Митрополит Московский Филарет (Дроздов) как ученый-библеист, иерарх и проповедник. Часть 2

Святитель Филарет (Дроздов), митрополит Московский

Первый опыт русского перевода имел место еще в царствование Екатерины Великой: в 1794 году по благословению Синода было издано Послание апостола Павла к Римлянам в переводе со славянским текстом совокупно и с толкованиями о. Мефодия (Смирнова), ректора Московской Духовной академии (1791–1795), впоследствии архиепископа Тверского (†1815). До 1814 года оно было переиздано трижды. В царствование Александра І эту задачу взяло на себя Российское Библейское общество, созданное в 1813 году именно с целью распространения и перевода на современную тому времени русскую речь Священных книг, и в первую очередь Нового Завета. Позволим себе остановиться на этом несколько подробнее.

Дело в том, что с Библейским обществом и по сей день связано множество кривотолков. К этому определял весьма специфический состав общества, который, согласно идее создания, должен был быть непременно "всеконфессиональным", что часто приобретало формы просектантской направленности и необузданного мистицизма (коим и без того была преисполнена Александровская эпоха). Иными словами, библейскому делу не хватало именно твердых в Православии личностей, и эту нехватку всецело восполнили такие выдающиеся богословы и святой жизни люди как архимандриты Филарет (Дроздов) и Григорий (Постников), сменивший Филарета на посту ректора Петербургской Академии, впоследствии митр. Новгородский (†1860), Черниговский архиепископ Михаил (Десницкий), занимавший позднее Новгородскую кафедру (†1824), и ряд других академических профессоров. Впрочем, президентом Библейского общества был не кто иной как обер-прокурор Синода князь А.Н. Голицын (†1844) – человек весьма одиозных религиозных настроений (даже для своего времени), а его постоянными членами были известные масонские деятели: А.Ф. Лабзин, В.М. Попов, Р. Кошелев и др. Тем не менее в деле библейского перевода удалось избежать "увлекающихся" дилетантов – его вeдение было возложено на Комиссию духовных училищ, которой и надлежало избрать надежных переводчиков из числа академических библеистов. Причем избрание переводчиков было поручено именно архимандриту Филарету, ректору С.-Петербургской академии. Обязанности были распределены следующим образом: Евангелие от Матфея переводил протоиерей Герасим Павский, от Марка – архимандрит Поликарп (Гайтанников), бывший на тот момент ректором С.-Петербургской семинарии (впоследствии Московской академии), от Луки – архимандрит Моисей (Антипов-Платонов), ректор Киевской семинарии, впоследствии и Академии, наконец Евангелие от Иоанна взялся переводить сам Филарет. Работа отдельных сотрудников пересматривалась и сверялась в особом комитете, состоящем из членов Синода и Библейского общества. Правила для перевода были составлены архимандритом Филаретом, который сразу обнаруживает себя в их стиле и интонации: переводить надлежало с греческого преимущественно перед славянским, но в переводе стремиться удерживать слова славянские, если они ближе русских подходят к греческим, не производя в речи темноты или нестройности, или если соответствующие русские не принадлежат к книжному языку. Величие Священного Писания состоит в силе, а не в блеске слов; из сего следует, что не дoлжно слишком привязываться к славянским словам и выражениям ради мнимой их важности и т.д. Кроме того, напечатанный перевод должен был параллельно сопровождаться текстом церковнославянским.

Работой Библейского общества Филарет был поглощен с необычайным воодушевлением. Как удачно заметил по этому поводу о. Георгий Флоровский: Под покровом мистических соблазнов он сумел распознать живую религиозную потребность, жажду духовного наставления и просвещения. Потому и принял он участие в работах Библейского общества с таким увлечением. Его привлекла самая задача, ему казалось, что за библейское дело должны взяться церковные силы – да не отымется хлеб чадом.

Очень скоро нашим библеистам удалось достичь определенных результатов, выпустив в 1819 году "русское" Евангелие, и еще через год – первое издание переведенного Нового Завета. Принялись было переводить Ветхий Завет и даже успели издать в 1822 году книгу Псалтырь (правда, без славянского сопровождения), но… увы, изменившиеся обстоятельства вынудили полностью свернуть деятельность Библейского общества, а вместе с тем и осуществление всей русской Библии.^[1]

Первая попытка на пути создания русского текста Священного Писания, разумеется, не была безупречной. Да и трудно было бы поверить, что перевод Писания так легко бы дался нашим переводчикам, как переводы Библии в Западной Европе (где вариативность перевода могла зависеть не только от литературных вкусов читателей, но даже от социального состава читательской аудитории). Впрочем, это не значит, что русский перевод напоминал лишь частные опыты. Отнюдь – перевод Четвероевангелия лег в основу позднейшего издания русской Библии 1860-х годов, о котором речь пойдет ниже. Однако на тот момент в работе над Ветхозаветным текстом всецело обнаружилось именно отсутствие единой системы перевода и широкой экзегетической базы, которой явно не доставало весьма "разночинному" по образованности и богословским убеждениям членам Библейского общества. Митрополит Филарет понимал, что перевод Священного писания на современный язык должен быть не частной инициативой одного лишь узкого круга библеистов, но делом всего соборного духа Русской Церкви, бережно хранящей свое Кирилло-мефодиевское наследие. Масштабы и сложность работы по созданию русской Библии требовали программности этого мероприятия и основательно продуманной цензуры.

Впервые после неудачи Библейского общества владыка Филарет вернулся к этому вопросу в августе 1826 года на торжественном заседании Синода, приуроченном к коронации императора Николая І. Но тогда решительными противниками идеи самого перевода выступили митрополиты Петербургский Серафим (Глаголевский) и Киевский Евгений (Болховитинов). Владыка Филарет не стал пользоваться особым благоволением к себе со стороны нового Государя, во многом обязанного своим восшествием на престол именно Московскому святителю, и на долгие годы смиренно отказался от идеи русской Библии, дабы не огорчить и не войти в открытую конфронтацию с этими авторитетнейшими и выдающимися иерархами своего времени.

Более чем через два десятилетия, в 1845 году, будучи маститым иерархом и "отцом" целой плеяды воспитанников лаврской академической школы русского богословия, владыка решился подать в Синод Докладную записку с изложением насущных причин и самой концепции перевода книг Ветхого и Нового Заветов. Но и тогда из-за серьезных расхождений с митрополитом Киевским Филаретом (Амфитеатровым), а также обер-прокуром Синода графом Н.А. Протасовым, идею перевода пришлось снова отложить еще на долгие годы. И лишь в 1856 году при весьма благосклонном отношении нового Государя Александра II Синод дал свое соборное благословение, и дело подготовки русской Библии было возобновлено именно на тех началах, которые десятилетием ранее указал митрополит Филарет в своей Докладной записке. Концепция владыки Филарета была опубликована в Прибавлениях к творениям святых Отцев под названием О догматическом достоинстве и охранительном употреблении греческого седмидесяти толковников и славенского переводов Священного Писания (Том XVII, 1858).

Главная мысль этой концепции состояла в том, чтобы определить для перевода основные критерии выбора оригинального текста. В первую очередь постарались избежать неосмотрительной методики перевода времен Библейского общества: владыка решительно настаивал на использовании в переводе Ветхого Завета рaвно как текста Септуагинты (70-ти толковников), так и более поздней масоретской (еврейской) редакции, не принимая ни один из этих текстов за самодостоверный и исчерпывающий в своем догматическом достоинстве.^[2] В частности, владыка приводил ряд примеров, когда Ветхозаветный текст по переводу 70-ти толковников оказывался более близким к первоисточнику, нежели сохранившийся еврейский. К примеру, псалом 144 в масоретском тексте утратил вторую половину 13 стиха: так как псалом сей на еврейском писан по алфавиту (то есть акростихом, или по-славянски: краегранесием), то недостает именно буквы "нун", с которой и начинается утраченный стих по-еврейски. Продемонстрируем это наглядно:

Акростих нарушается именно тем, что после стиха, начинающегося с 13 буквы еврейского алфавита "мем" – (Маlhutha), следует сразу же стих, начинающийся с 15 порядковой буквы "самех" – (Someha), тогда как 14 буква еврейского алфавита "нун", с которой и начинался утраченный стих, оказалась соответственно пропущенной. Если совершить обратный перевод с Септуагинты на древнееврейский, то Pistos (Верен) однозначно переводится как Ne’eman (верный, преданный). Таким образом, утраченный масоретами стих, начинающийся с недостающей буквы "нун", и достраивает акростихиду до полного порядка 22 букв еврейского алфавита.^[3] Это – явное исключение в еврейском Танахе, где, как и в позднейших еврейских гимнах, никогда более не обнаруживается нарушения принципа акростихиды из-за пропуска букв, которых всегда 22!^[4]

Указаны также пророческие места о Христе, вероятнее всего изъятые из текста масоретами с целью скрыть смысл пророчества, но явно повреждающие при этом смысловой контекст данного фрагмента (см.: Пс. 15:27, 21:17). Однако, владыка указал и на примеры, где сами евангелисты приводят цитаты из ветхозаветных пророчеств именно по еврейскому тексту, а не греческому Седмидесяти толковников, например: ex Egiptu ekalesa ton ion mu – От Египта воззвах Сына Моего (Мф. 2:15), тогда как в тексте 70-ти: ex Egiptu metakalesa ta tekna avtu – От Египта воззвах чада Его (Осия 11:1). Тот же евангелист цитирует слова пророка Исаии: Се отрок Мой, Егоже изволих, избранный Мой (Мф. 12:18); однако в тексте Септуагинты этот стих был переведен на греческий следующим образом: Iakov o pais mu avtilepsomai avtu Israel o eklektos mu – Иаков отрок Мой, восприиму и (его), Израиль возлюбленный Мой (Ис. 42:1). Как видим, в обоих примерах текст старцев эпохи Птолемея Филадельфа также погрешает против оригинала в тех случаях, когда речь идет о воплотившемся Сыне Божием Иисусе Христе – Сын Мой; се (вот) отрок Мой и т. д., заменяя это пророческое указание на современные тому времени реалии, а именно: чада Его, Иаков, Израиль (все эти понятия синонимичны богоносному народу) etc. Очевидно, даже духоносные старцы от 12-ти колен Израилевых подчас сомневались в буквальности смысла пророческих обетований, рационализируя перевод того, что еще не было явлено и открыто народу еврейскому. Как мы знаем, однажды Ангел Господень даже явно вмешался в эдакую рационализацию, когда толковник Симеон собирался в словах того же Исаии: idu e parthenos… – Се дева приимет во чреве и родит Сына (Ис. 7:14) перевести бетулах (девица – евр.) не как parthenos – девица, а как "молодая женщина", ибо чужде матерем девство и странно девам деторождение.^[5] Однако Ангел заставил его унять свое сомнение и перевести как есть в оригинале. Таким образом, отдаленность греческого перевода пророческих книг Ветхого Завета от того дня, когда случилось пророков исполнение, порой вносило рационализованные коррективы в смысл текста, относящегося непосредственно ко Христу и Его преестественному рождению. Но, как видим, евангелисты следовали при этом еврейскому оригиналу, смысл некоторых откровений которого был более очевиден для Новозаветного человечества, нежели двумя столетиями ранее, когда и была собственно переведена Библия с еврейского.

Аналогичный пример почерпаем и в крестном возгласе самого Спасителя, который приводится евангелистами Матфеем и Марком на древнееврейском языке, но в греческой транслитерации: eloi, eloi lema sabahbanei, и сразу же толкуется ими на греческий: Thee mu Thee mu ina ti me enkatelipes – Боже мой, Боже мой, вскую мя еси оставил (Мф. 27:46; eloi, eloi lema sabahbanei (…) o Theos o Theos mu, eis ti enkatelipes me – Мк. 15:34), что не буквально соответствует стиху пророческого 21 псалма по Септуагинте: o Theos o Theos mu, prosohes moi ina ti enkatelipes me – Боже, Боже мой, вонми ми, вскую оставил мя еси (Пс. 21:1).

Можно было бы возразить, что Евангелие от Матфея было написано непосредственно для евреев рассеяния (возможно, даже на арамейском), а стало быть, нет ничего удивительного в том, что апостол Матфей и предпочитал для цитирования именно древнееврейский источник.^[6] Однако святитель Филарет в своей Докладной записке указывает некоторые примеры предпочтения еврейского оригинала греческому и позднейшими, совершенно "эллинистическими" святыми отцами, такими как Василий Великий, Иоанн Златоуст, Афанасий Великий, Григорий Богослов, мученик Лукиан^[7] и др., которые неоднократно цитировали Ветхий Завет, буквально переводя отдельные фрагменты с древнееврейского. Точно также и редакторы Кирилло-мефодиевской Библии при переводе цитаты о Премудрости Божией: Kirios ektise me arhen odon avtu – Господь созда мя в начало путей своих внесли правку по тексту древнееврейскому: Господь стяжа мя в начало путей своих (Притчи 8:22).^[8]

Это не означало, что под сомнение ставилась авторитетность Септуагинты, но лишь свидетельствовало о том, что дальнейший перевод Библии на современный русский язык должен в обязательном порядке учитывать возможные разночтения оригинала, поверяя их с наиболее адекватным греческим, еврейским, латинским или церковно-славянским вариантами данного текста именно в интересах соблюдения подлинности смысла и точности православных догматов. А чтобы избежать путаницы или произвола, владыка Филарет предложил конструктивные критерии выбора наиболее адекватного источника перевода того или иного фрагмента Ветхозаветного текста как с точки зрения герменевтики, так и соблюдения священной важности текста семидесяти в древней его чистоте. Эти критерии в общих чертах представляют следующие положения:

• держаться неукоснительно греческого текста, когда соответствующее место Ветхого Завета приведено богодухновенными писателями Нового Завета (т.е. апостолами) по переводу 70-ти толковников, несмотря на возможное разночтения с древнееврейским. К примеру, стих псалма ниже даси преподобному твоему видети истления (Пс. 15:27), приведенный евангелистом Лукою в Деяниях Апостольских есть, таким образом, несомненно подлиннейшим, хотя и прекословит с текстом еврейским (этот принцип представляет, на наш взгляд, наиболее характерную черту в концепции митрополита Филарета, так как в прошлом перевод Ветхого Завета как на Западе, так и у нас осуществлялся почти исключительно по еврейскому тексту, что приводило к необоснованным отклонениям от Септуагинты);^[9]
• соответственно, если то или иное место Ветхого Завета приведено писателями Нового согласно древнееврейскому варианту, то, пользуясь их богодухновенным авторитетом, держаться в данном случае именно этого источника, как, например, в вышеприведенном случае: От Египта воззвах Сына Моего (Мф. 2:15);
• непременно держаться Септуагинты, если пророческий смысл слов о Христе является искаженным в масоретской библейской традиции, а также если текст еврейский откровенно подает пример позднейшего повреждения, как, например, в случае с утратой (или экстраполяцией) стиха: Верен Господь в словесех Своих и преподобен во всех делех Своих (Пс. 144:13/14).
• также избегать еврейского источника, когда он содержит явные герменевтические ошибки, расходясь в этом с переводом греческим. Красноречивым примером такой аутентичности Септуагинты может служить указание на возраст царя Охозии по греческому тексту Паралипоменона: on eton ikosi Ochozias ebasilevse – двадцати двух лет был Охозия, когда воцарился (2Пар. 22:2). В предыдущей главе читаем, что отец Охозии Иорам начал царствовать в 32 года – en triaconta kai duo eton ote ebasilevse, и царствовал в течение 8 лет – kai octo ete ebasilevsen en Ierusalem, пока не умер в жестоких страданиях и отошел неоплаканный, таким образом – в 40 лет (2Пар. 21:5, 20). Однако согласно еврейскому тексту Охозия начал царствовать (сразу после отца) в 42 года, будучи, таким образом, на 2 года старше своего отца! Поскольку Охозия был к тому же младшим сыном Иорама, то прочие сыновья были, с точки зрения еврейского текста, старше своего отца на еще более выразительное количество лет... (см.: 2Пар. 21:17). Переводчики славянской Библии обратили внимание на соответствующее разночтение, но предусмотрительно не внесли эту ошибку в текст, отметив лишь на поле: сорока двух лет;^[10]
• тем не менее, в обязательном порядке сноситься с еврейским источником, если кто-либо из святых Отцев толковал данный фрагмент, исходя из смысла еврейского варианта.^[11]

Эти критерии, пишет Высокопреосвященный Филарет, должны охранить Священный текст от односторонности новейших протестантских переводов, которые, держась исключительно текста еврейского и не признавая экзегетического руководства в творениях святых Отцев, предают Ветхозаветный текст необузданному своеволию и безрассудной критике, отчего поврежденные места еврейского текста легко принимаются за подлинные, перетолковываются, утрачивая порой сам пророческий смысл Ветхозаветных писаний, заменяемый смыслом рационалистическим. В то же время, эти критерии могли бы уберечь создателей русского перевода от односторонности Западной Церкви, которая, признавая единственно подлинным текст Вульгаты, поставила себя в противоречие не только древней практике Вселенской Церкви, но к самой себе, так как текст Вульгаты, одобренный одним Папою, был часто отвергаем другим, и разные Папы держались разных вариантов той же Вульгаты, каждый из которых признавался в разное время единственно достоверным.^[12]

Сам Высокопреосвященный Филарет, как он впоследствии неоднократно подчеркивал, основывал свой подход к переводу Священного писания на двух непреложных истинах самого Писания: Не мудрствуйте паче, еже подобает мудрствовати (Рим. 12:3), но также Испытайте писаний, яко вы мните в них имети живот вечный (Ин. 5:39). Весьма примечательно, что последняя цитата также была эпиграфом и к предисловию: К благоверному и православному читателеви первой Славянской печатной Библии Ивана Федоровича (Острог, 1581): Испытайте писания, яко вы мните в них имети живот вечный, и та суть свидетельствующая о мне.^[13]

Таким образом, с 1858 года перевод был официально возобновлен и осуществляем усилиями всех четырех российских Духовных академий (Петербургской, Московской, Киевской и Казанской). Высшее наблюдение и последняя цензура были доверены митрополиту Филарету, который, несмотря на весьма преклонный возраст, деятельнейшим образом участвовал в работе этой огромной всероссийской ученой братии (напомним, что именно ему принадлежит перевод Евангелия от Иоанна, осуществленный еще в 1816 году). Благодаря напряженному труду всех академических учреждений уже в 1860 году с Божьей помощью удалось выпустить Четвероевангелие, а спустя еще два года – полный канон Новозаветных книг с аннотацией содержания в каждой главе (что также настоятельно рекомендовалось митрополитом Филаретом). Гораздо большего количества времени потребовал перевод Ветхого Завета, так что вся Библия (вместе с неканоническими книгами) вышла в свет на русском языке лишь в 1876 году, уже после кончины святителя как бессмертный памятник труда почти всей его жизни.

В наши дни труд святителя Филарета на этой ниве трудно переоценить. Владыка словно предвидел, что наступит время, когда православные люди в России на долгие десятилетия окажутся оторваны от отеческой церковно-славянской языковой традиции, так что редко кто обрящется из способных понимать буквальный смысл даже утренних и вечерних молитв, не говоря уже о том, чтобы читать и понимать текст Священного Писания. В противном случае большинству воцерковляющихся сегодня пришлось бы изучать Новый Завет параллельно со славянской филологией. Многим ли это оказалось бы под силу? Владыка Филарет будто осознавал эту надвигающуюся необходимость и на протяжении 30 лет настойчиво добивался от Синода благословения на создание близкого к разговорному языку текста Священной Библии для домашнего чтения. Он словно понимал, что краток тот час, когда для осуществления этого безмерно ответственного мероприятия имеются наиболее благоприятные возможности – вероятно, за всю историю Русской Церкви!

Впрочем, это предвидение надвигающейся беды нашего времени было, возможно, плодом не одной лишь архипастырской интуиции. К примеру, в письмах Оптинского старца Амвросия (Гренкова) (†1891) есть весьма красноречивое свидетельство пророческих слов святителя: Запомнил я слова митрополита Филарета, который не советовал делать ризы на иконы, потому что приближается время, когда неблагонамеренные люди будут снимать ризы с икон.

Известно, что по дару прозорливости владыка Филарет за два месяца предвидел день своей кончины, которая последовала в воскресенье 19 ноября 1867 года вскоре после Божественной литургии, отслуженной им в своей домовой церкви. Тело великого иерарха после трогательного прощания было предано земле в специально устроенной часовне в южном пределе Свято Духовского храма Троице-Сергиевой лавры, где покоится и поныне.