«На страже духа». Письма и дневники. Ч. 11

В издательстве Сретенского монастыря готовится к выходу в свет книга архиепископа Никона (Рождественского) "На страже духа". Предлагаем нашим читателям познакомиться с отрывками из этой работы.

Архиепископ Никон (Рождественский)

Письма и послания 1890–1918 годов

С тяжелою думою на душе ринулся я из Москвы и решаюсь с полною сыновнею откровенностью написать Вам, владыка святый, как моему отцу и благодетелю, по поводу Вашего предложения все, что думаю и чувствую.

Когда я услышал его в первый раз, в праздник Святой Троицы, то так был поражен неожиданностью, что не нашелся ничего сказать Вам более определенного, как только то, что Вы не найдете во мне желаемого и искомого. Одно тронуло меня до слез, что Вы не желали бы разлучать меня с тем святым делом, коему служу уже 25 лет, и, как тогда мне показалось, с святою лаврою, в коей имею случай жить 27 лет. Мне совестно было, что я не заслужил такого доброго о мне мнения, какое Вы о мне имеете, и скажу откровенно, дня два после того я ходил в каком-то умиленном настроении, и нередко слезы лились из моих очей, и я усердно просил угодника Божия не отпускать меня никуда из своей обители… Наша беседа тогда кончилась ничем, и я полагал, что вопрос этот покончен в отрицательном смысле, и успокоился.

Теперь Вам было благоугодно снова заговорить со мною о том же, и я сознаю свой долг посмотреть на это дело с большим вниманием и притом с двух точек зрения: как я лично отношусь к сему вопросу, и как должен отнестись к нему беспристрастно, имея в виду пользу служения Церкви Божией. Теперь Вы сообщили мне, что Вы имеете в виду дать место новому викарию в Срет[енском] монастыре. Не скрою от Вас: когда в первый раз Вы сказали мне свою мысль, то я не стал сразу противоречить резко Вашему предложению потому, что мне казалось: всякую тяготу можно понести под крылышком пр[еподобного] Сергия. Когда же теперь я услышал, что нужно будет покинуть святую лавру, то тоскливою болью сжалось мое сердце. Я сжился с мыслью, что кончу дни мои здесь; я уже наметил местечко, где сложить свои грешные кости; мне чувствуется, что организм мой изнашивается, что ощутительно старею, что моя энергия слабеет, хотя всячески стараюсь себя ободрить. Вот почему одна мысль о возможности умереть вне стен дорогой мне св[ятой] лавры слишком тяжела для меня. Переселение из родной обители куда бы то ни было на какое-либо почетное место для моего сердца было бы то же, что изгнание из обители за какую-либо вину. Таково мое отношение к данному вопросу по внутреннему чувству.

Преп[одобный] Сергий отрекся от сана епископского по свое[му] глубокому смирению. Я, грешный, [отрекаюсь] по своему духовному убожеству и недостоинству; он готов был бежать от сего сана в непроход[имые] дебри [пустыни]; я, как нерадив[ый], не могу себя представить [вне стен] его св[ятой] обители. И если б мне позволено было решать этот вопрос на основании только моего чувства и моей личной воли, то я ни на минуту не задумался бы повергнуться к стопам В[ашего] В[ысокопреосвященства] с слезною мольбою: «Ради Бога не изгоняйте, не выселяйте никуда меня из родной моей обители. Дайте здесь умереть… хоть последним послушником».

Но монах должен отречься от своей воли даже и до изгнания, если того потребует воля Божия, святое послушание и польза Церкви Божией. Обсуждая дело с этой точки зрения, я прежде всего с утешением вижу, что и Вы, сердечно любимый мой архипастырь и отец, так же, как и я, грешный, благоволите признавать мое настоящее дело, издательское, служением всей Православной Русской Церкви, тогда как наблюдение за светскими школами – делом более частным, местным служением только московской Церкви. К сему я должен присоединить уже высказанное Вами соображение, что в деле законоучительства я совсем неопытен; давать указания не могу; по своему семинарскому образованию неавторитетен для законоучителей-академиков; из инс[пекторов] многие и старше, и заслуженнее меня, по своему личному прямому характеру и горячему темпераменту легко могу ввести их и себя в искушение, могу войти в столкновение с их начальством, ибо и теперь многим возмущаюсь в светских учебных заведениях по отношению к вопросам религиозного воспитания и, таким обр[азом], вместо ожидаемой Вами от меня пользы могу только принести вред делу и соблазн людям. Обращаясь к своему главному делу, издательскому, я уже не вижу никакой возможности продолжать его с тем успехом, какой имеется теперь. Опытом 25 лет я убедился, что это дело нельзя вести издалека, руководить им из Москвы. Слава Богу, оно так выросло, что стало заметно не только [в] духовной, но и в светской литературе. С одной стороны, необходимость близкого, постоянного, непосредственного надзора и руководства этим делом вызвала к существованию самую типографию в лавре^[2]; с другой – необходимость охранения этого дела от всякого рода покушений со стороны лиц, нисколько в нем не сведущих, его значения для церковной жизни не понимающих, но могущих на каждом шагу ему вредить бессознательно, а иногда, может быть, и сознательно, – эта необходимость требовала от меня безотлучного стояния на страже духа и даже быть лицом, причастным к управлению лаврою. Если и при таких благоприятных сравнительно условиях все же три четверти энергии тратится на суету житейскую, на борьбу с разными учреждениями и лицами, на прием лиц по делам редакции, казначе[йс]тва, паломничества и про[чего], в чем, к сожалению, никто не может меня заменить и теперь, и только одна четверть энергии идет на литературный труд, то что же будет, когда все эти искушения удвоятся и утроятся.

Затем я должен сказать, что по своему духовному складу, по своим душевным и телесным немощам я далеко не всегда бываю способен к такому труду, который может быть плодоносен для самого дела издательского. Мне часто бывает необходимо уединение, сосредоточение в себе: нужно бывает для такого труда затворять за собою не только двери келии, но и двери сердца; нужно бывает иногда просто удалиться в тишину леса, чтобы хотя мало отдохнуть душою, собрать себя в себе… Ведь этого не даст мне Москва ни в каком случае; она нашлет на меня сотни [нрзб.] праздных посетителей и посетительниц; они заставят меня писать разные официальные и официозные записки, доклады и др[угие] бумаги; она похитит у меня последние крохи моего настроения, моей духовной жизни. Мне страшно подумать об этом. Я удивляюсь, я преклоняюсь пред подвигом, какой несете в этом отношении вы, святители Божии. Я к такому подвигу решительно не способен. Мои силы слишком слабы; душа моя тоскует, томится, когда весь день проходит в такой суете. Самое богослужение, столь утешительное, служение литургии обыкновенно отнимает у моего труда целые сутки. И если этот труд имеет какую-либо ценность, то ради Бога не отнимайте у меня возможность ему отдаться беззаветно. Если бы я был свободнее, если бы мог безраздельнее отдавать себя литературе, то, может быть, я уже написал бы объяснения на все Евангелия^[3], а теперь – увы – это только моя мечта. «Б[ожия] Нива»^[4] отнимает у меня последние часы, для сего труда пригодные. Но не хотелось бы и это дело бросать: оно благовременно; «Б[ожия] Нива» понемногу пробивает себе дорогу в школы; теперь число подписчиков дошло до 3600 – на 1100 больше против прошлого года. Бог даст – будет и больше читателей. Ведь это значит, что 10 000 несомненно читают нас. И слава Богу. А я чувствую, я вижу, что если попаду в Москву, то вынужден буду оставить и это дело… О, если бы нас было много… Я передал бы дело в другие руки, может быть более меня сильные, и спокойно сказал бы: «Делайте со мною что угодно». Но ведь таких людей нет: как же над этим мне не задуматься?

Благостнейший владыка, милостивейший мой архипастырь и отец! Простите мне самомнение это; может быть, я погрешаю, может быть, ценю свою деятельность больше, чем она того стоит; но мне думается, что мы переживаем время, когда и такие люди, как я, грешный, с моими хотя и небольшими способностями, нужны для Церкви Божией именно на литературном поприще, а не на административном, а не вверху… Если я чем-либо могу быть полезным для моей милой родной обители, я готов ей служить, как и служу верою и правдой; но только ради Бога не разлучайте меня с нею, не уводите никуда, дайте умереть под благодатною сенью угодника Божия, печальника Р[усской] земли.

Ваше Святейшество, богомудрые архипастыри и отцы.

От Господа исправляются стопы человеку^[5], говорит Премудрый. И Милосердый Господь, зная немощи наши, иногда в ничтожных по-видимому случаях жизни дает как бы некие предуказания, которые потом в скорбную минуту одним воспоминанием о себе умиротворяют смятенное сердце. Прошу позволения в настоящие, знаменательные в моей жизни минуты перенестись мыслью в светлые воспоминания моего милого детства. Это было с лишком 40 лет назад. Я учился в духовном училище. Родитель мой, бедный сельский причетник, взял меня однажды пред Рождеством Христовым из училища домой. Надо было ехать 30 верст, нужно было подкрепиться пищею, а денег ни копейки. И он зашел к одному своему прихожанину, ремесленнику. Радушно принял нас этот добрый человек и угостил чем Бог послал. Я, впрочем, и не ел: моя мысль витала в родном Чашникове. И вот тут-то, помнится, в каком-то полуподвальном помещении подходит ко мне старичок, ласкает меня, целует и говорит: «Это наш будущий архиерей».

Конечно, это была добрая ласка доброго старца Божия, так и принял ее мой родитель. Но не так отнеслось к словам старичка мое детское сердце. В то время я уже перечитал все Четьи-Минеи, знал много житий святых и под впечатлением такого чтения принял слова незнакомого старичка за пророчество.

Прошло много лет после того. Я [о]кончил семинарию первым учеником, но – больной, ни на что, казалось, не годный. Уговаривали меня идти в академию. Я сослался на свою болезнь и не пошел… Сослался, говорю, а в тайниках моего сердца была и другая причина, душа склонялась к монашеству, а монашество в академии прямо вело к архиерейству. Благоговея пред святительским саном, я боялся, чтоб не исполнилось на мне предсказание старичка. И вместо академии я пошел прямо в монастырь. В Бозе почивший московский первосвятитель Иннокентий, благословляя меня, сказал: «Монастырь-то и есть настоящая духовная академия».

Прошло еще 30 лет. Забыто, казалось, все прошлое. И вот, всего 9 дней тому назад сижу я в своей тихой келье, занимаюсь корректурами своих «Троицких Листков», как вдруг подают мне пакет и телеграмму… Это был властный призыв к святительскому служению. Что со мною произошло?.. Болью сжалось бедное мое сердце, я горько заплакал… Плакал я по родной моей лавре, где прожита лучшая половина жизни, а теперь я должен покинуть ее и идти в неведомый град, плакал о тех собратиях моих, которые делили со мною и горе, и радость, а теперь мне предстояла разлука с ними, духовное сиротство и одиночество, плакал я и о «Листках» моих, которым отдано все сердце, все силы, без которых, казалось, пуста мне дальнейшая моя жизнь… Что сие, еже о мне бысть, смотрение Божие? Давно ли, ведь только неделю назад, стоя над гробом почившего старца^[6], я думал о своей смерти и в тот же день даже говорил с собратиями о том, где мне хотелось бы иметь вечный покой. И вот все мои мечты разлетелись как привидение, я лишаюсь утешения лечь костьми в той земле, по которой ходил своими святыми стопами преподобный Сергий, смешать свой прах с прахом тех ведомых и неведомых иноков, кои подвизались под его благодатным кровом…

В эти многоскорбные томительные часы, когда я не знал, где искать утешения, куда склонить измученную думами голову, вдруг, как тихое светлое видение, всплывает воспоминание детства… И почуяло утомленное сердце, будто тот же неведомый старец опять улыбнулся мне своею старческою улыбкой, опять приласкал меня по-отечески и повторил свои тихие речи: «Это наш будущий архиерей». Я поспешил отыскать запыленный том своих семинарских памятных записок, отыскал и перечитал запись этого случая. И миром повеяло на меня от этого воспоминания, и вспомнил я слова Премудрого: «От Господа исправляются стопы человеку»… И изрек я себе: «Буди Его святая воля».

Простите мне, богомудрые архипастыри и отцы, что занимаю Ваше внимание своею личною скорбью, личной жизнью. Никогда я не имел такой нужды в утешении, в поддержке, в ободрении, как ныне, когда избранием вашим и изволением Боговенчанного Самодержца призываюсь к великому служению архиерейскому.

Мы живем в трудное, смутное время. Люди перестают жить в Церкви, забывают, каковы наши духовные предки – святые Божии – были, теряют способность даже понимать суть духовной жизни, понимать сказания о житиях и подвигах святых. Широкой мутной волной разливается в жизни практическое язычество… Каково же должно быть служение пастырское в наше время?

Церковь есть союз любви во Христе между небом и землею, Церковь на земле воинствующая и на небесах торжествующая – нераздельны в любви, для них нет преграды, называемой смертью. И вот на грани этих двух частей Единой Вселенской Церкви стоит на священной страже архиерей, носитель и раздаятель Христовой благодати. Он, в великом служении тайнам Божиим, приносит молитвы, скорби, слезы и вздохи чад земной Церкви к Престолу благодати, он низводит эту благодать свыше, воспринимая ее от Самого Господа, сам присно пребывая в благодатном общении с Церковью Небесной, он и других вводит в это общение, он учит словом, а прежде всего примером личной жизни, как должно исполнять животворящие заповеди Божии, чтоб этим путем, опытно, на деле познать сокровище своей веры. Сказал Господь: кто хочет знать об учении, от Бога ли оно, тот исполняй волю Божию, т.е. Его святые заповеди. Вера спасающая не умом, а сердцем познается, можно быть и ученым, и богословом, можно знать всю Библию наизусть, но сердцем – опытно не знать своей веры. А делание Божиих заповедей смиряет душу и делает ее способной к благодатному общению с Церковью Небесной, с Самим Господом, по реченному: «смиренным Господь дает благодать».

И на сем-то спасительном пути архиерей Божий должен идти впереди всех, только тогда и овцы по нем пойдут и познают глас его. И к сему-то великому служению общения Церкви земной с Церковью Небесной призываюсь аз недостойный.

К сим кто доволен? Сам мой небесный игумен преподобный Сергий смиренно отклонил от себя сие звание, мне ли нести сей тяжелый крест?.. О, если бы мог я сказать: «Господи, избери иного, паче мене могуща?..»

Но воля Божия сказалась ясно и бесповоротно в воле Святейшего Синода, в соизволении Божия Помазанника. Я ношу имя преподобного ученика Сергиева Никона, послушания добраго рачителя. Я плачу о немощах моих, исповедую их пред вами, богомудрые святители Божии, и склоняю благоговейно свою выю под иго нового великого послушания. Воля Господня да будет на мне. Благодарю, аще и недостоин, приемлю, аще и зле немощен, ничтоже вопреки глаголю, ибо кто есмь противо вещаяй Богови?.. И смиренно умоляю Ваше Святейшество вознести свои многодейственные святительские молитвы, да благодать Божия, немощныя врачующая и оскудевающая восполняющая, восполнит и мое недостаточество и укрепит мои немощи. Сице верую, сице исповедую!

Купить эту книгу можно будет в розничном магазине «Сретение»   в оптовом интернет магазине