«В Церкви надо переделывать не ее, а самого себя»

Наша беседа с ключарем Успенского кафедрального собора Лондона протоиереем Михаилом Дудко состоялась в один из его кратких приездов в Москву. С 2006 года он несет свое служение в Сурожской епархии. Ее название для человека, интересующегося церковной жизнью, прочно связано с именем выдающегося архипастыря, миссионера и проповедника митрополита Антония (Блума). К сожалению, после его кончины Сурожская епархия стала местом, где произошел один из самых болезненных церковных конфликтов последних лет. Конечно, мы не смогли не затронуть этой темы в своем разговоре. Однако поговорить с отцом Михаилом — сыном известного московского священника, человеком, который долгое время был связан с издательской деятельностью Церкви, автором многочисленных публикаций в церковной и светской прессе — хотелось и о многом другом.

Итак, христианин в современном мире. Неизбежно ли противостояние и как сохранить себя? В чем верующий человек обретает «внутренний стержень» — способность не поддаваться производящим разделения (Рим. 16, 17)? Надеемся, что ответы протоиерея Михаила Дудко помогут всем, кто задает себе подобные вопросы.

— Отец Михаил, Вы были назначены в Лондон в кризисный период. Как Вы разбирались в ситуации, какие выводы для себя сделали? Как сегодня живет приход Успенского храма?

— Первоначально, еще как сотрудник ОВЦС, я был направлен в Лондон с целью помочь в службе приходу, которому было очень трудно после кончины митрополита Антония, постараться разобраться в возникшей там тяжелой ситуации. Направили меня по просьбе руководства Сурожской епархии, которое не могло справиться с проблемами, связанными главным образом с окормлением русской паствы (с англичанами в то время все было более или менее нормально).

Все прихожане — будь то старые русские эмигранты, новоприехавшие, или англичане — были уверены, что причина неурядиц в том, что противная сторона не желает хранить то, что называли «наследием» митрополита Антония.

Покойного владыку никто из близко знавших его не называет простым человеком, но он был опытным, умным пастырем, который мог справиться со многими вызовами. После же его кончины все пошло не так, как надо.

Главой епархии оказался епископ Василий (Осборн), американец по происхождению, плохо знавший русский язык и избегавший прямого диалога с паствой. Он избрал весьма жесткий метод управления людьми, приведший к разделению, изгнанию некоторых прихожан и священства вон, постоянным жалобам верующих в Москву.

Сейчас уже не хочется подробно говорить о его ошибках, но случилось так, что в период Великого поста, когда православные люди особенно стремятся в храм, на исповедь, русскоязычные прихожане были практически лишены полноценного окормления, возможности исповедоваться перед причастием. Именно в этот момент я и появился в Лондоне.

К сожалению, владыка Василий (Осборн), не увидев с моей стороны его безоговорочной поддержки и зная, что я являюсь одним из ответственных сотрудников ОВЦС, воспринял меня, как «контролера», призванного решить, оставаться ли ему управляющим епархией. Сразу скажу, что такой задачи передо мной не стояло.

Видимо, не надеясь на добрый отзыв, он попытался «опередить события», удалившись под омофор Константинопольского Патриарха с рядом клириков. Следствием всего этого явилось решение Священного Синода о хиротонии нового епархиального епископа. Им стал бывший начальник Русской Духовной Миссии в Иерусалиме архимандрит (ныне епископ) Елисей (Ганаба). Тогда же в Лондон в длительную командировку был направлен и я.

…Для меня по сей день важнейшим остается вопрос о так называемом наследии митрополита Антония. Я долго пытался понять для себя, в чем оно заключается, и постоянно спрашивал об этом людей, которые хорошо его знали. Открытость? Широта кругозора? Дар слова? Внимание к людям? Все так, но что-то все же ускользало. В конце концов я пришел к выводу, что, несмотря на справедливость всего вышесказанного, главное — сама уникальная личность митрополита Антония, соединяющая в себе многие выдающиеся качества. Он умел вдохновлять окружающих его людей, какими бы разными они ни были. Нет его — и многие формы пастырства, оставшиеся после него, лишились главного — духа.

А формы… Их бессмысленно просто копировать. Чтобы вернуть им прежнее содержание, для начала надо постараться стать святым. К сожалению, люди смертны. И сегодня Успенский собор Лондона живет обычной приходской жизнью. По сравнению с тем, что творилось здесь еще 3-4 года назад, это уже очень много.

— В Церкви очень важна традиция, передача опыта верующим людям, тем более молодому духовенству, со стороны духовных наставников. Для Вас таким наставником, наверное, был Ваш отец, священник Димитрий Дудко[1]?

Священник Димитрий Дудко с духовными детьми

К сожалению, не у всех проблемы решаются так просто. За последние десятилетия в Церковь пришло множество людей, некоторые из них стали священниками, не имея духовного жизненного опыта. Знаете, я однажды прочитал в книге нашего выдающегося церковного регента Виноградова о том, что хор тогда может состояться, когда каждому неопытному новому певчему, даже обладающему слухом и вокальными данными, есть кому «петь на ухо». То есть за спиной всегда должен стоять опытный певчий, которого можно постоянно слышать, копировать его манеру, тембр, подачу голоса и так учиться, вливаться в хор. Если число новых членов хора превышает число старых, музыкальный коллектив может развалиться.

Это замечание верно и в отношении духовной жизни. Проблемы наши в том, что за последние два десятилетия в Церковь пришло огромное количество людей, которым некому было изо дня в день, из года в год «петь на ухо». В лучшем случае они более или менее регулярно бывали на исповеди у своих духовников (многие из которых ныне уже почили), но навыка «daily life», повседневной правильной церковной жизни у них нет.

На мой взгляд, для становления пастырю нужно пожить несколько лет в монастыре (хорошая возможность для этого есть, например, у студентов Духовных школ в Троице-Сергиевой Лавре, где я учился), послужить на приходе вместе с опытным священнослужителем, а потом уже получить свой.

Поскольку этот естественный путь многими сегодня не пройден, они начали строить духовную жизнь в соответствии с собственными представлениями, произвольно интерпретируя полузабытые наставления, отрывочные знания из книг. Самое неприятное, что часто они пытаются перестроить по собственному разумению и жизнь церковную.

Ситуация выглядит не очень хорошей, можно даже сказать — не очень здоровой. Но я так говорить не буду, потому что боюсь прогневить Бога: не может быть нехорошим, нездоровым, что множество людей приходит в Церковь. Наверное, нечто похожее было и в первые годы христианской эры. Так что вместо «нездорово» скажем «сложно». К тому же положение постепенно меняется.

Сейчас благодатью Божией — ничем иным это объяснить невозможно — из этой пшеницы дикой, которая попала в жернова Церкви, вымалывается мука, из которой можно печь евхаристический хлеб. И это действительно настоящее чудо.

Традиция в Церкви очень важна, но она отличается, на мой взгляд, от других традиций тем, что имеет мистический элемент. В целом главное — не человеческие усилия или традиции, а живое веяние благодати, Духа Святого Божия, Который людей преображает и делает достойными, лучшими и настоящими.

— Можно ли считать Вас представителем старой московской традиции духовенства?

На могиле отца

Однако как священник я сравнительно молодой, около пятнадцати лет, долгое время я занимался вполне светскими вещами: прикладной математикой и вычислительной техникой. Даже уйдя со светской работы и окончив Духовные школы, не рукоположился, а работал в издательском отделе Патриархии.

Знаете, святитель Иоанн Златоуст говорит в своих знаменитых «Словах о священстве», что никто не должен самовольно стремиться к рукоположению, но Бог должен дать человеку очевидное уверение, что он нужен Ему в качестве пастыря. Именно так у меня и случилось. Я был поставлен в такую ситуацию, когда просто не мог отказаться, и был рукоположен.

Мои традиции — это, наверное, не следствие моего личного пастырского опыта, а того окружения священнического, к которому я по рождению, по происхождению принадлежал.

— Можно хотя бы кратко сказать, в чем их суть?

— Трудно сформулировать в нескольких словах. Но, на мой взгляд, пожалуй, одна из характерных черт воспринятой мной традиции — это, как ни странно, широта взглядов. Каждого верующего встречали с радостью, как брата, просто потому, что он не атеист и не находится в силу этого в противоположном лагере. Верующий — и этого достаточно для радостного приветствия, потом уже выяснялось, кто он и что. Эта широта восприятия других людей давалась опытом перенесения страданий и гонений, которые каждому доставались на долю, будь ты священник или просто человек, который отважился на собрании комсомольской ячейки или в каком-то другом месте сказать, что верующий. Ведь доставалось очень сильно, даже если ты просто решился крестик носить открыто...

Знаете, опыт исповедничества — это очень серьезная черта. Вера не давала преимуществ, а только трудности, в мирском смысле этого слова. Сейчас все-таки не так. Можно многое назвать, что и тогда было, и сейчас присутствует, но вот смелость исповедовать перед откровенно враждебным окружением свою веру и основанные на этом исповедничестве широта и открытость в восприятии людей, которые рядом с тобой страдают,— вот это, мне кажется, важнейшие и уже ушедшие от нас элементы.

Окружение было пожестче, а вера покрепче, и люди помягче. Сейчас как-то наоборот.

— Современная церковная жизнь очень неспокойна в том смысле, что периодически возникают угрозы расколов, на разных уровнях: от приходского до уровня Поместных Церквей. Как обрести эту крайне важную способность — не поддаваться раскольническим настроениям и сохранять верность Церкви?

— Действительно, очень легко увлечься, даже найти очень благовидные оправдания для раскола. Но, знаете, живая жизнь в Церкви, опыт и любовь даже к каким-то маленьким элементам живой церковной традиции — они просто не позволят уйти.

Ведь жизнь в Церкви не похожа на принадлежность к клубу людей, интересующихся той или иной темой, к клубу, который можно

На богослужении в Глазго

Иногда действительно даже в мелочах жалко того, что уходит. Что Верую в храме не поют так дружно и слаженно, как мы привыкли в детстве — мурашки по коже, когда вспоминаю... Что проповеди произносятся как-то по-другому, неглубоко, экспромтом… Жалко, что исповедь немножечко не так проходит, как-то уж очень привычно, хотя и часто…

Жалко, что даже при всем том, что, как сейчас многие говорят, происходит евхаристическое возрождение, часто исчезает трепетность подготовки к Причастию: оно было более редким, чем сейчас принято, но, на мой взгляд, во многих случаях отношение к нему было более серьезным, без равнодушия, вызванного привычкой к святыне… Раньше как-то не помню, чтобы спрашивали, можно ли пост сократить, или молитвенное правило, если недавно причащался, а сейчас — пожалуйста… И при этом какая-то невероятная самоуверенность, сознание пионера советских времен: «Всегда готов!».

Ушедшего жалко, но нормальный человек не уйдет от того, что утеряно, в другое место, в раскол, потому что понимает, что по дороге потеряет и то, что осталось. Он потеряет себя в первую очередь. Живое чувство веры и верности, связанных друг с другом, страхует человека от опрометчивых шагов. Тем более от раскола, тем более от разрыва с близкими ему людьми Церкви.

Самое страшное — я на этом вырос и продолжаю верить в это — раздирание Церкви. Никакие заслуги, никакие добродетели, ни даже мученичество не снимают греха разделения, раскола, ибо Церковь — это живое Тело Христово, и каждый раз, когда мы делимся, мы вновь проливаем Кровь Спасителя, пролитую за нас на Кресте. Осознание этого дает силы, терпение и уверенность в том, что хотя сами мы мало что можем, но все может Бог и Его благодать.

— Вам часто приходится комментировать какие-то явления современной жизни с точки зрения Церкви. Это то, чем постоянно приходится заниматься и нам — сотрудникам церковных изданий, епархиальных пресс-служб. Но иногда возникают сомнения: готов ли мир слышать наш ответ? И еще одна проблема: абсолютное большинство верующих православных людей живет в этом самом мире, принимает его законы и согласно с ними действует. Недавно на РТР — государственном канале — прошло шоу «Феномен» с участием израильского экстрасенса Ури Геллера. И как совершенно верно было замечено одним из журналистов, с улыбкой и видимым удовольствием ассистировали ему люди, которых мы привыкли видеть на обложках православных изданий. Как к этому нужно относиться?

— Первый вопрос Ваш: готов ли мир нас слышать? Тут есть два момента. Во-первых, у меня лично такая позиция: спрашивают — отвечай. Это вполне соответствует правилу, сформулированному апостолом Петром: [будьте] всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением (1 Пет. 3, 15).

С другой стороны, и это тоже принципиальная позиция,— люди должны сами вопросить, сами должны быть уверены, что им это нужно. Даже в этом случае они зачастую готовы услышать только тот ответ, с которым согласны, слышат то, что хотят услышать. Навязываться же попросту непродуктивно.

Второй Ваш вопрос: как относиться к тому, что люди декларируют веру, а ведут себя, как безбожники? Один из классиков марксизма-ленинизма сказал так: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». А другой классик, на сей раз уже христианский, апостол Павел, говорил так: Не обманывайтесь: худые сообщества развращают добрые нравы (1 Кор. 15, 33). И это действительно так.

К сожалению, в журналистском, особенно телевизионном, сообществе, среди знаменитостей, гламура и глянца человеку нелегко быть православным, трудно сохранить твердые духовные убеждения. Люди незаметно для себя начинают меняться, думают: так ли уж страшен грех, раз все его делают? Бог ведь простит, что я покажусь за большие деньги или ради рекламы с каким-то фокусником, не вникая при этом в его мистические взгляды? Просто посмеюсь, просто позабавлю народ, надо же ведь людям когда-то расслабляться после трудной работы. Ну, и так далее, и так далее…

Одним словом, начинаются оправдания, и человек, попавший в такую среду, вскоре сам себя перестает узнавать. И только по временам приходя в себя, говорит словами псалма: Господи, дух прав обнови во утробе моей (Пс. 50, 12). Оглядываясь на свою жизнь, он с ужасом сознает, что вера осталась где-то там в уголке души, а его жизнь — это совсем другое, даже противоположное. Отец Александр Шмеман это называл религиозной шизофренией, раздвоенностью: когда вера человека и его поведение, жизнь совершенно разделены.

— Конечно, это можно сказать о каждом из нас — о каждом из современных христиан.

В паломничестве по Румынии

Я думаю, что отец Александр глубоко переживал противоречие между необходимостью соответствовать светским стандартам и своей глубокой, искренней верой, которая обусловливала его поведение в Церкви. Прочитайте его замечательные дневники, он выступает там человеком, недовольным собой, человеком, до последних дней мучительно искавшим непростые ответы на кажущиеся простыми вопросы. В первую очередь он хотел прояснить это самому себе, ведь он не предполагал публиковать свои дневники. Что есть Церковь? Что есть мир? Каково место мое в Церкви? Кто я как пастырь и какова моя миссия? Как я дам ответ за те или иные дела, за деяния или не-деяния? И это все у него очень искренне. И для каждого из нас должно быть очень искренне.

Мы не должны духовно успокаиваться, становиться безразличными. Ведь на самом деле всего страшнее — ложное чувство того, что «у меня все нормально». Помните: Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю… Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти? (Рим. 7, 19, 24)? Это первоверховный апостол о себе говорит! И, конечно, беда, если человек, не достигший не только его уровня, а, как говорится, уровня подметок его сандалий, уже успокаивается, думая, что он примерный христианин.

Так что все непросто. И если Вы спросите: сколько же еще нам терпеть, видеть на экранах телевизоров и вокруг себя то, что мы видим, я отвечу: сколько мир будет стоять, столько это и будет. А под конец времен даже усилится. Но прежде всего посоветую читателям обратиться в самих себя и честно признаться: я вряд ли могу быть беспристрастным судьей, ибо и мои дела редко вполне соответствуют моей вере. И только там, в Царствии Божием, Господь преобразит нас и сделает цельными, вернув образу Своему — человеку — утраченное им богоподобие.

Беседовала Наталья Горенок
Журнал «Православие и современность» № 9 (25) за 2008 г.

Справка

Протоиерей Михаил Дудко

В 1987 году поступил в Московскую Духовную семинарию, затем в Московскую Духовную Академию. С 1990 года работал в издательском отделе Русской Православной Церкви. Редактор, затем главный редактор газеты «Московский Церковный вестник», координатор конкурса парламентской журналистики фонда «Открытое общество». С 1995 года — заместитель главного редактора газеты «Православная Москва», член редколлегии журнала «Православная беседа». В конце 90-х годов автор и ведущий религиозной странички газеты «Труд». Автор выдержавшей 6 переизданий, в том числе на немецком языке «Книги о Церкви». Член Союза журналистов. В течение 5 лет вел курс в Литературном институте им. Горького, читал лекции в аспирантуре Московских духовных школ.

31 марта 1995 года Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием II рукоположен во диакона, 31 марта 1996 года им же — во иерея.

С 2003 года — ответственный сотрудник Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата, секретарь по взаимоотношениям Церкви и общества. Член Синодальных групп по разработке документов об отношении к инославию и по правам человека. В 2006 году — член Патриаршей комиссии по расследованию положения в Сурожской епархии (Англия). В октябре 2006 года Священным Синодом Русской Православной Церкви направлен на служение в Сурожскую епархию.

Награжден орденом преподобного Сергия Радонежского III степени.

[1] Священник Димитрий Дудко, родился 24 февраля 1922 года в деревне Зарбуда Брянской области. Участник Великой Отечественной войны. В 1945 году поступил в Московскую Духовную семинарию, в 1947-м — в Московскую Духовную Академию.

В 1948 году был арестован и осужден по статье 58-10 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда), приговорен к десяти годам лагерей с последующими пятью годами поражения в правах. Пробыл в заключении больше восьми лет. После освобождения и реабилитации закончил Академию, был рукоположен и назначен на служение в московский храм Петра и Павла, который в 1963 году был взорван во время так называемых хрущевских гонений на Церковь.

Служил в храмах Москвы и Московской области.

В 1980 году пережил второй арест по схожему обвинению, однако через полтора года дело было прекращено и закрыто.

С начала 1980-х и до кончины в 2004 году служил в селе Черкизово, окормляя многочисленных духовных чад. Автор нескольких десятков богословских и поэтических книг, переведенных на многие языки мира.