Учитель юношества.
Педагогические уроки святого Иоанна Кронштадтского

Отец Иоанн преподавал в гимназии и реальном училище Кронштадта четверть века. Что это было за время? Мы привыкли повторять – эпоха растущего безбожия, словно прежде было иначе, – мир стлался у ног и готов был поверить православным на слово. Не было такого. Не перемены стали новостью девятнадцатого века, а неготовность к ним.

Но возможно ли было прививать нашему мятежному юношеству в ту пору спасительный идеал? Пример этого и подал нам святой праведный отец наш Иоанн Кронштадтский.

Начало преподавания

«Ещё весной, перейдя в 1-й класс, мы узнали, что законоучителем у нас будет о. Иоанн Сергиев. С большой радостью мы встретили эту весть. Первый урок Закона Божия мы ждали с нетерпением. Дежурный ученик выходил за дверь класса и смотрел, когда в длинном и широком рекреационном зале появится о. Иоанн.

– Идёт! – громко шепнул, наконец, дежурный.

Мы насторожились. В дверях класса показался батюшка. В тёмно-лиловой рясе, с наперсным крестом, блестевшим на груди, о. Иоанн вошёл в класс. Необычайная доброта его лица и ласковая улыбка сразу располагали к нему. Многие из нас сошли со своих мест и подошли под благословение, целуя с чувством радости его руку. Прошло уже много лет, и теперь как живое стоит перед глазами его доброе, с румянцем оживления лицо и так помнится его тонкая благословляющая рука. Батюшка каждого из нас благословлял и ласково гладил по голове и щекам. И теперь как бы чувствуется тепло его ласкающей руки и слышится голос, и помнятся его синие, проникающие в душу глаза.

– На молитву, дети! – сказал он и повернулся к иконе.

Дежурный прочитал молитву. Тут же вспомнились церковные службы в Андреевском соборе и его отчётливые и звучные возгласы в молитвах, проникновенные, с силой горячей веры. И здесь он тепло помолился, неторопливо подойдя к кафедре, сел на стул и раскрыл журнал. Внимательным взором оглядел он каждого из нас. И этот взгляд в то же время согрел нас и обласкал.

Начался урок.

Ясно и с сердечной убедительностью говорил он о важности для нас, детей, уроков Закона Божия, для сохранения веры, чистоты сердца и влечения к молитве. С первого же дня о. Иоанн внушил всем нам серьёзное отношение к Закону Божию, и дома я всегда приготовление уроков начинал с его предмета. И это осталось навсегда.

Объясняя жизнь Христа Спасителя, о. Иоанн преисполнялся духовным подъёмом; вдохновенным взором он смотрел на нас, слова его умиляли и несказанно трогали, согревали той теплотой, которой была полна его душа. Румянец оживления на лице его становился ярче. Пламенная вера, дышавшая в каждом его слове, и трепетная восторженность рассказа передавались нам. И такими недавними казались нам жизнь Спасителя, Его проповедь и общение с народом. Слёзы выступали на глазах батюшки во время рассказа о крестных страданиях Спасителя. Грусть проникала и в наши сердца. Мы сидели потрясённые, притихшие. А когда учили это и рассказывали, мы глубоко, по-детски, это переживали».

И вот живое свидетельство того, что значит вера, подкреплённая делами:

«Иногда батюшка приходил на урок усталый, видимо ночь была без сна от молитвы или посещения больных. Тогда он был молчалив, слушал ответы, борясь с одолевающей дремотой. Мы затихали.

“Батюшка устал, молился, верно, всю ночь”, – шептали мы друг другу.

– Батюшка, я кончил, – говорил отвечавший.

Отец Иоанн поднимал на него свои усталые глаза, нагибался к нему, гладил по голове, хвалил и тянулся с пером к журналу.

Безмятежно радостны были уроки отца Иоанна, полные послушания, восторженной детской любви и боязни чем-либо огорчить дорогого батюшку. О бесконечной доброте его и участии к чужому горю, к бедным мы хорошо знали. Уже тогда между нами не раз ходили слухи, что за А., очень бедного, батюшка заплатил за право учения, такому-то помог, а отец Н. поправился благодаря молитве о. Иоанна».

Были и другие примеры:

«Отец Иоанн никогда не пропускал мимо себя нищих, останавливался и подавал милостыню. У подъезда гимназии всегда толпились нищие – его любимые чада. Выйдя из подъезда, прежде чем сесть в сани, он подходил к ним и каждому давал что-нибудь. А нищие эти, ёжась от холода, грели дыханием руки на морозе. Когда же он садился в сани и отъезжал, они бежали за ним по снегу за своей поддержкой и отрадой. Мелькали часто босые ноги в опорках...»

Новые уроки гимназисты получали в церкви, куда влекла их любовь к учителю:

«Когда наступали дни Великого поста, Андреевский собор наполнялся говеющими. Отец Иоанн исповедовал в левом приделе, и около его ширм толпилось столько желающих попасть к нему на исповедь, что, казалось, очереди нельзя было дождаться. В приделе стояла тишина. Были здесь и скромно одетые прихожане, были и одетые в дорогие шубы, в военное пальто. Запомнился мне и старый адмирал, скромно ожидавший своей очереди. А из-за ширм слышался иногда заглушаемый платком сдержанный плач, и оттуда торопливо выходил кто-нибудь с просветлённым лицом и блестевшими от слёз глазами».

Итак, мы видим батюшку в классе, на улице, в храме, и везде это один и тот же человек, всем существом преданный Христу, спасающийся сам и спасающий тысячи. Все его ученики стали верующими людьми. Революционная пропаганда, вопли безбожников высыхали как капли слюны на раскалённом металле, соприкасаясь с их памятью об учителе.

«И я не могу»

Однажды в беседе отца Иоанна Кронштадтского с одним из учеников зашла речь о бытии Божием.

– Батюшка! Вот Библия говорит о происхождении земли, человека, а если взять науку... – воскликнул юноша.

– Не бери науку в критику Библии, – строго перебивает пастырь. – В Бога мы можем только верить, а не доказывать Его бытие. Кто верит, тот не требует доказательств, а если ты хочешь доказывать, так где же вера?

– Но ведь учение – свет, батюшка.

– Свет, большой свет. Но скажи, разве ты зажигаешь лампу днём? Или если ты пришёл ночью любоваться на звёздное небо, разве ты принесёшь свечу? Она тебе мешать будет, а ведь и лампа, и свеча – свет...

– Так, батюшка... я рад бы веровать, но не могу.

– И я не могу, и все мы не можем. Вера даётся просящим её. Ты говоришь – хочешь верить, вот и проси. Обрати взор свой к Небесам, забудь земное и проси Царя Небесного.

Случалось, что после подобных бесед споривший являлся через несколько времени радостный, сияющий...

– Батюшка, и я получил веру. И как легко, как хорошо! Весь мир, кажется, обнял бы, с души точно гора свалилась!

Этот разговор, записанный биографом батюшки И. К. Сурским, помогает многое понять в педагогике Кронштадтского праведника. «И я не могу, и все мы не можем», – слышит ребёнок. Это для него откровение, ведь он привык к ложной мысли, что православие – это графа в паспорте его родителей, что вера даётся по месту рождения. А вот ему не далась, а значит, либо с ним что-то не так, либо с Господом, способным проглядеть человека при распределении даров. Так начинается бунт. Но вдруг оказывается, что его учитель, святой жизни человек, о котором все говорят, находится в таком же положении. Но не отчаивается, а борется за спасение. Вот, оказывается, в чём дело: нужно мужество, чтобы быть с Богом, а не слабость, как врут безбожники. Хорош, доступен ребёнку и пример с лампой и солнцем. А главное, батюшка так добр, так по-отечески крепок, что хочется доверять ему во всём.

Конечно, учительство – это дар, который даётся, быть может, с рождения, но и в этом случае нуждается в развитии. Расскажем, как воспитывал батюшку Сам Господь. Односельчане рано заметили, как высоко летят молитвы маленького Иоанна, и стали просить его о ходатайстве перед Богом. А вот учение ему не давалось совершенно. Это обнаружилось, когда родители, собрав последние деньги, отправили мальчика в Архангельское приходское училище. Он плохо понимал и запоминал то, что ему преподавалось на уроках. Зная, как тяжело даётся родителям его учение, ребёнок очень огорчался и, конечно, просил Господа излить на него дары Святого Духа.

О том, что случилось дальше, сам отец Иоанн писал:

«Однажды был уже вечер, все улеглись спать. Не спалось только мне, я по-прежнему ничего не мог уразуметь из пройденного, по-прежнему плохо читал, не понимал и не запоминал ничего из рассказанного. Такая тоска на меня напала: я упал на колени и принялся горячо молиться. Не знаю, долго ли я пробыл в таком положении, но вдруг точно потрясло меня всего. У меня точно завеса спала с глаз, как будто раскрылся ум в голове, и мне ясно представился учитель того дня, его урок; я вспомнил даже о чём и что он говорил. И легко, радостно так стало на душе. Никогда не спал я так спокойно, как в ту ночь. Чуть светало, я вскочил с постели, схватил книги и – о счастье! – читаю гораздо легче, понимаю всё, а то, что прочитал, не только всё понял, но хоть сейчас и рассказать могу. В классе мне сиделось уже не так, как раньше: всё понимал, всё оставалось в памяти. Дал учитель задачу по арифметике – решил, и учитель похвалил меня даже. Словом, в короткое время я подвинулся настолько, что перестал уже быть последним учеником. Чем дальше, тем лучше и лучше успевал я в науках, и в конце курса одним из первых был переведён в семинарию».

Подобные затруднения очень важны для становления большого учителя. Если ребёнку всё даётся легко, с ходу, и он играючи усваивает любой материал, ему трудно будет понять тех, кто устроен иначе, – сытый голодного не разумеет. Лишь тот, с кого семь потов сойдёт, пока он не поймёт теорему, способен будет хорошо и просто её изложить любому отстающему. Как признался один советский академик, в школе он был троечником, более того, не преуспевали в школе и те его одноклассники, которые потом многого добились в жизни. А куда запропали после учения отличники, ему неведомо. Эта опасность хорошо осознавалась у нас педагогами старой школы. Ещё в 50-е годы в СССР существовало правило – самых способных учеников прикрепляли к отстающим. Приходилось крепко постараться, чтобы их подтянуть, но что замечательно – талантливые дети через этот труд учились глубоко осмысливать каждый из предметов. Поэтому так бездарна нынешняя либеральная ставка на ЕГЭ, отбор элиты, пренебрежение к «слабым». Удар наносится не по части учеников, а по всем. Троечникам по вине этой системы не поступить в институт и не стать великими учёными. Отличникам она даёт возможность блеснуть, чтобы затем погаснуть безвозвратно.

До революции, когда обучение было платным, общение лучших и худших учеников происходило несколько иначе. «В Кронштадте не было недостатка в спросе на уроки, – писал ученик св.Иоанна полковник артиллерии Михаил Дмитриевич Тимофеев, – час оплачивался очень хорошо, от 1-2 рублей. Из нашего класса несколько человек давали уроки. И вот среди них было два таких ученика, которые, имея ежедневно 2-3 урока, хорошо оплачиваемых, брали ещё ученика бедных родителей и занимались с таким или совершенно безвозмездно, или за самую минимальную плату».

Происходило это под благотворным влиянием Кронштадтского пастыря. Сам он уделял благотворительности больше внимания, чем целые епархии. И можно не сомневаться, что из гимназистов, которые следовали примеру любимого батюшки, выросли достойные специалисты в своих областях. И способные, и неспособные ученики могут этого добиться, если верен подход к их образованию. Батюшка прекрасно это понимал.

«Истинно говорю вам...»

В рассказе И. К. Сурского о св. Иоанне Кронштадтском есть довольно важная мысль о педагогике:

«Пока русские люди были воспитаны на чтении Евангелия, Деяний и Посланий Апостолов и Четьи-Минеи, то, даже по свидетельству иностранных историков, поражали своим благочестием. Когда же книги Жития святых постепенно заменились романами, преимущественно скабрёзными, то на них и воспиталось поколение без веры в Бога, без любви к Отечеству, распущенное, развратное, без всяких принципов, со стремлением к власти и деньгам, с убеждением, что только то хорошо, что мне приятно и выгодно, а до других, до Отечества мне дела нет, – поколение слабое духом – безвольное.

Немцы давно поняли, что так воспитывать нельзя, и в немецких школах был главный предмет: “Жизнеописание благочестивых и великих людей”. Хотя немцы протестанты и не молятся святым, но в этом предмете были жизнеописания апостолов, вселенских великих учителей, в том числе Chriisostornus’a (Иоанна Златоустого) и других святых, а также Фридриха Великого, Мольтке, Бисмарка и пр. Какие же плоды получились в Германии от такого воспитания? – лёгкий разгром Франции в 1871 г., невероятная солидарность, сплочённость и храбрость в Великой войне, в которой они одержали множество отдельных побед и которая окончилась не в их пользу только благодаря России и тому, что под конец против них воевал весь мир».

Василий Розанов писал, что, только доучившись до шестого класса гимназии, он узнал, что «был Сусанин», и «сердце замирало от восторга о Сусанине, умирающем среди поляков… И очень многие гимназисты до IV класса не доходят: все они знают, что у человека 32 позвонка, и не знают, как Сусанин спас Царскую Семью… Потом университет. У них была Реформация, а у нас нечёсаный поп Аввакум. Там – римляне, у русских же – Чичиковы. Как не взять бомбу, как не примкнуть к партии “ниспровержения существующего строя”».

Цельное образование не может вырасти из бессмысленного усвоения знаний. Спаситель заповедовал: «Истинно говорю вам, что Я дверь овцам» в Царствие Небесное. С этого и родилось понятие о личности, не сводимое к констатации «индивидуум». Личность – это действительно дверь, через которую человек входит из области формальных знаний или обыкновенного невежества туда, где начинается понимание, происходят свершения. Пока он не вдохновится примером тех, кто выше него, не поверит благодаря им в своё предназначение – все усилия тщетны.

В защиту русского образования скажем, что, уступая германскому в теории, оно превосходило в другом. Ведь как ни велико значение личностей прошлого, нужны личности в настоящем, способные поднимать нас до своей высоты. Без этого не только Фридрих Великий, но и апостолы превратятся лишь в кумиров, без Святого Причащения, богообщения Сам Христос окажется лишь величайшим из великих, но не твоим личным Спасителем. Самоотречение в пользу кумиров – вот источник немецких побед, но оно же всякий раз приводило их к краху.

Лишь православие требует той самоотверженности, которая позволяет Господу творить из нас человеков. Вот почему немцы не имели учителей, подобных святому Иоанну Кронштадтскому. Его ученик полковник Михаил Тимофеев рассказывал, что однажды о. Иоанн прибыл на уроки в реальное училище не в богатой шубе, которую он носил всегда, а в плохонькой шубёнке; когда мальчики спросили его о причине этой перемены, то о. Иоанн с полной кротостью и незлобием рассказал, что шубу с него сняли грабители, добавив: «Бог им да простит». Что Мольтке против этого?

Слава Богу, у нас были добрые наставники даже в самые безбожные годы. Профессор Владимир Щелкачёв, первый учёный в СССР, защитивший диссертацию по разработке нефтяных месторождений, вспоминал о годах своего учения в МГУ. О своём учителе, крупном математике Дмитрии Егорове, он рассказывал, что вся его манера преподавания была проникнута верой в Творца. Однажды Владимир по какому-то делу зашёл на квартиру к видному специалисту по теоретической механике Н. Н. Бухгольцу. Жена учёного направила юношу в кабинет: «Открываю дверь – Николай Николаевич сидит за таким большим профессорским столом; я смотрю: рядом со столом, в углу, киот с большим образом Спасителя и горит лампада. Ну, я остолбенел, остановился в дверях. Он спрашивает: “Что вас так поразило, почему вы остановились?”»

Сам Владимир Щелкачёв сумел многого добиться в науке, несмотря на то что в 1930 году он был арестован за веру вместе со своим духовником, прошёл лагерь и ссылку.

«Милости хочу»

А ведь, между прочим, математик Егоров и физик Бухгольц выросли в то самое время, когда православное образование в России претерпевало жестокий кризис. Гимназисты цинично посмеивались над уроками Закона Божия, что не мешало им получать превосходные отметки. У Ленина, например, по этому предмету был высший балл. Не все, однако, были столь памятливы, как Володя Ульянов, за плохо выученный урок можно было запросто вылететь из гимназии. По тем временам это была настоящая трагедия, способная убить доброе чувство к Церкви у целого класса. «Любите друг друга», – слышали мальчики, потея от страха. Что значит Закон Божий без благодати? Меньше чем ничего: разрушает, а не воздвигает. Но было и по-другому. Здесь нужно подчеркнуть, что примеру Кронштадтского пастыря старались следовать все лучшие наши священники. Вместо того чтобы стать частью системы преподавания, далёкой от совершенства, они меняли её во имя Христа.

«Однажды урок по курсу богослужения, – писал один из учеников святого Иоанна, – был задан довольно трудный, но ещё труднее к этому дню были задания по греческому и латинскому языкам. И мы не приготовили урока Закона Божия.

“Скажем батюшке, что не знаем урока! Откажемся!” – слышались тревожные голоса.

Поднялся спор, что батюшка не осудит, как бы ни ответили.

“Нет, мы всегда хорошо отвечали! Надо признаться”.

Спор прекратился, так как в дверях показался о. Иоанн. После молитвы он сел за кафедру и посмотрел на нас. Он увидел, что мы сидим притихшие и встревоженные. Никто, к его удивлению, не шёл к кафедре для ответа. Батюшка насторожился и забеспокоился:

– Ну что же, идите отвечать!

Молчание. Мы пугливо пригнулись к книжкам, с серьёзными и испуганными лицами.

– Буров! Иди ты! – сказал о. Иоанн.

Тот встал, по не трогался с места.

– Не можешь отвечать? Урок-то учил?

– Учил, батюшка, по плохо знаю. Много было уроков задано, особенно по греческому и по латыни.

Тут сразу раздались со всех концов класса голоса:

“Мы плохо знаем, учили латинский и греческий! Не осталось времени. Я только успел прочитать, а этого мало!”

Буров уже вытирал платком глаза. Скоро раздались его всхлипывания. И что же! Батюшка сам расчувствовался. Он увидел сплошное наше горе от невыученного урока и той тягости учения, которая всегда сопутствовала изучению древних языков. Батюшка старался незаметно отереть свои слёзы, но потом открыто вынул платок и утирал свои глаза. Он переживал с нами наше горе.

– Ну, хорошо, повторим этот урок к следующему разу! – и он снова стал объяснять.

Тяжесть свалилась с плеч, мы вздохнули свободно, и все повеселели.

Тут встал тот же Буров и пошёл к батюшке с книжкой. То была книжка о блаженной Феодоре и её хождении по мытарствам. Батюшка взял от Бурова эту книжку и стал говорить о загробной жизни человека».

«Как педагог, – писал Сурский, – о. Иоанн никогда не прибегал к тем приёмам преподавания, которые сплошь да рядом имели место в наших учебных заведениях, – т.е. к чрезмерной строгости, а порою и к нравственному принижению неспособных. У отца Иоанна к возбуждению усердия учеников служили не наказания, не насмешки, а тёплое задушевное отношение к делу и к ученикам. Батюшка не ставил двоек, на экзаменах не резал, а вёл беседы, и эти беседы на всю жизнь глубоко запечатлевались в памяти учеников. В своих речах, обращённых к педагогам перед началом учения, он объяснял такой способ преподавания необходимостью дать государству прежде всего человека и христианина, отодвигая вопрос о науках на второй план.

Бывали случаи, когда педагогический совет гимназии, потеряв надежду на исправление какого-нибудь воспитанника, приговаривал его к исключению. Тогда о. Иоанн являлся его заступником перед начальством, упрашивал не подвергать несчастного такому жестокому наказанию, ручался за его исправление и всегда успевал склонить совет в пользу виновного, а потом уже сам принимался за его исправление, усовещая и наставляя на добрый путь. Проходило несколько лет, и из ребёнка, не подававшего никаких надежд, вырабатывался полезный член общества».

Как пишет Сурский, «все бывшие ученики о. Иоанна, которых мне приходилось встречать на моём жизненном пути, были люди набожные и хорошие». Оказывается, и в «век растущего безбожия» возможно было достигать таких успехов в воспитании.

Закон Божий

Курс Закона Божия в то время был несколько суховат. Например, совершенно непонятно, зачем мальчикам было знать во всех подробностях историю ереси валентиниан. Ведь она бесследно исчезла полторы тысячи лет назад. Конечно, составители учебной программы желали юношам добра, просто слишком увлеклись. Праведный Иоанн Кронштадтский не мог далеко отступать от учебного курса, но, как мог, восполнял его недостатки.

«Мы проходили историю Церкви, – вспоминал Михаил Тимофеев, – и в короткие промежутки времени, остававшиеся до очередного звонка, о. Иоанн посвящал нас в правила жизни, стараясь выработать из нас людей религиозных, людей, идущих на помощь своим ближним, забыв свои эгоистические наклонности, и на работу, какая бы она ни была, смотреть как на свою обязанность и делать её не за страх, а за совесть».

«Однажды, – рассказывал Николай Суровецкий, – наше внимание было привлечено при входе в класс батюшки тем, что в руках он держал целую стопку разноцветных книжек. Это оказались Жития святых, разъяснения праздников, описания святых мест и душеполезные беседы. Каждый из нас получил по книжке.

– Читайте, дети, внимательно, – говорил батюшка, – сколько в этих книжках благодати Божией!

По прочтении всех книжек приносилась другая стопка. И мы находили удовольствие в чтении этих книжек, в которых так всё просто, с такой верой было рассказано. После раздачи книг батюшка объяснял урок следующего дня и тогда, наконец, начинал спрашивать. Желающих отвечать урок обыкновенно было много. 5-6 учеников стояли около его кафедры и непрерывно просились отвечать. Протягивались нетерпеливые руки, и слышались умоляющие возгласы: “Батюшка, позвольте мне!” Тогда батюшка сам назначал нам очередь. Он внимательно выслушивал ответ, иногда поправлял, кивал одобрительно головой, говоря: “Хорошо, хорошо, так, так!” Потом гладил счастливца по голове и ставил полный балл. Счастливец, весь сияющий, отходил, садился на своё место и, вынув Жития святых, начинал читать.

Не знавших урока не было. Было бы невыносимо стыдно получить неполный балл. Помнится случай неподдельного горя и слёз, когда кто-то получил 5 с минусом. Мы начали утешать товарища. Причина его горя, кажется, была передана батюшке, и он вызвал его в следующий раз...»

Похоже описал образ преподавания отца Иоанна другой его ученик:

«Вторую половину своих уроков батюшка уделял чтению Житий святых или Библии. Эти чтения настолько нас заинтересовывали и занимали, что мы просили обыкновенно эти книги с собой на дом. Мальчик бережно прятал такую книжку в ранец, а вечером, выучив свои уроки, он собирал своих домашних и читал её вслух.

“Батюшка, я прочёл Житие св. мученицы Параскевы, – говорил через день или два мальчик, – дайте мне теперь другую книжку”».

Привить детям любовь к Житиям святых, а прежде всего к Евангелию, – вот что святой Иоанн считал самым важным в преподавании Закона Божия. Его вдохновлял на это собственный опыт. «Знаешь ли, – сказал батюшка в беседе с игуменией Таисией, – что прежде всего положило начало моему обращению к Богу и ещё в детстве согрело моё сердце любовью к Нему? Это Святое Евангелие. У родителя моего было Евангелие на славянско-русском языке; любил я читать эту чудную книгу, когда приезжал домой на вакационное время, и слог её, и простота речи были доступны моему детскому разумению; читал и услаждался ею, и находил в этом чтении высокое и незаменимое утешение. Это Евангелие было со мною и в Духовном училище. Могу сказать, что Евангелие было спутником моего детства, моим наставником, руководителем и утешителем, с которым я сроднился с ранних лет».

В начале этой главы было критично сказано о курсе преподавания Закона Божия в дореволюционных гимназиях. Но представим, что вместо него был бы другой – совершенный? Что изменилось бы? Скорее всего, ничего. Самый худой курс способен выправить хороший преподаватель – и наоборот. В наше время, когда сложилось убеждение, будто всё решают технологии, понимать это особенно важно. Всё решают люди.

«Твёрдо помню»

«Мы, семиклассники, были освобождены от принудительного хождения в церковь, – рассказывал Михаил Тимофеев, – но благодаря именно проникновенной молитве о. Иоанна и какому-то особенному чувству мы очень аккуратно посещали службы в Андреевском соборе, когда служил наш о. Иоанн.

Я не помню, чтобы он принуждал нас ходить в церковь, не было даже разговоров на эту тему, зато твёрдо помню, что на последнем уроке текущей недели кто-либо из нас спрашивал у о. Иоанна, будет ли он служить всенощную. И если ответ был положительный, то можно было наперёд сказать, что 7-й класс будет весь (за исключением двух учеников – евреев) на этой всенощной, а значит, и у обедни на другой день».

Это было дивным итогом преподавательской деятельности отца Иоанна Кронштадтского. Дети тонко чувствуют, где учитель черпает своё вдохновение. Если в книгах – они тянутся к книгам, если в тщеславии – то даже самые смиренные начинают невольно этому подражать. Ученики батюшки безошибочно угадали – батюшке давало силы жить служение литургии.

Напоследок приведём одну историю о педагогической деятельности праведного отца нашего Иоанна Кронштадтского, записанную И. К. Сурским: «Епископ Иоасаф Американский рассказал мне, что когда он колебался в вопросе об избрании себе того или другого жизненного пути, то увидел во сне окружённого детьми о. Иоанна, который, указав на детей, сказал ему: “Вот твоё дело”. Из этого видения иеромонах Иоасаф понял, что он должен заняться воспитанием детей, и решил посвятить свою жизнь воспитанию и сделался преподавателем семинарии».

Да обратятся ко святому Иоанну молитвы всякого педагога, пусть даже и в области математики, о приобретении великого дара – учительства.