Цветок живой, благоуханный…

— …Однажды на службе стоял я в алтаре рядом с батюшкой, мысленным взором всматривался в его жизнь и неотступно думал вот о чём: ведь этот человек каждый день, каждый час живёт только для других — не для себя! Возможно ли такое? Как ему это удаётся? Так размышлял я, но вслух, разумеется, ничего не говорил. И вдруг отец Василий повернулся ко мне, взглянул на меня пристально и промолвил: «Да, надо всё время жить для других, для ближних!» Этот случай сейчас не идёт у меня из памяти…

— А как вы впервые увидели батюшку? При каких обстоятельствах это произошло? Догадывались ли вы в ту пору, что он станет вашим духовником?

— Не то чтобы догадывался, а надеялся на это. Я для того и пришёл в Спасо-Парголовский храм, чтобы стать духовным чадом отца Василия. Наша семья тогда только начала воцерковляться, мы с женой искали опытного, мудрого духовного руководителя. Искали его повсюду — и в Москву ездили… И как-то нам сказали: «Ну зачем же так далеко? У вас в городе есть чудесный батюшка — идите к нему!» И мы пошли. Помню, прихожу в первый раз к нему на службу — батюшек много… Который же из них отец Василий? И тут во время полиелея выходит для краткой проповеди пожилой священник — невысокий, худощавый, с неким чуть заметным мягким акцентом в речи… И весь светится изнутри каким-то тёплым светом. Думаю: это он! И действительно, это был отец Василий Лесняк. И показалось мне, что во время проповеди батюшка всё время пристально на меня смотрел, словно других людей в храме и не было. Подхожу к помазанию. Батюшка неожиданно вытаскивает откуда-то кусочек освящённого хлеба и протягивает его мне — никому такого подарка не делал, а я вдруг удостоился! Почему? Я потом спрашивал у него, но о. Василий ответил: «Не помню, не знаю…» Может быть, это и правда: тогда он действовал по наитию, по вдохновению свыше, не отдавая себе отчёта в том, почему это происходит… Но я-то в ту пору так радовался, что даже внутренний жар ощущал всю службу… А потом на одной из первых исповедей я попросился к нему в духовные чада… Сейчас я сам священник, и теперь меня самого люди просят стать их духовником, но я никогда сразу не соглашаюсь: мне нужно присмотреться к человеку, немного изучить его… А отец Василий — он не так… Он сразу с радостью брал под своё окормление всякого, кто обращался к нему с подобной просьбой. Это говорит о большом духовном мужестве, о большой силе, а главное — о великой любви. Он принимал к себе, обнимал с любовью духовною, и человек уже никуда уйти от этой любви не мог.

— Вы были с отцом Василием в последние три года его жизни. Он ведь много болел тогда?..

— Очень много, очень тяжело! Три инфаркта, два инсульта, клиническая смерть прямо в алтаре (в тот раз его вернули к жизни)… И вот в таком состоянии он служил! Однажды он мне сказал с какой-то детской радостью: «У меня сегодня первое утро, когда сердце не болит!» Я подумал: так, значит, обычно болит? И как болит? Он приходил по утрам в храм: губы синие, лицо землистое… И всё равно идёт на литургию, едва переставляя ноги… А зато после литургии расцветал, настоящим юношей становился — радостным, вдохновенным, лицо розовело! И опять шёл молиться за всех, кто просил его молитв. Однажды известный певец, солист ансамбля «Поющие гитары», Валерий Ступаченко — он сейчас чтецом в шуваловском храме Петра и Павла — попросил его освятить квартиру. Батюшка: «Хорошо, хорошо!» — собрался и пошёл. А по дороге ему стало плохо. Оказывается, накануне у него был инфаркт, и он, ещё не оправившись, поехал на требу! Валера испугался: «Батюшка, не надо!» — «Нет, нет, поедем!» И поехал, и освятил. Он готов был умереть, но сделать то, что нужно. Как-то на Пасху он стоял у престола, а я — в ту пору диакон — стоял сзади и думал: «Сейчас он упадёт! Надо успеть его подхватить!» Он стоял, вцепившись в престол, чтобы удержаться на ногах, но служил, как положено, Пасхальную литургию… Это мужество, самое настоящее… А приходили к нему по воскресным дням столько страждущих и смертельно болящих, которые по его молитвам исцелялись… И одержимые бывали — он отчитками занимался ещё с 50-х годов, когда служил в Троицком соборе Александро-Невской Лавры.

— А вы бывали на его отчитках?

— Как диакон — непременно. Помню, как однажды мне пришлось изо всех сил держать девочку-отроковицу: она металась, кусалась, плевалась — да просто страшно было на неё смотреть… Мать её стояла рядом, от ужаса, от стыда не смея поднять лица… А некоторое время спустя у свежей могилки батюшки вижу двух женщин: одна — мать бесноватой девочки, а вторая… Такая милая, благообразная, похожая на гимназистку прежних времён… Кто же это? Присмотрелся: да это же та самая несчастная одержимая! Исцелилась! Обе плачут: «Спасибо батюшке!»

Женщины к нему приходили: «Сын пропал!»; «Муж куда-то исчез!»… Отец Василий уходил в алтарь, долго молился там… Потом говорил мне: «Ах, отец Анатолий! Ну как я ей скажу, что сына-то уже нет в живых?» Подходил к женщине: «Он жив, жив, молись, молись…» Дело тут даже не в том, что он не мог произнести страшных слов: у Бога все живы, а он и посмертную участь мог знать…

— Он строг бывал на исповеди?

— Нет… Но он всей душой чувствовал малейшую фальшь, малейшую ложь в словах кающегося. И восставал против этого тут же — очень решительно.

— Все, кто знал отца Василия, вспоминают его замечательные проповеди… Вы помните что-то из них? Какую-нибудь интересную мысль, меткое слово…

— Да его проповеди были не в словах! Он душой говорил. После очередного инсульта у него речь была затруднена и некоторые слова он вообще не выговаривал, а люди всё равно оставались на его проповеди. Говорили: «Мы просто на лицо батюшкино посмотрим! Нам этого довольно!»

Он и стихи писать меня благословил… Я и прежде писал, без благословения, а он как-то послушал, как я читаю, задумался и говорит: «Благословляю тебя писать стихи!» И вот — в конце беседы — стихотворение об отце Василии:

А храм переполнен живыми цветами,
Река благодати под сводом течёт,
И батюшка добрый златыми вратами
Сердцам благодарным навстречу идёт.

Он знает, что жизнь его будет не длинной.
Мы знаем, что можем лишиться отца.
Опять перед нами он в митре старинной,
Как воин, который стоит до конца.

Он всем состраданием в нас прорастает,
Любого из нас понимая без слов.
Он корень глубокий, что ветви питает
Спасительной влагой небесных садов.

Ещё не упал он ничком под иконы,
И вечную память никто не поёт,
Ещё он меж нами живой и знакомый
Нам Тело Христово и Кровь подаёт.

Вопросы задавал Алексей Бакулин