до войны он работал помощником капитана баркаса на Волге, я подошла к нему и сказала: «Михаил, так ты же мой брат!» «А ты – моя сестренка», – весело ответил он. Так состоялось наше короткое знакомство.

После войны Михаил Петрович работал в Казанском речном порту капитаном пассажирских судов. В 1957 году ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Потом вышла его книга «Побег из ада».

Будучи на пенсии, Девятаев много ездил по городам Советского Союза, рассказывал о своем боевом пути, но больше о том, как совершил побег из немецкого плена.

Конечно, военные летчики понимали: то, что совершил Девятаев – на грани фантастики, чудо из чудес. Профессионалы не могли взять в толк: как советский летчик-истребитель, впервые оказавшись в кабине новейшего тяжелого бомбардировщика «Хенкель-111», сумел за считанные секунды (!) разобраться в системах его управления, запустить двигатели, взлететь и совершить посадку. Он один выполнил работу экипажа из пяти человек.

Этот вопрос интересовал и меня, в прошлом старшину подъемного состава, поэтому выступление Михаила Петровича в клубе «Строитель» слушала очень внимательно. Обратила внимание на то, что он как бы вскользь с благодарностью вспоминает какого-то Михаила.

Так вышло, что после официальной встречи у нас получился очень откровенный разговор. Я напомнила ему о нашей встрече на фронте. Михаил Петрович, видимо, почувствовал ко мне доверие, а потому решился открыть «тайну, которая не дает ему покоя».

В историю своего побега из плена, о которой знала вся страна, он тут же внес «существенные коррективы». Они состояли в том, что с момента приземления на парашюте в немецком тылу рядом с ним появился… Ангел, который вместо приветствия произнес: «Ты Михаил – и я Михаил». Эти ободряющие слова Ангел потом произносил при каждой их встрече.

Ангел был с ним в Кляйнкенигсбергском концлагере, а затем в концентрационном лагере Заксенхаузен. Ангел сопровождал его на пароме, когда Девятаева вместе с 500 заключенными немцы везли на остров Узедом, в концлагерь Пенемюнде. На этом острове размещалась «Испытательная станция военно-воздушных сил», аэродром, стартовые площадки ракет ФАУ-1 и ФАУ-2, катапульта для управляемых ракет, а самое главное – заводские корпуса, в которых готовилось новое сверхмощное оружие Германии. Пленные с этого острова не возвращались, а привозили их сюда для выполнения тяжелых работ.

Именно Ангел внушил ему мысль бежать на немецком самолете из плена. «Ты Михаил – и я Михаил», – решительно произнес Небожитель. И как только Девятаев сердцем поверил в «возможность невозможного», события начали стремительно развиваться.

Несколько раз военнопленных направляли на уборку снега вокруг ангара, в котором находился новейший двухмоторный модернизированный бомбардировщик «Хенкель-111» – самолет командира авиачасти. Девятаеву удалось даже несколько раз приблизиться к стенду, на котором были отражены тактико-технические параметры бомбардировщика, оборудованного локатором. Многое из увиденного осталось в памяти. На работы их сопровождал вахтман – флегматичный немец, который часто сидя дремал, зажав между колен автомат.

«Если раньше Ангел являлся мне эпизодически, то 8 февраля, в день побега, он был постоянно рядом»,– рассказывал Девятаев.

…Когда десять советских военнопленных, пристукнув вахтмана-конвоира, подбежали к бомбардировщику, открыть дверцу кабины пилотов они не смогли – она оказалась закрытой на ключ. «Все пропало!» – в отчаянии подумал Девятаев, но Ангел решительно произнес: «Ты Михаил – и я Михаил!»

«С какого-то момента члены «экипажа» уже работали с молниеносной быстротой, как заправские авиаторы, хотя никто из них до этого и близко не бывал около самолета»,– писал Девятаев в своей книге «Побег из ада».

Уже были сняты струбцины с элеронов и рулей, убраны колодки из-под шасси, включены тумблеры, но приборы… молчали. «Нужен вспомогательный аккумулятор для запуска моторов»,– принял Девятаев от Ангела мысль. Тут же рядом на земле оказалась аккумуляторная тележка, силовой кабель которой кто-то из «экипажа» уверенно подключил к бортовой электросети.

Теперь от Ангела следовали одна за другой четкие, понятные советы-команды. И вот запущен правый двигатель, затем левый. Самолет вырывается из ангара к взлетно-посадочной полосе, на которую в это время садятся немецкие истребители. Секунда ожидания – а затем бомбардировщик пытается взлететь. Первый раз неудачно. Ангел успокаивает и снова спокойно объясняет, руководит, одновременно пресекает панические настроения «экипажа». Кстати, никто, кроме Девятаева, Ангела не видел.

Вдогонку взлетевшему бомбардировщику устремились истребители, но «Хенкель» успел уйти в облака. Потом самолет пролетел над конвоем немецких кораблей, а через два часа приблизился к линии фронта. Советские зенитные батареи открыли по нему огонь, и снаряд пробил крыло самолета, осколками была продырявлена кабина пилотов. Миновав шквал заградительного огня, бомбардировщик приземлился в тылу советских войск. «Ты Михаил – и я Михаил!» – радостно произнес Ангел и уже более не являлся Девятаеву.

«Тебе помогал Архангел Михаил, твой Небесный покровитель!» – волнуясь, сказала я Девятаеву.

«Да, именно он,– утвердительно кивнул головой Михаил Петрович. – Вот и вся моя тайна»,– тихо, после некоторой паузы, добавил он.

Возьму на себя смелость утверждать, что Бог послал своего Архистратига – Предводителя сил Небесных – Архангела Михаила в помощь летчику Михаилу по молитвам его отца Петра Тимофеевича и матери Акулины Дмитриевны. Всю войну они молились Господу о спасении сына, тринадцатого в их семье.

Неюбилейная речь

Когда приближался юбилей – 50-летие Октября, были намечены грандиозные торжества. В Куйбышеве всем заводам, фабрикам, учреждениям, и, конечно же, школам были спущены из обкома КПСС особые указания.

Мне, как старшему завучу 105-й школы, было поручено провести мероприятие, «достойное великого Октября». На педагогическом совете школы было решено, что таким мероприятием будет поездка-поход по боевому пути героического 46-го женского Таманского авиационного полка, имя которого носила наша школа.

Но тут выяснилось, что необходимых средств для поездки на автобусе у нас нет. Помог Куйбышевский нефтеперерабатывающий завод: нашим старшеклассникам предоставили работу по разгрузке вагонов с фасонным кирпичом для крекинга. Заработанных денег как раз хватило на аренду большого автобуса и оплату труда двух водителей.

Группу школьников возглавила учительница-коммунист Нина Ефимовна Машкова, а помогали ей педагоги Нина Васильевна Лежнева и Бертолина Николаевна Лебедева. В поездку отправились учащиеся 7-9 классов – всего пятьдесят человек. Главная задача состояла в том, чтобы собрать дополнительный материал о героинях-летчицах для школьного музея боевой славы. И такой материал был собран. Наши старшеклассники нашли даже на прибрежном участке Азовского моря два автомата ППШ, несколько солдатских касок и патроны.

Тогда же и произошел тот памятный случай. В станице Пашковской на могилу Героя Советского Союза Дуси Носаль наши подростки принесли полевые цветы. Вместе с ними к монументу подошел и наш водитель Павел Петрович Рошальский. Он сказал: «Прими, Дуся, цветы от бывшего узника Бухенвальдского концлагеря».

С той минуты дети уже не отходили от Павла Петровича, который охотно делился воспоминаниями о своем пребывании в концлагере. Вернувшись в Куйбышев, дети взахлеб рассказывали в школе «об открытии» ими интереснейшего человека – водителя городского АТК Павла Петровича Рошальского.

Когда мне вскоре пришлось выступать с докладом на конференции городов Поволжья, посвященной военно-патриотической работе школ, я также добрым словом вспомнила о Рошальском. Конференция проходила в окружном Доме офицеров, ее участниками были несколько сотен человек. Помню, не успела я закончить доклад, как услышала слова из президиума: «Слово предоставляется Рошальскому Павлу Петровичу».

Удивленный Рошальский медленно поднялся со своего места в зале, укоризненно посмотрел на меня и пошел к трибуне. А зал в это время бурно ему аплодировал. Смутившись еще больше, Павел Петрович долго откашливался, видно, собирался с мыслями.

Конечно, если бы выступление бывшего узника Бухенвальда было запланировано на конференции, ему бы заблаговременно подготовили «идейно выдержанный» доклад. Но пути Господни неисповедимы. То, что произошло в следующую минуту, было уже волею не человека, а Бога.

От волнения рассказ Рошальского состоял вперемежку из русских и украинских слов.

Он вспомнил начало войны, Брестскую крепость, где служил на военном аэродроме: « В субботу 21 июня вси наши ахвицеры уихалы до жинок, – волнуясь, заговорил он. – Ни одного ахвицера в казарме не було. На аэродроме стоялы только тры самолета в разобранном виде. Шасси валялись в стороне, фюзеляжи – в ангаре. И вот ночь. Вдруг гроза – удар за ударом. Потом яркий свет. Повылиталы окна. Я вскочил, успел надеть подштанники. И поняв, шо то вже война. После чого с гвинтивкою в руках выскочыв в окно, побежал на аэродром и забрався на стог сина. Решил отстреливаться до конца. Но тут он снова вдарыв. Сино запалилось, а я потеряв сознание…»

Зал притих. Рассказ Рошальского слушали с огромным напряжением. Люди впервые услышали о начале войны другую информацию. Почувствовав внимание зала, Павел Петрович приободрился. Но только он начал «обобщать», говорить о том, что в самый канун войны в Брестской крепости царила беспечность, как из-за стола президиума поднялся генерал-майор КГБ в запасе Б. и властно произнес: «Ваше время, товарищ Рошальский, закончилось». Генерал Б. был в то время председателем собрания офицерской чести Приволжского военного округа.

Сердце мое сжалось от предчувствия беды. Но еще продолжались выступления участников конференции. По ее итогам меня даже наградили Почетной грамотой – так были оценены заслуги 105-й школы в военно-патриотическом воспитании учащихся.

Но едва конференция закончилась, ко мне подошла знакомая учительница и сказала: «Вас просят остаться». Когда зал опустел, к нам с Рошальским подошел генерал Б. и сказал: «За попытку срыва конференции, за провокацию и антисоветские высказывания вы задержаны».

«У вас есть санкция прокурора о задержании?» – поинтересовалась я. – «Вы задерживаетесь на 72 часа, после чего будете преданы суду»,– сухо заявил он.

«Господи, спаси нас и помилуй!» – прошептала я.

Генерал Б. тем временем направился в кабинет начальника Дома офицеров и стал названивать куда-то по начальству. Воспользовавшись моментом, Павел Петрович забежал в соседний кабинет и позвонил начальнику автотранспортной колонны, сообщив о нашем задержании.

«Господи, в чем же мы виноваты? – думала я. – Павел Петрович сказал правду, и я как фронтовик полностью подтверждаю его слова».

Потом генерал с видом победителя ходил по вестибюлю, ожидая, когда приедут конвоиры, чтобы препроводить нас в кутузку. Так прошло около часа. Все это время я молилась Господу, Пресвятой Богородице, призывала Их встать на нашу защиту.

Неожиданно дверь распахнулась, и в сопровождении нескольких человек к нам подошел второй секретарь обкома партии. Перебивая генерала-запасника, он сказал: «Освободить немедленно. Рошальский член райкома партии Кировского района». И уже неофициально добавил: «Павел Петрович – друг нашего первого секретаря обкома».

Перед нами извинились. «Допущена ошибка», – кратко объяснили мне и Рошальскому.

«Господи, благодарю Тебя!»– вырвалось у меня.