«Америка – моя Родина. Россия – мое Отечество». Часть 1

Вместе с ребятами из Русской Православной Церкви Заграницей в миссионерской поездке принял участие священник – опытный «русский американец», переживший разные эпохи отношений между нашими государствами и церквями. «ТД» расспросил прот. Алексия Котара о том, как ему живется в Америке и кем он осознает себя в России.

– Мы всегда чувствовали, что это должно произойти, но мы не думали, что это произойдет в наше время. Когда все поменялось в России, у нас была большая надежда на то, что опять церковь будет одна. Мы, конечно, проходили разные этапы, потому что были люди, которые говорили: «Там благодати нет, они все коммунисты, они все красные шпионы, кагэбэшники и т.п.». Но когда уже начались встречи, мнение начало меняться у многих. Мы видели, что должен пройти какой-то естественный процесс. Соединение, фактически, должно было бы произойти уже в 1991 году, но мы видели, что это не было бы естественно. Было все еще много препятствий и непонимания. Это должно было разрешиться, и это заняло время. Если лично обо мне – я этого очень ждал, хотел, чтобы это случилось в мое время. Не могу сказать, что все прошло без сомнений, но я очень рад этому. Это шаг к свидетельству о нашей вере всему миру. Когда я был еще диаконом и работал в книжном магазине в Сан-Франциско, была большая проблема: когда к нам приходили, мы хотели миссионерствовать и рассказывать о нашей вере и Церкви, но из-за того, что не было общения, когда человек приближался к тому, чтобы принять веру, и задавал вопрос, в какую пойти церковь, были очень неудобные моменты. «Туда не ходи, а сюда можно», – сейчас, к счастью, мы это преодолели.

Но, конечно, жаль, что некоторые на это не пошли, не объединились с Церковью в Отечестве. Все равно получилось то же самое: мы должны говорить, что туда не нужно ходить, а сюда можно. Но я все же считаю, что объединение – на благо человечества. Мы должны свидетельствовать всему миру о нашей вере, а если мы будем разделенными, то на нас будут смотреть и говорить: «Какая же это вера, если они не любят друг друга?»

– То есть внутри Церкви в Зарубежье возникли очень болезненные расколы?

– Да, почти во всех приходах кто-то был недоволен, кто-то собирался уйти, а кто-то и ушел. Даже в моем приходе маленькая группка ушла. Они нашли себе архиерея-раскольника, он кого-то им рукоположил, они где-то в гараже устроили свою общину и считают себя самой истинной, самой чистой, прямо хрустально чистой и истинной Православной Церковью. И они обзванивают моих прихожан и зовут их в раскол. И так во многих местах.

Самое интересное, что эти люди в моем приходе – недавно приехавшие из России, Украины – они почти не разделили трудов и жизни нашего прихода. У нас процесс объединения прошел тише, чем в других приходах, но все равно болезненно прошел. И надо сказать, что старожилы – эмигранты второй волны или даже первой волны, особенно старшее поколение – сомневались, но они имели доверие к нашим архиереям, и когда процесс прошел, они спокойно это приняли. Они живут спокойно и довольны.

– Известно, какие были претензии к Русской Православной Церкви у ее оппонентов до объединения. А какие аргументы сейчас у тех, кто уходит в раскол за границей? В чем они упрекают членов РПЦЗ, объединившихся с Москвой?

– Это смешно, но претензии почти те же самые. Они считают, что ничего не изменилось, сергианство еще существует, игра с государством ведется, церковь государственная, несвободная. Кроме того, их волнует вопрос экуменизма: мы, мол, молимся с иноверцами. Еще они обвиняют Церковь в том, что в России не происходит процесс общественно-социального излечения. Они указывают, что еще существуют аборты, и Церковь почему-то в этом виновата. Что бедность еще существует – и Церковь почему-то и в этом виновата. Логики никакой нет. Это самое интересное. Сколько с ними ни беседуешь, ни стараешься доказать – всё бесполезно. Они тебе приводят некоторые аргументы, но если им представить те же самые аргументы, но против них, – они их не принимают. Это чистое сектантство, и это трудно.

– Кем Вы осознаете себя – русским или американцем?

– Я родился и вырос в Америке, и это какое-то двойное чувство. Я осознаю себя русским, но я осознаю себя и американцем. Я люблю Америку, это моя Родина, а Россия – мое Отечество. Это так. Но если спросить, где перевес, я бы сказал, что скорее чувствую себя русским. Когда мы росли, мы себя чувствовали подчас себя не в своей среде, чувствовали себя эмигрантами в своей стране. У нас были особые интересы, общения больше всего было с русскими. Не то чтобы у нас не было американских друзей, но главное было с русскими. Когда мы смотрим Олимпиаду, то мы болеем за тех и за тех, а когда Россия против Америки, мы не знаем, кого выбирать… и выбираем более сильного (смеется).

– «Мы» – это очень абстрактно. Вы за кого болеете?

– Я сейчас говорю именно о себе. Но больше всего мы болеем за русских.

– Быть русским в Америке и американцем в России – это дается тяжело?

– Да, тяжело давалось. Были моменты, когда отношения между Россией и Америкой менялись, и отношение к нам также менялось. Были времена, когда все русское в Америке считалось прекрасным, мы были очень популярны. А иногда появляются трения между Америкой и Россией. Это особенно было явно в эпоху коммунизма, когда я рос: очень часто в школе, узнав, что я русский, дети дразнили меня, обзывали коммунистом, а это меня сильно оскорбляло. Не только русский, но и сын священника, священник… смотрят: что за странная страна и странная религия? Сейчас все стало более открытым, люди видят, что Православие завоевывает все большее место в мире. Сейчас не так трудно. Когда я рос, было труднее: священник в рясе, да еще русский, был в диковинку.

– Вы говорили о том, как Вас воспринимали в Америке, когда Вы были студентом и школьником. А как воспринимают Вас сейчас? Как вообще воспринимают русского православного священника в Америке? Например, у нас духовенство вне храма чаще ходит в светской одежде, а в США, говорят, они ходят в рясах… Мне кажется, что священник на улице в рясе – это тоже проповедь.

– Да, ты права, это проповедь, и мы стараемся ходить по улице в подрясниках или рясах, особенно если идем по делам. Но если мы идем поработать или покататься на велосипеде – не в подряснике, конечно. Хотя есть такие священники, что и купаются на пляже в подряснике.

В Америке интересно, потому что некоторые очень хорошо воспринимают, а некоторые – как дикость. Самое интересное, что в Сиэтле, где молодежь знаменита тем, что она вся в татуировках, и все части тела проколоты чем-то, и что-то висит из носа и ушей, и прически – сплошные выстрижки и петушки, а цвет и вовсе непонятный, а я иду по улице – они на меня посматривают. Это я – дикость, а они – норма! Иногда люди подойдут и спросят, кто я, и поговорят. Очень редко встречаются отрицательно настроенные, враждебные люди. Вообще в Америке люди открыты другим верам и интересуются. Иногда Господь дает возможность что-то им рассказать.

– Бывает ли, что молодые люди с ирокезами и в татуировках благословение на улице берут?

– У меня еще такого не было. Если я иду по улице и мне навстречу идет православный человек, особенно если русский, то он подойдет под благословение. Единственное, что могут не подойти православные из других юрисдикций, греков или антиохийцев, потому что у них эта практика ушла. Я заметил, что они даже при церкви не берут благословение у священника. Они здороваются рукопожатием. Но русские православные или сербы – так сказать, «традиционные православные», которые знают, что такое благословение, – они подойдут. Редко кто постесняется.

– Ваши дети говорят, что они осознают себя русскими. Как Вам удалось их так воспитать?

– Я думаю, это удалось потому, что у нас есть любовь к России. Если ты что-то любишь, ты будешь это передавать. Мы старались и дома поддерживать язык – не с громадным успехом, но дети все же продолжают говорить по-русски, хотя не так хорошо. Они и литературу читают, и искусство российское знают. Не особенно и старание нужно – просто любовь нужна, она передается.

– Вы не боитесь, что они потеряют к этому интерес, когда повзрослеют?

– О, нет.

– А напротив: не будет ли им так трудно в американском обществе, что они подумают, что хотели бы быть просто американцами?

– Нет, в американском обществе сейчас не трудно, потому что в Америке всякие культуры, и очень популярна идея, что все должны интересоваться разными культурами. Я не предвижу затруднений с этим. Сейчас достаточно сильны и развиты способы общения между нашими детьми: организации, съезды. Сейчас просто – можно сесть в самолет и поехать куда-нибудь. У моей старшей дочери много друзей, с которыми она именно так общается. Когда какое-то большое мероприятие в каком-либо городе, то часто туда приезжает молодежь из других городов. Мои дети часто ездят на Восток – там устраиваются особые блины перед Постом, особые балы. Есть большое общение, очень открытое общение. И через Интернет и по телефону тоже… Они не одиноки.

– С друзьями по e-mail они переписываются по-русски?

– Нет, по-английски.

– В поездке Вы сам чаще говорите по-русски, а от ребят слышно больше английской речи.

– Дело в том, что среди них есть те, кто очень слабо говорит по-русски, и они говорят по-английски, чтобы поддержать этого человека. И конечно, им легче по-английски.

– А Вам?

– У меня тоже английский – первый язык. Мне легче выразиться по-английски.

– То есть Вы думаете по-английски и переводите?

– Нет, я не думаю словами. Все спрашивают, как я думаю, но я думаю концептами. Я не понимаю, как люди думают словами, – я думаю образами. Но, скажем, сны у меня бывают двуязычными.

– А молиться для Вас естественнее на каком языке?

– На славянском.

– Но ведь Вы служите иногда по-английски?

– Бывает. Это неудобно. Я бы даже сказал, что так привык молиться по-славянски, что не хочется переходить на английский. Но мы служим, потому что к нам приходят интересующиеся люди, и многие молодые из русских эмигрантов тоже теряют язык. Поэтому и для них служат на английском. Но сейчас так дал Бог, что на мой приход пришел еще один священник – англоязычный. Он будет заниматься с английской паствой, а я всё свое внимание уделю русской пастве.

– У Вас на приходе уже много американцев, которые не являются потомками русских эмигрантов?

– Я бы не сказал «много», но есть. Может быть, это десять процентов нашего прихода, те, кто перешли в Православие по разным причинам. Некоторые – по убеждениям, другие – потому что женились на русской. Русская женщина – очень интересная: может, она и не будет ходить в церковь, но она переведет мужа в Православие.

– Община не разделяется на две, которые не общаются друг с другом?

– Поскольку этот новый священник еще не начал свое служение, я не могу еще сказать так. Но я уже беспокоюсь об этом, потому что знаю, что в других местах это происходило. Мы уже обсуждали это с тем вторым священником и не имеем намерения разделять насовсем эти две паствы. Они не должны жить совсем отдельно, чтобы было общение между ними и нами. Не все службы будут разделены по языку, не все мероприятия в храме.

Беседовала Александра Сопова

Продолжение следует…