Африканский брат

– Короче, – не вытерпел отец диакон: – Ты хоть из какой страны?.. Ну, из какой кантри! – Диакон у нас молодой и вполне современный. Африканский брат сказал какое-то слово, которым, возможно, обозначается название отеческой его стороны, однако никто из нас повторить в точности это слово так и не сумел, а потому пытаться изображать его теперь буквами русского алфавита было бы слишком дерзко.

Побеседовав таким образом еще с полчаса, мы узнали, что Анатолий приехал чему-то учиться, но до начала занятий целых два месяца, и пока он живет в посольстве той самой страны, название которой у нас никак не выговаривалось, однако хочет потрудиться на благо вселенского Православия, и просит за труды совсем немного: – раз в день кормиться обедом.

– Толян! – расчувствовался отец диакон и положил руку на плечо своего нового брата:

– Мы тебя и три раза накормим – не сомневайся! Правда, батюшка?

– Потом вздохнул: – Видать, в посольстве у них с харчами не задалось: одни бананы, наверное. Да и те, может, зеленые…

И стал африканский молитвенник каждое утро приходить в храм: отстоит службу, потом – на трудовые свершения: у нас реставрационные работы шли, и всякого мусора было много – вот Анатолий и возил его куда-то на тачке. В свой час – обед в трапезной: помолимся, скорехонько поедим, снова помолимся, и – опять по своим послушаниям. А как только колокол зазвонит к вечернему богослужению, Анатолий – тачку на место (у нее и специальное место под строительными лесами расчищено было – вроде гаража), со всеми попрощается, и – в посольство несказанной своей страны. Он бы, конечно, и на вечернее богослужение с превеликою радостью оставался, да у дипломатических его соотечественников были какие-то свои режимные строгости, которые с нашим уставом не совпадали. И вот что примечательно и потому требует неотвлекаемого внимания: ни русского языка, ни церковнославянского Анатолий не знал, да и музыкальная культура наша была ему незнакома, однако каждую службу он проводил в благоговейной сосредоточенности, крестился и кланялся в нужное время, не озираясь при этом на других… Так давалось ему с небес – по его искренности и смирению.

И пока африканец ходил к нам, он, сам того нисколько не ведая, служил укором представителям несчастного племени русских интеллигентов, забегавшим иногда, словно в капище огнепоклонников, чтобы единственно «поставить свечку», и тут же вылетавшим обратно, поскольку «ничего у вас не понятно». Бедолаги… Жертвы кропотливой селекционной работы, начатой еще в пятнадцатом веке старательным иудеем Схарией, сумевшим привить к православному русскому древу ветвь иудейского богоборчества. В конце концов удалось выпестовать трагическую химеру: ветвь эта от корней наполняется чистой водою Истины, но вместо листьев – смердящие серой копыта, рога и хвосты. И от гибельного этого запаха вянет соседственная листва, сохнут другие ветви…

Впрочем, Анатолий успел послужить укором не только этим заблудшим людям, первейшим родовым признаком которых является подобострастное отношение к потомкам незабвенного Схарии, но и представителям иного человеческого сообщества, сильно размножившегося в девяностые годы нашего печального века. Однако тут следовало бы ненадолго отвлечься, чтобы в самом кратчайшем виде обрисовать страничку церковной жизни, со стороны обычно не замечаемую.

В наши дни среди просящих милостыню редко увидишь искренних – под искренними я подразумеваю людей, действительно терпящих материальные бедствия: страдальцев этих быстро вытесняют закоснелые паразиты. Которые, конечно же, не могут обделить своим хищным вниманием ни один приход. И вот бредут они каждодневно неутомимою чередою от храма к храму, аки паломники, но внутрь, как правило, не заходят: в доме Божьем чувствуют они себя неуютно, что свидетельствует о невидимом духовном родстве с первым племенем, укорявшимся Анатолием.

И ведь чем они отталкивают? Даже не ложью, которая, понятное дело, оскверняет их души. В конце концов – они безусловные коммерсанты, а правила коммерции, как ни прискорбно, включают в себя и хитрость, и лукавство. Самый отталкивающий грех нового племени – лень. Беспредельная и непоколебимая.

Снимая облачение, слышу через раскрытое окошко голос отца диакона:

– Знаю, знаю: обокрали, не на что уехать… В Ростов что ли?..

– Да тебя наш батюшка в Ростов уже один раз отправлял. И соседский – тоже.

– Ты уж, поди, десять раз мог вокруг света объехать.

– Ну хотя бы в Пермь для разнообразия попросился, а то заладил: в Ростов да в Ростов…

В Пермь не попросится – думать лень: хоть мгновение, а – лень.

Вот еще одна: «иногородняя, попала в больницу, выписали, не на что доехать до Харькова, помогите». Эта тоже давненько ходит, несколько раз мы ей уже насчет Харькова отказывали, однако она не запоминает – даже запоминать лень-то.

– А в Пермь не желаете? – интересуется диакон.

Далась ему эта Пермь – родом он что ли оттуда?.. Но и она не хочет в Пермь.

– Хорошо: давайте купим билет до Харькова, – предлагает ей диакон и уже не впервые.

Но она не помнит и соглашается, рассчитывая перепродать.

– Я даже посажу вас на поезд, – и это уже говорилось не раз, так что он успел утомиться от однообразия.

Это ее не устраивает – в Харькове делать ей нечего. Женщина поворачивается и уходит. Но через неделю опять придет и опять весь разговор повторится. При этом ни один психиатр не обнаружил бы у нее значительных отклонений: ведь ни в одном медицинском справочнике – лень не значится, хотя вполне может стать смертельной болезнью души. Однако психиатрия занимается лишь с-ума-сшедшими, но никак не душевно-больными…

Потом как-то, когда мы шли к метро по бульвару, отец диакон указал мне на компанию бомжиков, устроившую пикник под старинными липами:
– Час назад Вы благословили одарить во-он того мужичка продуктами. Теперь этими харчами коллектив и закусывает. И ведь каждый из них выпивает по бутылке в день, тридцать бутылок в месяц – и откуда деньги такие, если никто из них не работает?.. Между прочим моей зарплаты на такую жизнь не хватило бы. Да и здоровья тоже…

Назавтра я этому мужичку отказал. Тогда собралась вся бродяжья компания – человек семь или восемь и давай взывать к моей совести: мол, соотечественников, братьев своих родных обижаю.
– Ну, коли братья, – говорю, – поработайте, сколько можете, на благо отеческой Церкви нашей, а мы уж вас от души накормим.

Они в ответ лишь ухмыляются. Тут из-за угла выруливает со своей тачкой пламенный Анатолий и проходит в точности между мной и моими соотечественниками, не обращая, впрочем, на нас никакого внимания – наверное, трасса у него так проложена…

– Вот, – говорю: – Один единственный человек только и помогает восстанавливать православный храм, и тот – негр из далекой африканской страны неповторимого наименования. А вы – целыми сутками по канавам валяетесь…

Они ушли и больше не появлялись – надо полагать, отыскали другую кормушку. Анатолий же, честно отработав два месяца, переехал в институтское общежитие. Там неподалеку есть храм, куда он ходил по воскресеньям: освоив русский язык, брат наш стал исповедоваться и причащаться. Иногда навещал отца диакона – они были очень дружны и легко понимали друг друга.

Когда учеба окончилась, Анатолий приехал попрощаться: приятели обнялись, дьякон, всхлипывая, бил его рукой по спине, повторяя: «Толян! Толян!». Тот плакал молча. Потом отец диакон говорил мне, что даже не соображает, с чего это он так расчувствовался.

Просто до сего времени он не ведал еще, что родство духовное возвышеннее и крепче всякого другого родства, даже кровного.