Письма диакониссе Олимпиаде. Письмо седьмое

Что ты говоришь? Ты не поставила трофея и не одержала блестящей победы? Ты не наложила на себя постоянно цветущего венка? Но не о том ли говорит вся вселенная, по всей земле воспевающая твои добродетели? Хотя сражение и состязания были устроены в одном месте, и пути твоих бегов в ристалище, и твоя борьба, исполненная не потом, а кровью, были только там, но слава о тех делах и радость за них распространились до пределов вселенной. Ты же, желая их сделать большими и приготовить для себя больше наград, приложила к ним и венцы, рождаемые смиренномудрием, говоря, что настолько отстоишь от этих трофеев, насколько мертвые от живых.

Что это слова смиренномудрия, я лучше попытаюсь доказать тебе из того самого, что произошло. Ты изгнана из отечества, из дома, оторвана от друзей, от родственников, удалилась в чужую страну; ты не переставала ежедневно умирать, восполняя избытком своей воли то, чего недоставало у природы. В самом деле, так как, будучи человеком, нельзя умереть много раз самим опытом, то ты сделала это волей. И особенно важно то, что ты, одно претерпевая, а другое ожидая потерпеть, не перестала возносить за это славословие Богу, Который попускал этому случаться, равно как не перестала наносить смертельный удар диаволу. Что он действительно получил смертельный удар, это показал он тем, что после того вооружился более сильным оружием; вот почему и то, что было позже, оказалось более тяжким, чем бывшее раньше. Как скорпион или змея, когда получит сильный удар, поднимается, выпустив далеко свое жало против ударившего, представляя как доказательство большой боли порывистую стремительность против бьющего, так точно и тот бесстыдный зверь, когда получил глубокие раны от твоей дивной и высокой души, напал сильнее и причинил большие искушения. Причинил их он, а не Бог; но Бог попустил, умножая твое богатство, увеличивая прибыль, доставляя более многочисленную награду, более изобильное воздаяние.

Итак, не смущайся и не тревожься! Кто, в самом деле, когда-нибудь уставал обогащаться? Кто был смущен, достигая высшей власти? Если же собирающие эти людские блага, смертные и более слабые, чем тень, и увядающие скорее, чем завялые цветы, радуются, ликуют, восторгаются от удовольствия, которое одновременно и является, и отлетает, и подобно течению речных потоков, — то гораздо более справедливо тебе, если ты прежде была в унынии, настоящий удобный случай сделать для себя поводом к величайшей радости.

Твое сокровище, которое ты собрала, неприкосновенно, и достоинство, созданное этими страданиями, не знает смены и не ожидает конца, — оно бесконечно, не пресекается ни трудностью обстоятельств, ни злоумышлениями людей, ни нападениями демонов, ни самой смертью.

Если же хочешь уж плакать, то оплакивай тех, кто совершает подобное, виновников этих зол, рабов, которые и на будущее время скопили себе самим величайшее наказание, и здесь уже получили крайнее наказание, так как очень многие презирают их, считают врагами, проклинают и осуждают. Если же они не чувствуют этого, то по этой причине в особенности жалки и достойны слез, подобно тому, как одержимые душевной болезнью, которые необдуманно и безумно поносят и бьют встречающихся, а часто и своих благодетелей и друзей, не замечая сумасшествия, в припадке которого они беснуются. Потому-то они и болеют неизлечимо, не подпуская к себе ни врачей, не вынося ни лекарств, но даже желающим прислуживать и благодетельствовать им отплачивая противоположного рода делами. Так точно и [твои враги] достойны сожаления по этой причине, если только они не чувствуют столь великой своей низости. Если же они не обращают внимания на осуждение других, то им нельзя ускользнуть от обличения собственной совести, обличения неизбежного, неподкупного, не отступающего ни перед каким страхом, не искажаемого ни лестью, ни даянием денег, не исчезающего от продолжительности времени.

2. Так сын Иакова, сказавший отцу, что злой зверь съел Иосифа, сочинивший это прискорбное происшествие и этой маской задумавший прикрыть братоубийство, обманул тогда отца, но совести своей не обманул и не заставил молчать; нет, она продолжала восставать против него, постоянно вопиять, и нельзя было никогда заставить ее смолкнуть.

Действительно, тот, кто отрекся перед родителем от дерзкого поступка, на который он отважился, кто не сказал о нем никому из остальных людей, по прошествии долгого времени, когда никто не обвинял его, никто не укорял, никто не наступал и не припоминал о той выдуманной басне, подвергаясь опасности за свободу и саму жизнь, показал, что обвинитель — совесть — в столь продолжительное время не заставлен молчать и не укрощен, говоря следующие слова: ей, во гресех бо есмы брата ради нашего, егда моляшеся нам, презрехом горе его и скорбь души его и теперь кровь его взыскуется от нас (Быт. 42, 21–22). Между тем, иное было обвинение, которое возбуждалось против него,— он обвинялся в воровстве, и был ведом в суд как будто похитивший золотой кубок. Но так как он не сознавал за собой ничего подобного, то и не скорбел из-за этого и говорил, что он терпит это не из-за того, в чем его обвиняли и за что вели связанным, а за то, в чем никто не обвинял и не требовал отчета, за что никто не влек его в суд, лучше же: на что он теперь не дерзнул, в том именно он сам делается и уликой против себя, и обвинителем. На него напала совесть, и он, с такой безбоязненностью проливший кровь брата и нисколько о том не печалившийся, теперь делался и сочувствующим брату, и обвинял сонм участвовавших с ним в кровопролитии, и трогательно рассказывал о всей жестокости, говоря: когда он очень просил нас, и мы презрели горе его и скорбь души его. Достаточно было природы, говорит он, чтобы смягчить нас и склонить к состраданию, а он еще присоединил и слезы, и мольбу, но даже и этим не склонил нас, мы презрели горе его и скорбь души его. За это, говорит он, нам приготовлено судилище, за это мы рискуем кровью, так как и мы согрешили против крови.

Так и Иуда, не вынося обличения совести, устремился к петле и окончил жизнь через повешение. Когда он дерзал на ту бесстыдную сделку, говоря: что ми хощете дати и аз вам Его предам? (Мф. 26, 15) — то не стыдился слушателей, что, будучи учеником, он замышлял такое злодейство относительно Учителя, не был опечален и в следующие затем [до предательства] дни, но, будучи еще опьянен удовольствием сребролюбия, не особенно чувствовал обвинение совести. Но когда он совершил грех, и взял деньги, и удовольствие от корысти кончилось, а обвинение за грех, наконец, зацвело, тогда, несмотря на то, что никто не принуждал его, никто не заставлял, никто не убеждал, он пошел сам собою, с пренебрежением бросил деньги давшим их и признался в своем беззаконии, говоря вслух им: согреших предав кровь неповинную (Мф. 27, 4). Так он не вынес обличения совести.

Таково свойство греха. Прежде чем он совершен, он опьяняет своего пленника, а когда бывает приведен к исполнению и совершен, тогда приятность его уходит прочь и потухает, а стоит уже один только обвинитель, причем совесть занимает место палача и терзает согрешившего, представляет ему крайние наказания и давит его тяжелее всякого свинца.

3. И такого рода наказания здесь; а каковы наказания будут назначены совершившим такие злодеяния в будущей жизни, ты знаешь. О них поэтому надо проливать слезы, о них следует плакать, потому что и Павел делает так, радуясь вместе с переносящими бедствия, состязающимися, и испытывающими несчастья, а согрешающих оплакивая. Поэтому он и говорил: да не како пришедша мя смирит Бог мой у вас, и восплачуся многих прежде согрешших и не покаявшихся в распутстве и нечистоте, яже содеяша (2 Кор. 12, 21), состязающимся же говорил: радуюся и сорадуюся всем вам (Флп. 2, 17). Поэтому ничто да не смущает тебя — ни случившееся, ни впредь угрожающее. Волны ведь не колеблют скалы, но чем с большей стремительностью ударяются об нее, тем сильнее разбиваются.

То же самое случилось и впредь случится и здесь, лучше же: даже гораздо большее. Волны не колеблют скалы, тебя же не только не поколебали, но и сделали еще сильнее. Таков порок, такова добродетель. Один, воюя, уничтожается, а другая, подвергаясь нападению, сияет еще сильнее. Одна получает награды не только после состязаний, но и во время самих состязаний, и само состязание для нее становится победной наградой, а другой, когда победит, тогда еще более опозоривается, тогда наказывается, тогда исполняется великого бесчестия и, прежде назначенного ему наказания, терпит казнь в самом деянии, а не только после его совершения.

Если слова мои неясны, то выслушай блаженного Павла, который различает и то и другое. Писав некогда римлянам, и обличая безнравственную жизнь некоторых, и показывая, что и прежде наказания, в самом уже деянии, оно соединяется с наказанием, он, вспомнив о противозаконных смешениях женщин и мужей, преступивших границы природы и выдумавших некоторую неестественную страсть, говорит следующим образом: жены бо их измениша естественную подобу в преестественную. Такожде и мужи, оставльше естественную подобу женска пола, разжегошася похотию своею друг на друга, мужи на мужех студ содевающе, и возмездие, еже подобаша прелести их, в себе восприемлюще (Рим. 1, 26–27).

Что говоришь ты, Павел? Ведь дерзающие на это находят удовольствие и совершают это противозаконное смешение с любовью? Как же ты сказал, что они наказываются в самом уже этом деянии? Потому, говорит он, что я высказываю суждение не на основании удовольствия больных, а на основании самого существа дела. Так и прелюбодей, хотя и находит, по-видимому, удовольствие, еще прежде наказания (за свой поступок) терпит казнь в самом прелюбодеянии, делая душу худшей и более дурной. И человекоубийца, прежде чем увидеть судилище и заостренные мечи и дать отчет в том, на что он дерзнул, погиб уже во время самого совершения убийства, так как и он опять делает свою душу более дурной.

Чем бывает болезнь в теле, лихорадка или водянка, или что-нибудь другое в этом роде, чем бывает ржавчина на железе, моль на шерсти, червь на дереве и черви на рогах, тем же является и порок в отношении к душе. Он делает ее рабской и несвободной; да что я говорю: рабской и несвободной? Он делает ее душой бессловесных, превращая одну душу в волка, другую в душу собаки, иную — змеи, иную — ехидны, иную в душу другого зверя.

Это разъясняют пророки и всем поставляют в известность происходящую вследствие порока перемену; один из них говорил: пси немии не могущие лаяти (Ис. 56, 10), сравнивая испорченных и тайно злоумышляющих людей с бешеными собаками, потому что последние, когда приходят в бешенство, нападают не с лаем, а подступают молча, причиняя укушенным больше вреда, чем лающие. Другой, опять, называл известных людей вороною (Иер. 3, 2). Иной говорил: человек в чести сый не разуме, приложися скотом несмысленным, и уподобися им (Пс. 48, 13). Превосходнейший же из пророков, сын неплодной, стоя подле Иордана, некоторых назвал и змеями, и порождениями ехидн. Что же может быть равным этому наказанию, когда происшедший по образу Божию и вкусивший столь великой чести, когда разумное и кротчайшее существо впадает в такое зверство?

4. Видишь, как и прежде получения наказания порок в самом себе имеет наказание? Пойми, как то же бывает и в отношении к добродетели, как и добродетель прежде получения наград бывает себе самой наградой.

Подобно тому, как бывает в теле, — ничто ведь не препятствует опять воспользоваться тем же самым примером, так как он хорошо разъясняет дело, — подобно тому, повторяю, как бывает в теле, что тот, кто здоров, обладает крепким телом и свободен от всякой болезни, в силу этого самого и без веселья уже веселится, в здоровье находя радость, и ни перемены в воздухе, ни зной, ни холод, ни скудость стола, ни что-нибудь другое в этом роде не может опечалить его, так как здоровье в состоянии отстранить от него происходящий от всего этого вред, так точно случается обыкновенно и в отношении к душе. Поэтому и Павел, будучи бичуем, гоним, терпя бесчисленные несчастья, радовался, говоря так: радуюся во страданиях моих о вас (Кол. 1, 24). Не только в Царстве Небесном назначена награда за добродетель, но и в самом страдании, потому что и потерпеть что-нибудь за истину — величайшая награда.

Вот почему и сонм апостолов с радостью возвратился из иудейского синедриона, не только по причине Царства Небесного, но и потому, что за имя Иисуса сподобились принять бесчестие (Деян. 5, 41), так как это и само по себе было величайшей честью и венцом, наградой и основанием неувядающего веселья.

Итак, радуйся и ликуй! Подлинно, не мало, но даже очень велико это состязание с клеветой, в особенности когда оно бывает вследствие такого великого обвинения, из-за какого теперь оклеветали нас, обвиняя в поджоге в общественном судилище[1].

Потому и Соломон, желая изобразить суровость состязания, говорит: видех оклеветания бывающая под солнцем: и се слезы оклеветанных, и не было утешающаго их (Екк. 4, 1).

Если же борьба велика, а она и на самом деле велика, то и назначенный за нее венец, очевидно, очень велик. Поэтому и Христос повелевает радоваться и ликовать ведущим эту борьбу с подобающим терпением. Радуйтеся, говорит, и ликуйте, егда рекут всяк зол глагол на вы лжуще Мене ради, яко мзда ваша многа на небесех (Мф. 5, 11–12).

Видишь, виновниками какой радости, какой награды, какого веселья бывают у нас враги? Не странно ли поэтому устраивать себе самой бедствия, каких не были в состоянии причинить тебе те, а причинили лишь противоположное им? Что же такое я говорю? Те не только не были в состоянии наказать тебя, но доставили тебе еще повод к радости и предлог к неувядающему веселью; а ты, до такой степени муча себя унынием, наказываешь себя, расстраиваешься, смущаешься и исполняешься большой печали. Это следовало бы тем делать с собой, если бы только когда-нибудь они пожелали познать свои собственные пороки. Тем справедливо было бы теперь горевать, плакать, стыдиться, закрыть свои лица, зарыться и не видеть этого солнца, а, заключившись где-либо во тьме, оплакивать свои пороки и те бедствия, в какие они ввергли столько Церквей, а тебе должно веселиться и радоваться, потому что ты достигла обладания главой добродетелей.

Ты ведь знаешь, знаешь ясно, что нет ничего равного терпению, что оно в особенности царица добродетелей, основание совершенств, безмятежная пристань, мир во время войн, тишина во время бури, безопасность среди злоумышлений; знаешь, что оно делает обладающего им крепче адаманта, что ему не в силах повредить ни выдвигаемые оружия, ни построенные в боевом порядке войска, ни подводимые машины, ни стрелы, ни пускаемые копья, ни само полчище демонов, ни страшные полки супротивных сил, ни сам диавол, вступающий в бой со всем своим войском и хитростью.

Чего же ты боишься? Ради чего страдаешь, ты, которая научилась презирать даже саму жизнь, если потребует время? Но ты желаешь увидеть конец теснящих тебя несчастий? Будет и это, и будет скоро, при Божием изволении. Итак, радуйся и веселись, и находи утеху в твоих добродетелях, и никогда не отчаивайся в том, что мы опять увидим тебя и напомним тебе об этих словах.



[1] Во время изгнания святителя Иоанна Златоуста было пролито много крови православных христиан (см. 1-е письмо папе Иннокентию). Златоуст, боясь большего кровопролития, сам отдался властям. После этого во время народного волнения начались землетрясение и гроза, во время которой дотла сгорели храм Святой Софии, сенат и множество зданий. Воспользовавшись этим, враги клеветнически обвинили святителя и его друзей в поджоге Константинополя и устроили на них жестокие гонения.

Святитель Иоанн Златоуст

Сборник писем "Слава Богу за все"., Москва, Изд-во Сретенского монастыря, 2005 г.

12 августа 2005 г.

Православие.Ru рассчитывает на Вашу помощь!

Подпишитесь на рассылку Православие.Ru

Рассылка выходит два раза в неделю:

  • Православный календарь на каждый день.
  • Новые книги издательства «Вольный странник».
  • Анонсы предстоящих мероприятий.
×