«Ложь в истории — страшная по своему гибельному воздействию сила»

– Павел Владимирович, как давно вы преподаете в семинарии курс византологии?

– Византологию – предмет, посвященный политической истории и духовной культуре византийской цивилизации, в Сретенской семинарии я преподаю первый год. Мне очень этого хотелось. Одновременно архимандрит Тихон (Шевкунов) – наш ректор, предложил мне читать курс истории средних веков, на что я с радостью согласился.

С отцом Тихоном мы познакомились весной 2007 года, когда меня пригласили принять участие в паломнической поездке братии Сретенской обители в Константинополь. Тогда я впервые посетил легендарный Царьград, немые, но еще живые святыни которого поразили меня до глубины души. С первых же минут общения с отцом архимандритом, которого я тогда узнал впервые, у меня возникло ощущение, что мы с ним давно и хорошо знакомы: настолько удивителен его дар располагать к себе собеседника открытостью и доброжелательным вниманием. Он сразу же познакомил меня со своим проектом фильма, посвященного величию и трагедии Византии.

– Почему предмет «византология» выделен в отдельную семинарскую дисциплину?

– Такова давняя традиция, восходящая еще к дореволюционным временам. Надо сказать, что Россия исторически и духовно связана с Византией как никакая другая страна (кроме, конечно, Греции). Научное изучение византийской истории и культуры, важнейшей составной частью которой является святоотеческое наследие, началось у нас едва ли не сразу же после возникновения академической науки. В XIX веке были развернуты масштабные проекты по переводу с греческого языка как духовных, так и светских писателей византийской эпохи. И осуществлялась эта работа именно на базе богословских школ – Санкт-Петербургской и Московской духовных академий. До сих пор мы пользуемся плодами тех грандиозных трудов, хотя переводы выполнялись со старых изданий и нуждаются сейчас в некотором обновлении и исправлении. А вот светские высшие учебные заведения по не вполне понятным причинам так и не удостоили византиноведение статуса университетской дисциплины. И это при том, что к началу XX столетия у нас работали византинисты высочайшего мирового уровня, а тесно связанный с наследием Византии «восточный вопрос» занимал центральное место в политических планах Российской империи. Трагедия России, возможно, и заключается в том, что она поспешила объявить себя Третьим Римом, так и не успев понять цивилизационную сущность и изучить исторический опыт Рима Второго.

– Отличается ли преподавание византологии в светском вузе и духовной школе? Есть ли здесь особая методологическая концепция?

– Как я уже сказал, в царской России византология не преподавалась в университетах. Нечего и говорить, что в первые годы советской власти, с их воинственным большевистским презрением к истории вообще и к истории православной Византии в особенности, дела обстояли еще хуже. Закрылись все те немногочисленные академические организации, которые занимались византийской, христианской историей: Русский археологический институт в Константинополе, Императорское православное палестинское общество, прекратилось издание «Византийского временника» – одного из старейших в мире специальных журналов по византологии.

Неожиданное возрождение интереса к Византии произошло в 1943 году – в связи с известным поворотом в политике Иосифа Сталина. Тогда возобновился выпуск «Византийского временника», в 1945 году даже открылась кафедра византиноведения на историческом факультете Ленинградского государственного университета. Но в 50-х годах она была закрыта, византинисты же подпали под довольно жесткий идеологический пресс: изучать Византию разрешалось преимущественно с социально-экономической точки зрения. Между тем и в указанный период византология преподавалась в духовных учебных заведениях, где по данной тематике писались кандидатские и магистерские работы – подчас довольно высокого научного уровня.

После крушения коммунистической идеологии в 1990-е годы подспудный интерес к духовному наследию Византии нашел мощный выход в появлении соответствующих дисциплин и даже кафедр во вновь открывавшихся учебных заведениях с православным уклоном. В полной мере это относится к основанному в 1993 году Православному университету святого Иоанна Богослова, на историко-филологическом факультете которого мне выпало счастье учиться (по первому образованию я инженер, окончил МГТУ имени Баумана). Лекции, семинары и спецкурсы ведущих византинистов страны в сочетании с углубленным изучением латыни и греческого дали нам уникальную возможность соприкоснуться с невероятным по богатству наследием христианской Римской империи – как сами византийцы всегда называли свою страну. Но, как ни странно, эта волна вскоре пошла на спад, и ныне византология более чем скромно представлена в программах российских вузов. И здесь надо отметить весьма показательный факт: университетские центры, институты, кафедры и семинары по изучению Византии широко функционируют за рубежом – в Германии, Франции, Греции, Италии, Великобритании, США, даже Дании… Впрочем, отрадно, что в рамках духовного образования византология по-прежнему занимает достойное место, и есть надежда, что ее позиции как церковно-научной дисциплины заметно укрепятся.

– А что такое, по-вашему, церковная наука?

– Безусловно, это особый феномен. Известная дилемма о двух путях к истине, уходящая в далекое прошлое, в эпоху так называемого Просвещения, была доведена до абсурда, когда науку и веру по сути дела противопоставили друг другу. Плоды этой прискорбной антитезы приходится пожинать до сих пор. Но святые отцы уже в IV столетии выработали тот единственно плодотворный подход к науке, который укоренился в византийской культуре и с успехом может быть применен в наши дни. Наука и вера – не оппоненты, но союзники на пути постижения истины. И они имеют на этом пути общее препятствие – греховность человеческой природы, ее склонность к ошибкам. Искаженность научных и социальных теорий чревата не менее катастрофическими последствиями для человека, чем еретические взгляды или моральные грехи. И поскольку религия исконно сосредоточена на изживании греха во всех его проявлениях, ее взаимодействие с наукой не истощает, но многократно увеличивает возможности последней. Верующий ученый ничуть не уступает своему коллеге-атеисту по творческому потенциалу, а вот атеистическая наука «бодрым шагом» может привести все человечество к катастрофе, ибо лишена каких-либо иных регуляторов, кроме личных амбиций исследователей и стимулов со стороны сильных мира сего…

Итак, преподавание византологии – как и любой другой дисциплины – зиждется на одном-единственном постулате: неутомимом стремлении к истине. Как и в других сферах, постижение исторической истины сопряжено здесь с преодолением больших трудностей. Необходимо внимательно изучать источники, читать горы исследовательской литературы, а это невозможно без хорошего знания языков – древних и новых. Однако наивно предполагать, что истина лежит на поверхности и достаточно ознакомиться с какой-нибудь хроникой или лучше официальным документом, чтобы уяснить смысл событий, происходивших в ту или иную эпоху. Попробуйте-ка составить внятную картину отечественной истории хотя бы новейшего времени только на основе официально опубликованных документов… Чтобы не утонуть в море второстепенной информации, историк должен обладать историософским видением, уметь выделять основные линии исторического развития. Но горе тому, кто попытается подменить кропотливое изучение реальных событий фантасмагорическими измышлениями на исторические темы или откровенными фальсификациями. Ложь в истории – страшная по своему гибельному воздействию сила …

– Что студент уже должен знать, приступая к освоению византологии? Достаточно ли времени уделяется преподаваемой вами дисциплине в учебном плане семинарии?

– Византология неразрывно связана с такими дисциплинами, как библеистика, патрология, история Церкви. Необходимое условие освоения этих наук – знание древних языков. Другие условия, обязательные для историка, – неутолимая жажда истины, любовь к традиции, способность к целеустремленному исследованию, усидчивость и терпение. Что же касается пропедевтической (то есть вводящей в тему) литературы, то нынешнее поколение студентов, в отличие от нас, можно признать в этом отношении даже избалованным. На русском языке доступны добротные работы Федора Ивановича Успенского, Юлиана Андреевича Кулаковского, Александра Александровича Васильева, отца Иоанна Мейендорфа, которые, имея отдельные недостатки, дают прекрасную возможность получить общее представление об истории Византии. К тому же многие, хотя и далеко не все, источники переведены на русский язык. Времени в учебном курсе для византологии выделено, на мой взгляд, вполне достаточно. Но главные надежды на углубление интереса к этой дисциплине я связываю не столько с лекционными часами, сколько с внеклассным чтением. К сожалению, формат программы духовной школы не предусматривает семинаров для изучения источников. А по своему опыту могу сказать, что именно такое соприкосновение с живым текстом дает возможность перенести знания на качественно новый уровень.

– Недавно издательством Сретенского монастыря была выпущена книга Астериоса Геростергиоса: «Юстиниан Великий – император и святой». Как вы оцениваете автора и его произведение?

– Книга А. Геростергиоса – добротное научно-популярное сочинение, написанное на вполне достойном источниковедческом уровне. В нем не стоит искать каких-то новых открытий, но представленный образ Юстиниана обрисован довольно убедительно, хотя и не совсем беспристрастно. Надо иметь в виду, что греческий ученый писал свою книгу, полемизируя с расхожими в западной литературе обвинениями против Юстиниана: прежде всего, в тирании и насилии над Церковью. Этим и объясняются, на мой взгляд, некоторые апологетические «перегибы» и упрощения. Богословский уровень работы уступает известным трудам протоиерея Иоанна Мейендорфа, А.И. Сидорова и других специалистов в области постхалкидонского богословия, но все основные темы обозначены и акцентированы удобно для восприятия широкой публикой. Русскому читателю эта книга окажется весьма полезной как православный взгляд на фигуру Юстиниана – великого императора, выдающегося богослова и христианского святого.

– Так что же такое Византия? В чем заключается мистическая притягательность Византии для русского человека?

– Едва ли не самую удачную формулу для определения сущности Византии предложил сербский византинист русского происхождения Георгий Александрович Острогорский: это синтез римской государственности, греческой (эллинистической) культуры и христианской веры. Само название «Византия» – искусственная выдумка западноевропейских ученых нового времени, однако оно прижилось в науке. Сами же «византийцы» именовали себя римлянами (по-гречески – ромеями), а свое государство – Римским царством, или Романией. Но было и другое, не менее распространенное самоназвание – «христиане», «христианское царство». То есть для ромеев их государство олицетворяло собой царство христиан – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Была здесь и некоторая доля имперского бахвальства: как-никак, именно в греческий Визáнтий, будущий Константинополь, перенес в свое время столицу Римской империи Константин Великий. И византийцы всегда помнили, что все Средиземноморье, от Палестины и Египта до далекой Галлии, когда-то входило в состав их государства. Но не меньше было здесь и мессианского универсализма, когда имперская идея перерождается в новый, неизмеримо более возвышенный идеал всемирного христианского царства, во главе с Самим Иисусом, – царства, управляемого «во Христе верными боголюбивейшими василевсами». Популярные эсхатологические толкования пророчеств о всемирных царствах гласили, что последнее из них – Римское – непосредственно сменится Царствием Небесным (отсюда и идея Третьего Рима). Собственно, именно к подготовке переселения подопечных им граждан в это Царствие и занимались в первую очередь как духовные, так и светские власти христианской империи. Отсюда знаменитый принцип симфонии властей, родившийся задолго до его формулировки Юстинианом: светская власть озабочена не только охраной жизни и имущества народа, но и его благочестием, в то время как духовенство в чистоте веры возносит непрестанные молитвы, испрашивая помощь Божию в мирских делах. Таким образом, для византийцев изначально была само собой разумеющейся неразрывная связь благочестия и благополучия, побед на духовном поприще и на поле брани, богатства духовной жизни и материального достатка. В этом монолитном единстве мирского и духовного и заключался поразительный феномен византийской цивилизации. И когда оно разрушалось под влиянием тех или иных причин, общество и государство (в Византии данные понятия не разграничивались) начинало трещать по всем швам.

Думаю, гармония мирского и духовного, к которой всегда стремились в Византии, оказывается очень притягательной для русских людей, в том числе и для многих наших современников.

– Что представляло собой духовное образование в Византии?

– В силу упомянутого тесного единства духовного и мирского образование в Византии было однородным. Дети с 6–8 лет, как мальчики, так и девочки, первые четыре года учились читать и писать, а затем еще четыре года продолжали более углубленное образование, включавшее тривиум и квадривиум. Это уникальный ступенчатый курс семи свободных искусств: сначала – грамматика, риторика, диалектика (или логика), а затем – арифметика, геометрия, астрономия, музыка. Учебными текстами были Библия и греческие классики античной эпохи – от Гомера до Лукиана. Со времен Василия Великого и Григория Богослова чтение языческой литературы под руководством христианских наставников признавалось исключительно полезным для юношества. С одной стороны, изучение классического наследия поддерживало необычайно высокую планку византийской культуры, с другой – его христианская адаптация оберегала от тех соблазнов, которые открылись от знакомства с античностью в Западной Европе эпохи Возрождения.

Образование, в том числе и духовное, носило в Византии по преимуществу частный характер. Родители, а иногда и сами ученики искали подходящего наставника и поступали к нему в обучение за определенную плату. Существовали монастырские школы, обычно при сиротских приютах.

Наконец, в Константинополе и других крупных городах действовали высшие учебные заведения. Они находились под наблюдением чиновников как государственных, так и церковных. Собственно богословие, которое византийцы называли внутренней философией, изучалось в рамках университетской программы. Надо иметь в виду, что в Византии не было того обособленного церковного сословия, которое в Западной Европе обладало монополией на образованность. К слову сказать, европейская университетская система родилась именно как церковная высшая школа. Но у нас в России, в связи с петровской секуляризацией, университеты возникли как сугубо светские учебные заведения, параллельно с которыми существовали церковные вузы – духовные академии. Так уже с XVIII века у нас на образовательном уровне стало культивироваться обособление Церкви от светского общества, что закономерно привело к разрушению внутренних устоев государства. Ничего подобного не было ни в допетровской России, ни тем более в Византии. Духовное и светское образование были неразрывны. Образованный византиец прекрасно знал библейские и святоотеческие тексты (их древних рукописей сохранилось намного больше, чем списков светских сочинений), а из церковных деятелей редко кто не прошел общеобразовательный курс. Многие знаменитые византийские богословы вышли из рядов государственных служащих. Императоры и сановники нередко демонстрировали весьма глубокое знание богословских проблем.

– С чем связан такой расцвет Византии? Западная Римская империя пала в 476 году. Как Византии удалось просуществовать еще тысячу лет? В чем же заключается византийский урок для России?

– В свое время Эдуард Гиббон создал книгу «История упадка и падения Римской империи», где в шести томах описал трагический закат великого Рима, вызванный, по его мнению, триумфом варварства и религии. Английский историк (большой поклонник Вольтера и убежденный антиклерикал) не озадачился тем обстоятельством, что упадок, длившийся тысячу лет, выглядит довольно странно: многие блистательные цивилизации сгинули, не протянув и малой части этого срока.

В полную противоположность Эдуарду Гиббону на современном уровне исторической науки можно констатировать следующее: с принятием христианства в начале четвертого столетия Римская империя не только не пала, но вступила в эпоху нового расцвета, во многих отношениях затмившего «золотой век» Августа. Страшный политический, военный и духовный кризис III века грозил похоронить не только Рим, но и саму идею универсального государства. Однако реформы Константина, первого христианина на императорском троне, дали римскому принципу всемирного господства новое – духовное – наполнение. Отныне экспансия Римского государства велась не ради удовлетворения политических или экономических целей, но ради объединения всех людей с целью их воспитания в духе благочестия, ради служения истинному Богу. Сурового Константина трудно назвать идеалистом, и тем важнее его программа воспитания нового человека, строительства нового, более справедливого и праведного общества. Равноправие мужчины и женщины, ограничение всевластия родителей над детьми и господ над рабами, пресечение адюльтера, широкое привлечение Церкви к решению социальных проблем на правах общественного института – данные меры Константина заложили фундамент той христианской цивилизации, которая, пусть и в разных формах, просуществовала на Востоке и Западе Европы более тысячи лет. И если на Западе, наводненном полчищами варварских племен, наследие Константина была призвана нести сквозь века Римская Церковь – единственный остаток цивилизации в бушующем море насилия и невежества, то Новый Рим на Востоке устоял как политическое целое, выдержав девятый вал исламского натиска и пережив несколько тяжелейших системных кризисов. И всякий раз сохраненная в Константинополе Римская империя находила в себе силы возродиться из пепла, опираясь на все те же незыблемые принципы, заложенные Константином.

Фатальный конфликт с западным христианством, которое болезненно пережило эпоху варварства и в своем наскоро взращенном универсализме перестало узнавать в Византии собственные духовные корни, едва не привел к гибели православного царства. Однако и после катастрофы 1204 года Византия возродилась и вновь расцвела богатыми духовными плодами. Но по-настоящему гибельной оказалась дилемма, в XIV веке поставившая византийцев перед жестким выбором: политика или благочестие, отказ от своей духовной традиции или гибель государственности. Чудовищность этой дилеммы заключалась в ее мнимости: любой выбор неминуемо означал крах, ибо разрывалось единство церковно-государственного организма, существовавшее веками как неразрывная скрепа общества. Нечто подобное произошло и в отечественной истории, когда царь-реформатор, увлеченный перспективами освобождения от груза многовековых традиций, нейтрализовал Церковь, превратив ее в зависимый от государства религиозный институт. Христианство, господствуя формально, по сути оказалось за скобками политической и духовной жизни русского общества, и редкие примеры глубинного христианского духа в произведениях «золотого века» русской культуры – лишь исключения, подтверждающие печальное правило. Византийский механизм церковно-государственного или, если угодно, духовно-материального согласования, который, признаться, на Руси так и не был освоен в полной мере, с XVIII столетия демонтирован окончательно. В начале XX века это привело к политической ликвидации православного царства, когда-то считавшего себя Третьим Римом…

Но Православие не погибло в России. Оно с честью прошло через страшные испытания XX столетия и дало сонм мучеников – жителей Небесного Царства. Устояла и русская государственность. Мы должны помнить о судьбах наших духовных и кровных предков, об их идеалах, подвигах и ошибках. И верить, что Христос с нами до скончания века. В этом наша главная сила!