Явление змия. Часть 1

На протяжении веков продажа алкоголя в России питала национальный бюджет и являлась предметом особенного государственного интереса. Многие века насчитывает и история борьбы за трезвость, которая началась с принятием Древней Русью христианства. Государство же то поддерживало ее, то сводило к нулю все усилия. Уникальный же опыт последней винной монополии и трезвенного движения в дореволюционной России не утратил значимости и в наши дни.

«Елка зелена денежку дает»

Принятие христианства повлекло за собой первые попытки обуздания пьянства: Православная Церковь, проповедуя умеренное потребление вина, выступила против хмельной невоздержанности. Еще преподобный Феодосий Печерский в своих поучениях обличал пьяниц: «О горе пребывающим в пьянстве! Пьянством отгоняем от себя ангела-хранителя и привлекаем к себе злого беса… Диавол, радуясь, говорит: “Никогда я столько не услаждаюсь жертвами языческими, сколько пьянством христиан, потому что в пьяницах находятся все дела моего хотения…”».

Власть же увидела в хмельных напитках крайне выгодную статью собственного дохода. Уже в XII веке корчма была обложена княжеской пошлиной. Это были первые на Руси «пьяные деньги», которые впоследствии привели к установлению казенной винной монополии.

Хмельному были подвержены и князья, и воины. В 1377 году летописец сообщил первую известную нам трагедию, которую принес алкоголь: ополчение русских князей, сильно выпивших для храбрости перед сражением меду, браги и пива, потерпело сокрушительное поражение от небольшого татарского отряда при речке, названной Пьяной. Есть версия, что и Тохтамыш в 1382 году взял Москву оттого, что ее защитники перепились крепкого медового взвару. А еще через четыре года Москва впервые увидела виноградный спирт. Его привезли в русскую столицу генуэзцы и показали великому князю Дмитрию Донскому и боярам, но особенного впечатления не произвели. В следующем же столетии на Руси появилась водка, которую долго называли хлебным вином. Отчасти она была затребована временем: качественные меды варились уже только в богатых домах, домашнее пивоварение была ограничено усилиями Церкви, население Москвы резко увеличилось и, нуждаясь в горячительном, впервые стало употреблять дешевые медовые суррогаты, настоянные на дурманящих, часто ядовитых травах, которые вызывали отравления, буйства и ожесточение нравов – отсюда свирепые расправы, казни, бунты. Нужен был новый «народный» хмельной напиток – крепкий, дешевый и качественный.

По мнению известного историка Вильяма Похлебкина, первая водка появилась в Москве в середине XV века. Существует фантастическая версия, что ее изобрел не кто иной, как печально знаменитый митрополит Исидор, подписавший Флорентийскую унию в 1439 году и заодно ознакомившийся в Италии с монастырями, где было традиционно развито виноделие. Когда великий князь Василий II предал его опале за подписание унии с католичеством и заточил в Чудов монастырь, Исидор будто бы в обмен за сохранение жизни устроил там винокурню, использовав вместо винограда хлебное зерно, и потом благополучно бежал из России, усыпив своим зельем стражников. В любом случае, водка была создана именно в то время, когда в результате перехода к трехпольной системе земледелия появились хлебные излишки.

«Изобретение» водки повлекло за собой и первую винную монополию: в 1474 году великий князь Иван III передал право производства и продажи водки, а также меда и пива, исключительно казне. Страна нуждалась в деньгах на строительство Кремля, обустройство единого государства и борьбу с монгольским игом. Однако быстро дали о себе знать опасные последствия. Во-первых, в казенных корчмах, ставших единственным местом законной продажи горячительного, отныне, чтобы увеличить прибыль, стремились не столько накормить, сколько напоить посетителей. Во-вторых, появилось «корчемное» – подпольное – более дешевое вино, которым стали отчаянно травиться, а в тайных корчмах на еду обращали еще меньше внимания, чем в казенных. Государство, пытаясь оградить себя от убытков, а подданных – от лихого зелья, запретило торговать спиртным в будни, злостных пьяниц бросало в темницу и жесточайше преследовало корчемников: доносители могли получить часть их имущества, а потом и вольную, если были крепостными. Хотя при Иване Грозном вино пить позволялось только на Пасху и Рождество, но именно с его времени на Руси началось настоящее, поощряемое пьянство.

В 1553 году на Балчуге появился первый царев кабак. Полагают, что Иван Грозный увидел подобное заведение – ханский кабак – в Казани. Увидели его и другие покорители Казани – воины и телохранители государя. И будто бы для них он милостиво разрешил открыть подобный же кабак в отдаленном Замоскворечье, чтобы остальным москвичам не было соблазна. Есть версия, что память об этом кабаке осталась в старомосковском имени Спасо-Наливковских переулков: «Спас» – от Спасо-Преображенского храма, стоявшего там до революции, а «Наливки», вероятно, и произошли от слова «Налей-ка!». Вместо вывески кабак был украшен еловой лапой, и этот опознавательный знак остался за ним на века. Отсюда и народное прозвище кабака «Иван Елкин». Выпивку царевым слугам подавали без всякой еды, и даже не было столов, дабы никто не засиживался – осушил чарку и уходи. Позднее, оценив выгоду, в царевом кабаке стали продавать водку (кстати, вместе с пивом!) для всех, прежде всего для простого люда, а именитые уже брезговали кабацким раздольем. Теперь в кабаке старались всячески опоить человека. Спиртное по-прежнему подавалось без закуски, и в этом был расчет: водка особенно опьяняет на голодный желудок, вызывая желание выпить больше, а на следующий день понадобится «опохмел». Иногда похмельную чарку подносили бесплатно, чтобы «застолье», то есть запой, продолжалось дальше, а тех, кто приносил закуску с собой, выгоняли в шею. Вскоре разрешили расплачиваться вещами под залог, и клиенты пропивались вплоть до нательных крестов, теряя человеческий облик и получая от кабатчиков презрительное прозвище «питухов».

Деньги поступали в казну. Целовальники – продавцы – приносили присягу целованием креста, обещаясь «не чинить воровства и лихоимства» ни государю, ни народу и тем «питухов от царевых кабаков отнюдь не отгонять». А кабацкие головы (управляющие) были обязаны сдавать годовые доходы непременно с «прибылью против прошлых лет». Верно подмечено, что идеология кабака, противоположная христианству, была скрытым конфликтом государства с Церковью. Позднее патриарх не признавал крестной присяги целовальников. Однако казенное управление оказалось убыточным из-за воровства «верных людей», и царь Федор впервые отдал кабаки на откуп: частный кабатчик разом выплачивал в казну установленную сумму за содержание кабака и далее собирал ее с прибылью, а казна убытков не терпела.

Уплатив и получив в остальном свободу, кабатчики усиленно спаивали «питухов» разбавленным или фальсифицированным вином (качество вина всегда было главной статьей дохода откупщика), догола обирая их всевозможными коммерческими трюками. Например, стоявшие у дверей «записные пьяницы» затаскивали прохожих в кабак сказками о небывалой дешевизне вина, подпаивали их, и кабатчик мог дочиста обсчитать пьяного клиента всего-то за лишнюю чарку записному пьянице. Так появились разряды посадской голытьбы и кабацких ярыг, не имевших имущества и побиравшихся по миру на чарку, и, главное, хронические алкоголики. Даже спившиеся дворяне, хоть и в редких случаях, спускали в кабаках имения.

Борис Годунов первым из русских государей стал бороться за трезвость. Он снова ввел казенную монополию, повелел сломать первый кабак на Балчуге и устроил вместо ненавистных кабаков казенные питейные дома, называемые кружечными дворами. Продажа на вынос, под залог, в постные дни, праздники и воскресенья была в них запрещена, а нормой отпуска стала одна чарка на человека. Ограничили и время торговли: с 3 часов пополудни до вечера, а зимой – до наступления темноты. Если «питух» предлагал вещи под залог, целовальник обязывался проводить его в чулан проспаться, а потом сделать ему внушение и отпустить. Годунов говорил, что скорее помилует вора и убийцу, чем того, кто осмелится открыть кружечный двор вопреки указу. На первых порах толку оказалось мало: итальянец Контарини, посетивший тогда Москву, утверждал, что «московитяне день свой заключают в питейных домах, глазеют, шумят, а дела не знают», а скоро грянула Смута, похоронившая благие намерения Годунова. Но именно с тех пор начали осмыслять феномен русского пьянства.

Иностранцы считали пьянство национальной чертой русских, которой они склонны похваляться как исключительной своей удалью. В 1608 году русский посол в Швеции захотел подивить, сколько может выпить, и упился насмерть. Отмечали и такую особенность: как только дорвется русский до вина, будет пить, пока все не осушит, оттого и нужны ему административные запреты. Даже женщины иной раз могли заткнуть за пояс мужчин. Сами русские объясняли пьянство холодным климатом, частыми войнами, тяжкой жизнью, проводимой в черном труде, хотя крестьяне пили меньше горожан, и единственным своим удовольствием.

Верующие люди объясняли пьянство грехопадением.

После Смутного времени все вернулось на круги своя. Государство, нуждаясь в финансовых поступлениях для восстановления экономики, вновь ввело откупную систему. С другой стороны, чтобы возродить страну, нужны были трезвые рабочие руки. В 1646 году царь Алексей Михайлович приказал воздерживаться от пьянства весь Великий пост. Но весной 1648 году крестьяне еле-еле засеяли поля, а потом вспыхнули кабацкие бунты из-за несостоятельности «питухов»-должников. Бунтовавшие в знаменитом Соляном бунте требовали среди прочего и уничтожения откупов. Духовенство беспокоилось оттоком православных из храмов в кабаки, но питейный доход долго сводил на нет все попытки плодотворной борьбы с пьянством.

В 1652 году под влиянием великого трезвенника патриарха Никона царь созывает Земский Собор, получивший название «Собор о кабаках»: «злодейские» откупные и частные кабаки были уничтожены, число казенных заведений не превышало одного в городе и большом селе, а в малых деревнях их не было вовсе. Цена на водку почти втрое повышена, запрещена распивочная и закладная торговля, на вынос отпускалось не более чарки (около 150 грамм) в руки. Теперь не дозволялось даже распивать на улице близ кружечного двора, вопреки прежнему правилу «питухов от кабака не отгонять». Под страхом строгого наказания было велено следить, чтобы никто не допивался до смерти – за это карали и целовальника, и собутыльников, а взысканные с них штрафы отдавали семье покойного или в ближайший храм. Кружечные дворы закрывались на все посты, праздники и по воскресеньям. Таким образом, человек более полугода пребывал безо всякого вина.

«Домострой» о том же наставлял: «Пей, да не упивайся: пьяницы царства Божия не наследуют».

Вот только недобор казенных кабацких денег восполнялся из кармана целовальников, и им ничего не оставалось, как обходить закон, так что реформа быстро потерпела крах.

Петр I ввел узаконенное пьянство в государственном масштабе. Сам большой любитель вина (говорили, что он мог выпить за день около 40 стаканов), он поощрял к тому же ближайшее окружение, и светлейший Меншиков падал под стол, а генерал Апраксин плакал пьяными слезами, что остался на старости лет круглым сиротой. К этому же царь приучал и верноподданных, впрочем, не прощая прогулов, лени, халтуры и прочих похмельных плодов. Он ввел винную порцию в армии и флоте, приказал отпускать ежедневную чарку строителям Петербурга, подавать вино на ассамблеях. Пьяный образ жизни стал нормой и модой, что особенно удручало патриарха Адриана. Юноши хвастались пьянством, стараясь перещеголять друг друга в количестве выпитого и числе пропущенных по этой причине церковных праздников. Петр снова ввел откупную систему, нуждаясь в финансах на время Северной войны, а позже совсем отменил казенную продажу и ввел свободу винокурения, обложив пошлиной оборудование и продукцию. Как известно, в 1732 году откупщики, поставлявшие водку в Москву, возвели на окраинах Компанейский вал – таможенную границу для борьбы с провозом конкурентами нелегальной водки; ныне этот вал известен как Камер-Коллежский.

Екатерина II сделала частное винокурение исключительной привилегией дворянства, а остальные сословия должны были покупать водку, изготовленную на казенных винокурнях. Помещичья водка была высшего качества, потому что для себя каждый старался на все лады. Особой гордостью были ароматические водки на все буквы русского алфавита – от анисовой до яблочной. Качество же простонародной водки разительно отличалось от помещичьей. В итоге императрица отказалась от непопулярной казенной водки и вновь сдала винное дело на откупа.

В 1795 году появился трактир с подачей горячей пищи, возрождая древнюю традицию русской корчмы, но народ экономил на еде и пил, как в кабаке, помногу и на голодный желудок.

Церковь продолжала проповедь о губительности вина: святитель Тихон Задонский осуждал пьянство на масленицу, святитель Димитрий Ростовский написал проповедь «Десять горьких гроздов пьянства». Подавала первый голос и молодая русская интеллигенция. Ломоносов, хоть и любил выпить сам, призывал просвещать народ, чтобы отвлечь его от пьянства и добиться тем снижения смертности.

В начале правления Павла I в Белоруссии разразился сильный голод. Государь направил туда поэта-сенатора Г.Р. Державина для раследования. Открылся сговор помещиков с откупщиками: крестьяне были вынуждены продавать им по дешевке плоды своего труда и покупать у них втридорога все необходимое, зато кабаки были открыты круглосуточно, и в них пропивали плуги, бороны и косы. Державин предложил вновь разрешить винокурение только помещикам, с обязательством, чтобы те оставляли обильный запас хлеба, но запретить производство вина в земледельческий сезон и его продажу по ночам и во время церковной службы. Павел не успел принять меры, и дрянное откупное вино лилось рекой, так что в 1805 году был создан «Комитет для рассмотрения дел о пьянстве народном и о чрезмерном развитии питейных домов». Тогда была разделена продажа водки и пива, которое стали подавать в портерных лавках.

Государство, стараясь уберечься от народного пьянства и в то же время обеспечить питейные интересы казны, стало исподволь бороться с откупщиками. Заметив крупные недоимки, Александр I в 1819 году ввел государственную монополию на производство водки, разрешив ее частную продажу в розницу по твердой цене. Розничные торговцы пошли по стезям откупщиков, разбавляя водку и утаивая часть выручки. Однако в 1826 году Николай I, славившийся личной трезвостью и установивший «трактование» (норму выдачи) вина в Зимнем дворце даже для членов своей семьи, отменил и ту частичную монополию, которую ввел его брат. Одни видят в этом широкий политический жест в ущерб экономике и народному здравию, другие – попытку преодолеть коррупцию чиновников, нагревавших руки и на казенной монополии. Министр финансов граф Е.Ф. Канкрин очень четко определил питейную стратегию государства: «Желать должно, чтобы умеренное употребление вина между простолюдинами умножалось» – чтобы и пили в казенных интересах, и пьяными не были.

В 1845 году были закрыты конкурентные пивные лавки (кроме Москвы и Петербурга), что спровоцировало народ к употреблению крепких и очень плохих напитков. Последняя в русской истории откупная система, длившаяся почти 40 лет, достигла своего апогея. На спаивании, то есть на приучении ежедневно пить отвратительную водку в большом количестве, строилось личное благополучие виноторговцев. В противовес им с середины XIX века начинается первое в России общественное движение за трезвость.

«В интересах нравственности и народного здравия»

Причиной тому стала фальсифицированная откупная водка, получившая в народе прозвища «сиротские слезы», «горемычная», «крякун», а стоило это пойло дорого. В конце 1850-х годов Россию накрыла волна водочных бунтов: крестьяне целыми селами по «приговорам» отказывались пить откупную водку. Народным недовольством воспользовались борцы за трезвость, а почин общественного антиалкогольного движения положило духовенство. Начиная с 1858 года, в России появляются первые «братства трезвости», преследующие цель, которая не изменится в дальнейшем, – полное воздержание от вина на определенный срок или навсегда. Вступавшие давали о том обеты и зароки, иногда с целованием креста. В 1859 году Святейший Синод указал священникам всячески содействовать братствам, поддерживать народ личным примером и горячей проповедью в храмах о пользе воздержания. Откупщики, терпевшие убытки, всполошились и ринулись в Петербург отстаивать свои интересы, а власти были еще не готовы к такому повороту. Министр финансов сообщил обер-прокурору, что «совершенное запрещение вина» недопустимо как противоречащее не только «общему понятию о пользе умеренного употребления вина», но и «государственным постановлениям о передаче питейных соборов в откупное содержание». Братства трезвости было велено закрыть, сельские и городские «приговоры» уничтожить и впредь таковых не допускать, а за духовенством был установлен надзор: губернаторы были призваны следить, чтобы священники не делали «что-либо насильственного и противозаконного в деле отрезвления народа». Вышло даже предписание разъяснить, что принесенные обеты относятся лишь к воздержанию от излишеств, а не к умеренному потреблению хлебного вина, которое «в малых дозах не только не вредно, но и полезно, и даже необходимо». Эта государственная точка зрения продержалась до 1914 года.

Кампания провалилась, но она, продемонстрировав причины неудачи, вселила надежду на будущий успех, показав, что борьба за трезвость в принципе возможна: по словам Н.А. Добролюбова, народ проявил готовность и способность к трезвенной жизни. Только у народа не существовало понятия о вреде пьянства, и без государственной поддержки масштабная борьба с ним была обречена на поражение. Государство же пока беспокоилось снижением доходов за счет уже неэффективной, отжившей откупной системы – а в середине XIX века бюджет назывался «пьяный», поскольку питейные деньги составляли почти его половину. И в 1863 году Александр II ввел акцизную систему: свободное частное производство водки и ее продажа облагались сбором (акцизом) в пользу казны. Акцизная система только усугубила ситуацию. Во-первых, она понизила стоимость водки, имевшейся в изобилии. Иногда, чтобы избежать акцизных сборов, под видом водки ведрами продавали одеколон крепостью в 57 градусов, поскольку парфюмерия акцизом не облагалась. Во-вторых, появилось множество дешевой отравы, вроде свекольной и картофельной водки, получившей циничное название «народной». Картофельную водку невозможно хорошо очистить от ядовитых сивушных масел, она вызывала острое отравление организма и сильную агрессию. Крестьяне, хлынувшие после освобождения от крепостной зависимости в города на заработки, тянулись к самой дешевой водке, и многие пополняли население Хитровки, которое думало заработать уже только на выпивку. Достоевский приводил вопиющий случай: в одном месте спилили чугунную руку у памятника Ивану Сусанину и отнесли в кабак – а в кабаке приняли!

Питейные дома, торгующие «распивочно и навынос», открывались на каждом углу. Винная лавка открылась и на аристократической Собачьей площадке, в доме, где у С.А. Соболевского когда-то гостил Пушкин, и Соболевский, вернувшись в Москву после долгого отсутствия, с горечью взирал на «заведение» вместо пушкинского мемориала.

Все это способствовало стихийному разгулу пьянства, только в это время общество все более сознавало его вред и народу, и государству, а в перспективе виделись вырождение нации из-за дегенерации потомства и даже утрата Россией независимости и подчинение ее более развитым западным странам. Главная опасность крылась в том, что быстро росло число хронических алкоголиков. Известный русский психиатр И.А. Сикорский писал, что до XIX века у нас было пьянство, а потом начался алкоголизм, то есть физическая и психическая зависимость от алкоголя, с деградацией личности, поражавшая работоспособность, чувства и волю, приводившая к сумасшествию и самоубийствам. Другая опасность была в том, что развивался детский и женский алкоголизм вследствие широкой доступности дешевой водки. А.Ф. Кони называл пьянство вторым рабством русского народа после крепостного права и общественным бедствием наряду с сифилисом.

Началась новая волна общественной войны за трезвость, уготовившая пути последней винной монополии. Ф.М. Достоевский особенно предупреждал о вреде «пьяного бюджета», за который приходится расплачиваться народным развратом, то есть всей народной будущностью: «Мы подсекаем дерево в самом корне, чтобы достать поскорее плод», а «правильный бюджет окупается лишь трудом и промышленностью». Надеясь, что «народ найдет в себе охранительную силу и захочет чести, а не кабака», писатель призывал русскую интеллигенцию помочь ему пропагандой и личным примером.

Одним из таких примеров был гениальный русский педагог, «апостол трезвости» Сергей Александрович Рачинский, племянник поэта Евгения Баратынского и приверженец славянофильских идей. В 1875 году он открыл в родном селе Татеве, Смоленской губернии, школу для крестьян, ради развития в русском ребенке высоких нравственных качеств русского народа, хотя в ней были учениками и многие взрослые. Школа была построена на основе традиций Православия и принципов классического гимназического образования, которое развивало умственную деятельность, прежде всего, изучением древних языков и математики. Эти дисциплины Рачинский заменил соответственно церковно-славянским и арифметикой, а главным было преподавание закона Божия и изучение Священного Писания. Школа Рачинского стала прообразом церковно-приходских школ в России, введенных другом Рачинского К.П. Победоносцевым, и одновременно православным обществом трезвости, защищавшим учеников от окружающего пьянства путем абсолютного воздержания от спиртного. Рачинский пришел к выводу, что полноценное трезвенное воспитание и трезвая жизнь возможны только в целительном лоне Церкви и только при храме плодотворна работа по искоренению пьянства. Очень многое зависит и от личного примера учителя. Пока он будет придерживаться «умеренности», которую проповедует государство, его призывы пропадут втуне; если же сам даст обет трезвости, у него найдутся последователи.

5/18 июля 1882 года после молебна преподобному Сергию Радонежскому учитель и ученики принесли в церкви этот торжественный обет. Рачинский же изложил православную идею полного воздержания от вина, рассуждая следующим образом. Спаситель пил вино, и не грешим ли мы, проповедуя воздержание, коему не находим примера в земной жизни Спасителя? Действительно, умеренное потребление легких виноградных вин, не вызывающее никакого опьянения, не грешно. Грех заключается в самом опьянении, наркотическом состоянии, в которое намеренно приводит себя человек алкоголем. Спаситель не имел в Себе греха человеческого и «не мог пить вина иначе, как в мере абсолютно безгрешной», не опьяняющей. Но как велика в вине «опасность для человека, причастного греху и потому преступающему эту меру», неминуемо подвергаясь опьянению! И тут Рачинский указывал на пример Иоанна Предтечи, который счел нужным оградить себя назорейским обетом от любого употребления вина, даже самого легкого. «Воспитайте вашу волю совершенную трезвостию, чтобы никогда винопитие не вовлекло вас в грех опьянения!» – призывал Рачинский. Эти идеи были приняты церковным движением за трезвость, а Татевское общество положило ему начало. В том же 1882 году святой праведный Иоанн Кронштадтский создал знаменитый «Дом трудолюбия», где призревались страдающие алкогольным недугом.

(Окончание следует.)