Высокая честь жертвы

Обложка книги прот.Саво Йовича. "Святой исповедник Варнава, епископ Хвостанский

Слово, произнесенное при хиротонии во епископа Хвостанского[1]

Дорогие братия и сестры!

Высота чести, по Христову мерилу, дается людям сообразно высоте готовности к жертве. Тот, кто мало жертвует, малую и честь получит. Тот, кто много жертвует, многую и честь примет. Те, кто между людьми принимают наибольшую честь, приносят через это и наибольшую жертву. Ибо Христос, по Его собственным словам, прежде должен был пройти Голгофу, чтобы после войти в Свою славу. И как же этого мерила могут избежать люди, когда ему подчинился и Сам бессмертный Бог? Те, кто бегут от жертвы, бегут и от единственной чести под этим Божиим солнцем, за которую полезно бороться. Когда Господь наш Иисус Христос послал Своих апостолов в мир, Он установил жертву как программу и образ их жизни. И только готовностью к апостольской жертве удостоились галилейские рыбаки апостольской чести. Это мерило, поставленное в основание Христовой Церкви, неизменно оставалось основным во все времена ее истории, останется таковым и до скончания века. Высокая честь во Христовой Церкви значит высокую жертву.

Священный Архиерейский Собор Сербской Православной Церкви во главе с Его Святейшеством Патриархом Сербским Гавриилом, руководимый Духом Святым, избрал мое недостоинство во епископа Церкви Христовой. И тем выбором осудил меня на жертву Христовой Голгофы. А осудив меня на ту наибольшую жертву, указал мне наибольшую честь, которая может быть указана смертному человеку. И я в этот час и с этого места недостаточными словами человеческого языка от всей души и от всего сердца благодарю Его Святейшество Патриарха и родных сербских архиереев за указанную мне честь Голгофы. Все, что могу сказать, и большее из того, что могу сказать: хочу радостно взойти на свою Голгофу и эту честь никогда не променяю ни на какую другую честь под Божием солнцем.

Епископское служение – это Голгофская жертва, ибо епископское служение – это апостольское служение, а апостолам Господь сказал: «Чашу, которую Я пью, будете пить, и крещением, которым Я крещусь, будете креститься» (Мк. 10: 39). А чаша, которую Господь испил, и крещение, которым Он крестился, было не что другое, как чаша Голгофы и кровавое крещение Своей собственной кровью.

Но Сыну Божию на этом свете каждый день был одной страшной Голгофой, и Его чаша меда совершенно исчезла в бескрайней чаше желчи, которую Он охотно испил. И Его слова исполнились: чашу, которую Он пил, испили и апостолы Его, и крестились тем же самым крещением, которым и Он крестился. Из двенадцати одиннадцать пролили свою кровь. Но как для их Учителя всякий, а не только последний день Его жизни, был одной страшной Голгофой, точно так же было и для учеников. Начиная с того дня, когда они, страха ради иудейского, были собраны в одну темную иерусалимскую комнату, и до того часа, когда они своей кровью запечатлели свои дни. А как было с апостолами, было и с епископами. Кто сосчитает могилы мученических архиерейских костей, рассыпанных по земле с апостольских времен и до времен варварского XX века, и кто измерит глубокое море архиерейской крови, в котором потонули бесчисленные жизни архипастырей Христовой Церкви?! И как для Сына Божия Великая пятница была только последней и наистрашнейшей в череде Его каждодневных Голгоф, точно так же и апостолы своей последней кровавой жертвой лишь завершили число всех бесчисленных жертв своей апостольской жизни, точно так же и епископ осужден на всякий час быть готовым не только на эту последнюю и наибольшую жертву, но и на все те великие и малые жертвы и на все те великие и малые умирания, из которых и соткана ткань его дней. Да, ибо епископы – это те, кто, как некогда апостолы, оставили отца своего и мать свою, и жену, и детей, и дом, и благо свое, которые отреклись от себя и взяли крест свой и пошли за Христом. Это основная формула епископской жизни, и из нее, как река из своего источника, изливаются его каждодневные умирания и его каждодневные жертвы.

Епископ не имеет своей личной радости и не имеет своего личного горя. Радость Церкви – его личная радость, и печаль Церкви – его личное горе. Поражение Церкви – его личное поражение, но и победа Церкви – его личное торжество. Всякая хула на Бога падает на епископа как личная обида, и всякое оскорбление на Сына Божия – как поругание его самого. Всякая несправедливость должна коснуться его души, и всякое насилие должно вызвать его праведный гнев.

Всякая сиротская слеза должна упасть на его лицо, и всякое раненое сердце вскрикнуть от боли через его уста. Кто сделает добро, а епископ не порадуется, и кто причинит зло, а епископ не будет печален? Епископ переживает Голгофу, когда видит, как люди следуют за смертными людьми, а от бессмертного Бога отворачивают свои лица. Он переживает Голгофу, когда видит, как семя Евангелия падает на дорогу, и птицы небесные похищают его, и как падает в терние, и там терние заглушает его. Да, епископство – это Голгофа, ибо епископ должен истину ставить превыше жизни, а мы знаем, что много раз в истории следование истине означало смертный приговор.

Нужно ли, чтобы я вам напомнил различные примеры епископских жертв? Перечислить ли всех тех бессмертных мужей Церкви, которые своей кровью укрепили ее фундамент и которые воздвигли ее своды из мрамора своих мученических костей? Далеко бы это меня увело, и надолго бы вас здесь задержал. Но разве это нужно делать нам, благочестивым чадам Дабробоснийской епархии Сербской Православной Церкви? Разве нужно для того, чтобы показать лик епископа-мученика, лететь через пространство и время, когда один такой лик просиял перед нашими собственными очами и в наши дни?

Это лик нашего митрополита Петра (Зимоньича).

У нас, братия, еще и сейчас звучат в ушах прекрасные архипастырские слова митрополита Петра: «Тот брат мил, кто верен был!». Но он не только говорил, он и делал. Он свою любовь дарил направо и налево. И, братья, что же случилось? Какой ответный дар преподнесли ему? За любовь одарили его лагерем, а за братство и единство послали его в сырую землю. Радуйся, блаженная душа митрополита Петра! Ты уподобилась Христу и апостолам Его. Ты на этом свете принесла наибольшую жертву, чтобы на том свете принять наибольшую честь.

И потому, хотя я и знаю слабости своей души, я не боюсь, что моя нога дрогнет на тернистом пути Голгофы, на который я сегодня вступил. Ибо когда бы она и захотела дрогнуть, светлость и теплота этих бесчисленных примеров Христовых героев вернет ей уверенность и силу.

В своем первом архипастырском слове, братия и сестры, хочу дать вам, Христолюбивым чадам сей Церкви, чьим епископом я сегодня стал, несколько советов. Вооружайтесь, братия и сестры, духовным оружием, ибо Христова Церковь ведет сегодня во всем мире одну страшную войну. Эта война Церкви не война за позиции земной власти и силы, но война за спасение человеческих душ, борьба за то, чтобы вырвать их из мрачных и смертоносных объятий сатаны и привести в благие объятия Отца Небесного. Эта борьба началась не сегодня и не вчера. Она стара столь же, сколь стар и сам человеческий род. Но эта борьба никогда не была так сурова, как в наши дни, ибо сегодня богатство и сила соблазнили людские души. Да, война с духами злобы поднебесной и есть то, чем Церковь занята сегодня, а не войной с политическими партиями сего мира. Ибо Христовой Церкви мало дела до того, какая партия овладеет миром, но ей много дела до того, чтобы миром овладели любовь, истина и правда. Ибо пока не овладеют эти трое, никогда не будет завоеван мир. Я полагаюсь, братия, на вашу любовь к Спасителю и на нашу веру в Бога. Я надеюсь, что в этой битве проиграете не вы, но ваш враг, диавол. Но не забывайте, что выиграть эту битву можно только оружием жертвы.

Жертвы великой и малой. Не забывайте, что вы потомки того косовского князя, который пожертвовал земным, чтобы получить небесное; не забывайте и то, что вы чада народа, который не имеет ничего великого, чего не приобрел бы ценой великой жертвы. И поэтому, если в ком-то из вас живет желание бежать от жертвы, пусть преобразит он это желание сегодня, на святое Преображение, в желание приобрести евангельской жертвой евангельский венец победы.

Спасибо вам, братия и сестры, что вы сегодня принесли Богу жертву молитвы о благословении на мои предстоящие труды.

Спасибо и моей братии священникам, которые сегодня вместе со мной принесли Господу бескровную жертву и помолились Ему о том, чтобы мне ради новых обязанностей Он даровал и новые силы.

А Господь наш, Который нам через величайшую жертву даровал величайшую победу, пусть дарует победу Патриарху нашему и всему воинству нашей святой Церкви, которое во едином Христе имеет единое желание и которое руководствуется одной лишь мыслью о едином Боге, и пусть дарует победу Своей Церкви Православной, победу великую и славную, победу над всеми врагами ее.

Аминь.

19 августа 1947 года

Устарел ли Бог?[2]

Дорогие братия и сестры!

Устарел ли Бог? Вот вопрос, который я сегодня хочу перед вами поставить. От ответа на него зависят ответы на многие другие вопросы, которые беспокоят людские души. Ибо, если устарел Бог, тогда устарела и вера в Бога. Тогда устарела и Церковь Божия как твердыня этой веры.

Если же устарела вера в Бога и в Церковь Божию, тогда устарели и все эти красивые обычаи, и все эти добродетели и правила жизни, которые происходят из той веры и которыми до сего дня украшались наши праотцы и отцы. Итак, если все это устарело, тогда зачем нам это все? Зачем нам какое-то старье? Поступим тогда и мы, как поступает хозяин, очищающий свой дом от старья и выбрасывающий его на свалку. Если Бог – старье, и если Церковь Божия – старье, тогда почему бы это старье не выбросить на свалку? Ибо что нам тогда с этого проку? Лишь напрасно занимают место, которое могли бы занять другие – новые, красивые и полезные – вещи!

Так, именно так думают сегодня многие. И думают, и утверждают. «Устарели Бог и вера в Бога!» – кричат они. «Кто видел Бога? Не нужна нам больше Церковь! На что нам кадильница и крсна свеча![3]» – таким криком оглушают нам уши. Но так ли это? Действительно ли устарел Бог, братия и сестры? Неужто и впрямь Церковь Божия от своей старости клонится к разрушению и падению? Разве наша вера, вера христианская, не представляет сегодня ничего другого, кроме как кучу старого ржавого железа? О, великая боль нашим несчастным душам, если это действительно так! Ибо, если это так, тогда нужно сбросить иконы со стен, эти святые, милые, серьезные и кроткие образа, перед которыми молились наши отцы и перед которыми наши матери лили тайные слезы и искали утешения и силы. Ведь, конечно, и иконы тогда – старье. А на что нам старье по домам? На свалку их!

Тогда нужно погасить кадильницу и убрать крсну свечу.

Разве не дрогнет наша рука? Сербы, братия, когда пойдем выбрасывать из своего дома то, что было наибольшими святынями наших праотцев, – да, дрогнет рука и сожмется сердце, но зачем нам кадильница и зачем нам крсна свеча, если устарела вера наша, вера христианская?

Но не бойтесь, братия, не бойтесь. Это не так. Жестоко ошибаются те, кто так думает и так утверждает. Они путают две вещи. Они в неразумии своем думают, что все старое – это устаревшее. Чтобы опровергнуть их утверждения, нам не нужны обширные и долгие доказательства.

Вот, поднимите свои глаза, разве это не старая церковь? Да, это весьма старая церковь, столь старая, что мы и сами не знаем точно, насколько именно. Но смотрите, хотя она столь стара, она еще не устарела. И поглядите на эти иконы в серебряных окладах. Разве и они не старые, весьма старые? Старые, братия, но и они не устарели. Доказательство этого – вы. Ибо эта старая церковь согревает ваши озябшие души тем же живым огнем, которым согревала души и ваших предков, создателей и основателей этого святого храма. А если бы устарела эта старая церковь, разве она могла бы делать такое? И если бы устарели эти старые иконы в серебряных окладах, разве бы они могли наполнять ваши сердца небесным миром так же сильно, как наполняли и чистые сердца ваших прадедов? Нет, потому что устаревшим называется только то, что больше не в состоянии служить своему изначальному назначению.

Стара точно так же и вера наша, братья мои, вера христианская. Еще немного, и будет отмечать двухтысячную годовщину. Старая она, как видим, весьма, но не устарела. Не устарела, ибо доныне в совершенстве служит своему изначальному назначению. Точно так же совершенно, как служила в те древние дни, в которые Сын Божий ходил по зеленым холмам Галилеи. И сколько еще веков будут рождаться один за другим, и все старше и старше будет наша вера, но не устареет. Ибо пока не устареют несчастье и беда, не устареют и мольбы о помощи к Тому, Кто превыше бед.

Пока не устарела материнская скорбь над гробом любимого сына, не устареет и вера в Того, Кто воскрес из гроба.

И пока не устарела тайна жизни и смерти, не устареет и вера наша как единственная разгадка этой тайны.

Итак, не устарела вера наша, и не устарел Бог наш. Как может устареть Творец, когда творения Его еще свежи и молоды? Смотрите, еще не устарел план, по которому Создатель устроил этот мир.

По тому же самому плану, по которому солнце зажгло зарю первого дня, явило оно утром зарю сего нынешнего дня.

По тому же самому плану, по которому луна и звезды засияли на первом вечернем небе, засияли они и на вечерней синеве этого нашего неба.

Да, не устарел еще план, по которому Творец украсил этот мир. Если же не устарел план Творца, то как тогда может устареть Сам Творец?

Не устарел Бог, братия мои, не устарел и не состарился. Молод Он, как молода заря, которая каждый день вновь являет Его молодость. Молод Он, как молода весна, которую Он облачает в юность.

Молод Он, как молоды горные потоки, в чьих прозрачных водах отражается вечная молодость Творца.

Молод Бог наш, но устарели те, кто нападает на веру нашу. Устарели они, и устарели их башни. От старости сморщились их души, и если не двинутся скорее, чтобы омолодиться молодостью нашей веры, то станут еще более устаревшими, и сморщатся еще сильнее, и превратятся в самое настоящее старье, не годное ни на что другое, кроме как взять и выбросить его на свалку. Пусть с Божией помощью те, кто утверждают, что Бог устарел, поймут свое заблуждение и обратятся к истине и вечно живому и молодому Богу.

Аминь.

1947 год

Нечто о гордости[4]

Но всякая история имеет только одно начало. И история греха имеет свое начало: гордость. Среди неисчислимого множества грехов выпал жребий на гордость, чтобы начать страшную, мрачную и горестную историю греха. Из гордости произошел первый грех на небе: отпадение сатаны от Творца. Из гордости произошел и первый грех на земле: отпадение Адама от Творца. И эта роль, которая отведена гордости в драме вселенской трагедии, указывает на ее величину и силу в гадкой семье зла.

Эту мрачную почесть уделила гордости и Церковь, когда поставила ее в списке смертных грехов на первое место. И ни эта роль, ни эта почесть не случайны, но имеют глубокое и далеко идущее значение.

Мы сказали, что всякий грех носит в себе зачаток всех остальных. Но нужно сделать одно дополнение. Действительно, это происходит со всяким грехом, но не в одной и той же мере. Если один грех носит в себе только наклонность к другим грехам, то иной содержит уже достаточную готовность к ним, а третий не может совершиться сам, но всегда в сопровождении богатой свиты малых и великих зол. А тот список, который бы хотел представить плодовитость греха в этом смысле, несомненно, должен был бы начаться с гордости. Гордость – это убийство всех добродетелей. Она – смерть всякого добра. И полнота всякого зла. Поэтому сатана стал сатаной в тот самый момент, когда возгордился. Совершив первый и наибольший грех, он по ходу вещей стал отцом многоликого зла.

Гордость, прежде всего, могила любви. Там, где есть гордость, нет любви. Там, где есть любовь, нет гордости. Ибо «любовь… не гордится», пишет апостол Павел (1 Кор. 13: 4). И это одна из наиважнейших особенностей любви. Любовь значит сокрытие чужих недостатков. Гордость значит указание своих достоинств. Чужая добродетель для любви есть источник нескрываемой радости. Но чужая добродетель для гордости представляет источник для сокровенной ненависти и тайной зависти. Любовь открыто оплакивает падение ближнего. Гордость этому падению тайно радуется – ибо так для нее одним конкурентом меньше. Любовь свое добро приписывает другому. Гордость чужое добро присваивает себе. Любовь в чужих изъянах видит саму себя. А гордость в своих недостатках видит только недостатки других. Любовь, смотря на ближних, и в некрасивом видит красивое. Гордость же и в том, что красиво у ближних, видит некрасивое. Любовь служит ближнему. Гордость служит самой себе. Любовь прежде думает о других, а потом о себе. Гордость прежде думает о себе, а потом о других. Любовь значит полное и всеобщее единение. Гордость значит полное и всеобщее разделение.

А нам заповедана любовь.

И это не какая-то вторичная, случайная, малая или половинчатая любовь, но всецелая и всеохватная любовь, любовь без компромиссов и границ: «Возлюби ближнего как самого себя» (см.: Мк. 12: 33). И больше самого себя. Ибо сказано: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15: 13).

Половинчатая любовь – не любовь. Еще меньше любовью является принцип «добро за добро». Добро за зло, хлеб за камень, прощение за обиду, жизнь за смерть – вот это любовь. И ни что иное. Ибо любовь есть самое очевидное свойство Божие, а свойства Божии, как и Сам Бог, бескрайние, совершенные в своей полноте и кристальные в своей чистоте. Поэтому любовью может быть только вселюбовь. Если в своей всеохватной ткани она имеет хотя бы один чужеродный атом, она больше не божественная любовь, которая нам заповедана. Вот поэтому гордость – могила любви.

Гордость означает уничтожение не только любви, но и гармонии и вообще уничтожение истинных реалий; ибо она означает потерю ощущения реальности. Сколь трагикомичен гордый человек! Сколь слеп к реальности внутри и снаружи себя! Он в себе видит все, а вне себя – ничего. Он не видит мир таким, каков он на самом деле: полный одаренных и благородных людей, гораздо более одаренных и известных, чем гордец, гениев. Ему кажется, что весь мир состоит из глупости, слабости и простоты и что его исключительная и драгоценная одаренность в этом хороводе невменяемости светит неким неземным сиянием, как золотой слиток светится в грязном иле какой-нибудь африканской или азиатской реки. Гордый человек имеет только одну заботу: показать миру свои неисчерпаемые достоинства. Все же остальные заботы имеют ценность настолько, насколько служат этой главной цели. По его глубокому и сокровеннейшему убеждению, если бы не было его, то сумма всего мира равнялась бы нулю. Эта сокровенность суда о самом себе – одна из самых характерных особенностей гордости. Очень мало гордецов, которые бы хотели, чтобы их надмение было заметно. Они всеми силами отвергают от себя упреки в этом. Но, что хуже всего, они и сами перед собой не признают этого греха. И здесь коренится страшнейшая сила этой коварнейшей из всех болезней. Гордый человек всегда неискренен и лицемерен.

Да, гордость означает утрату чувства реальности. Поэтому реальность и есть наибольшая защита против гордости. Подумайте, разве из всех наших спутников вы – самый мудрый и великий? Присмотритесь как следует и разуверьтесь. Но при таком изучении необходимо отказаться и от уменьшительных, и от увеличительных стекол, и от черных, и от розовых очков. Посмотрите невооруженным, здоровым оком. Кто хочет увидеть реальность, тот увидит.

Гордость – самый тайный, но и самый распространенный грех. Она своими бесовскими ростками заразила почти всех нас. Все мы ее нижайшие и покорнейшие рабы. Гордость скрытно проникает во все уголки нашей души, заражая все наши мысли и пронизывая всякое наше действие. Ни одно время и ни один возраст людской не лишен ее.

Гордость гибка и с успехом приноравливается ко всем типам человеческого духа. В уловлении людей сатана успешнее всего действует той же сетью, какой и сам был уловлен. И насколько человек более приземлен, настолько легче и глубже подпадает под власть этого зла. Напрасно мы хотим свою гордую изолированность от общества провозгласить природным проявлением духа, «который одарен глубоким метафизическим пониманием мира». Напрасно хотим мы свое презрительное осмеяние мира истолковать как «добронамеренное напоминание человека, который ясно видит». Напрасно хотим оправдаться. Гордость остается гордостью. Если мы и сумеем убедить общество, то не сумеем убедить самого себя, а если и сумеем убедить самого себя, то не сумеем убедить Того, Кого и сатана не сумел убедить.

Гордость есть уничтожение истинных реалий, ибо тот, кто гордится, ставит дистанцию между собой и теми, над кем он гордится. Он твердо верит, что по сравнению с остальным, «простым», миром представляет собой некий другой, высший вид. Но «сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его» (Быт. 1: 27). И не сотворил Бог больше видов людей, но только человека. Все люди одинаковы, все по образу Божию сотворены. А это значит, что все одинаковы в том, что делает человека человеком. Тем не менее, гордость вступила в неблагодарную борьбу с этой истиной.

Гордый человек забывает, что все, что имеет, он получил. Полученное пассивно он считает заслуженным. На чужое смотрит как на свое. Поэтому гордый человек есть вор, отнимающий блага, которые принадлежат одному Богу. Ведь мудрость, сила, красота и доброта принадлежат только Богу, ибо «никто не благ, как только один Бог» (Мф. 19: 17). Гордый человек словно бы никогда не слышал слова: «Даром получили, даром давайте» (Мф. 10: 8). Или слова: «Без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15: 5). Гордый человек в своем ослеплении думает, что делает честь Богу. Когда входит в храм, разве что не ожидает, что ему поклонятся святые с икон, впечатленные небывалой честью его драгоценного посещения.

Гордость есть общее зло всех людей: и высших, и средних, и малых. Все мы через нее делаем и ничего без нее. Если бы человек на этой земле и мог чем гордиться, то это было бы совершенство во Христе. Но что мы видим? Совершенные во Христе не горды. Потому что они объявили беспощадную войну этому первому исчадию ада – гордости. Поэтому они и совершенные во Христе Господе, наисовершенном Смирении.

Из битвы с гордостью редко кто выходит победителем. Быть может, это самая тяжкая борьба для человека. Известно, что многие монахи-подвижники с огромным трудом взошли наверх лестницы христианских добродетелей, и в то мгновенье, когда без сомнения могли повторить о себе слова: «Уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2: 20), эти победители мира были побеждаемы гордостью!

Вот один пример святоотеческой предосторожности перед этой опасностью. Один из святых отцов шел пешком со своим диаконом. На пути им попалась большая ядовитая змея. Диакон испугался и отбежал. Побежал и святой. Когда опасность миновала, диакон сказал: «Отче, не удивительно то, что я убежал от змеи, ибо не имею ни великой веры, ни великих дел. Удивляюсь тебе, что побежал ты, имея и то, и другое!». Святой ему смиренно ответил: «Я боялся не змеи, но гордости, в которую мог бы впасть, если бы не побежал от змеи». Тяжела борьба с гордостью. Она побеждается только одним: смотрением на кроткого и смиренного Агнца Божия.

Существует одна близкая связь между гордостью, лицемерием и глупостью. Эту связь открыла нам и народная пословица: «Гордость, лицемерие и глупость на одной ветке растут».

О музыке[5]

(Из письма сестрам монастыря Язак)

Хочу, прежде всего, сказать вам о музыке, чтобы сообщить нечто о сладкозвучной речи Божией в этом мире и во всех мирах Божиих. В ранние века люди, говоря о музыке, утверждали, что во Вселенной непрестанно слышится некая таинственная, дивная музыка, которая своими божественными звуками наполняет весь бескрайний звездный простор. Они думали, что звезда звезде шепчет слова вечной любви на языке, известном только звездам, а тем языком, превыше всякого людского, могла быть только музыка, мелодия нот, написанных не человеческой рукой и придуманных не ограниченной, заглушенной человеческой душой. Это симфонии, думали наши предки, которые только ангелы могли петь, только их озаренные души могли написать и передать звездам, чтобы те шептались сквозь темные, недосягаемые звездные дали. И они шептались, говорили языком музыки, единственно возможным.

И когда потомок Адама, мучимый проклятием своего предка, пробивался сквозь густые дебри страдания и трудового пота, когда душа заскрипела в вечной тоске по утраченному раю, тогда милость Божия спустилась на людей: научила их музыке, песне, тайному языку души. Так песни и музыка стали первыми утешениями, которые небо дало земле, первыми, после этих самых важных и главных: «И семя жены растопчет главу змия»…

Музыка остается и сегодня тем, чем была, прежде всего: великим откровением Божиим. Она – вестник прекрасных миров, закрытых для человека и души его. Предвосхищение тех миров в недоступной красоте звука, в пестрой ткани мелодии, которые приоткрывают то, чего сейчас у нас нет, но что нам уготовано, что нас ожидает. А музыка, этот тихий стук в двери нашего сердца, ободряет нас, утешает, доказывает, что мы действительно сотворены для более прекрасных, великих, совершенных и счастливых миров, где музыка будет открытой книгой, где ее звуки станут частью самой жизни, не желания, надежды и ожидания, но Самой Жизни.

Поэтому по музыке распознаются людские души. Для тех, кто открывает музыке свои ворота, ближе ощущение неба и невидимых ангельских миров. Но, увы, все в этом проклятом мире – проклятие и соблазн, все – ловушка для души, все заколдовано магией змия, который ползет и тянется за всеми земными вещами и из всех их устраивает ловушку для людей. Так и с музыкой. Многие из-за нее и душу погубили. Это как если бы нам дали прекрасное озеро, зеленое и синее, и на золотых берегах наполненное райскими птицами, и когда бы мы, вместо того чтобы жить возле него, бросились бы в него, погубив и тело, и душу свою. Так и с музыкой. Она – чудесная страна для того, кто имеет карту и знает тропы собственной души и кто знает и понимает слабость человеческой природы, отравленность потомков Адамовых, неспособных сидеть на берегу предивного озера, зеленого и синего, но удаляющихся с его мягкого берега, усыпанного цветами, чтобы принять смерть в его холодной воде. Это древнейшая опасность, которая у нас есть и которую нужно осознавать, чтобы она стала не опасной. Ибо музыка не небо в этом мире, она его только предрекает, издалека указывая на него и напоминая, что сейчас между нами и небом лежит огромная пропасть. Тяжко тому, кто попытается своими слабыми ногами перескочить через нее! И впрямь, вместо того, чтобы остаться на зеленом берегу озера и созерцать синеву и красоту, он поскользнется и найдет свой конец на дне озера.

Я не боюсь за вас, мои дивные сестры. Вы облечены в броню мудрости и знания, ваши души открыты звукам божественной музыки, но врата их остаются закрытыми для всех сиренских звуков, которые влекут на дно озера, сначала околдовывая, затем маня, пока наконец не завлекут в двери ада.

Будьте внимательны, ибо, как и сама музыка доступна только на поверхности настоящего, так и эти мои слова о ней лишь одно далекое напоминание. К ней нужно тихо прислушиваться. Ожидайте тайных ответов. Тогда принесете плоды. Я знаю, что между вами есть хотя бы одна душа, которая услышит, а услышав, уразумеет и возрадуется.

Перевел с сербского Юрий Максимов