Самая лучшая метаморфоза архиерея

Сегодня 40 дней преставления ко Господу митрополита Ионы (Карпухина). Это воспоминания о поставлении его сначала в благочинные, а потом и в архиереи. Власть, говорят, меняет человека, и владыка тоже стал другим. Но каким? Действующие в евангельской логике всегда делают парадоксальные для мира сего шаги.

Читайте воспоминания собрата-протопресвитера, а также рукоположенного и постриженного уже самим приснопоминаемым архиереем иеромонаха – одного из множества его духовных чад.

Митрополит Иона (Карпухин)

Как владыку Иону сделали сначала благочинным,
а потом и архиереем, и что из этого вышло

Протопресвитер Владимир Диваков, секретарь Патриарха Московского и всея Руси по городу Москве, настоятель храма Вознесения Господня у Никитских ворот («Большое Вознесение»):

– Я помню владыку Иону еще с тех пор, когда он был протодиаконом в Покровском академическом храме при Московской духовной школе. Они там с владыкой Алексием (Фроловым) долгое время вместе служили – были не разлей вода. А потом их, одного за другим, в архиереи рукоположили.

– Иона, Белужский и Севрюжский! – приветствует, помню, владыка Алексий, невзначай весело перевирая его титул (владыка Иона уже был Астраханским и Енотаевским, – а в тех краях рыбы вдоволь).

Или раздавалось вдруг где-то в академических коридорах, когда, бывало, приезжали в отпуска:

– Иона, «его же изблева морский зверь»!

– А твой титул – зубы поломаешь, – огрызался тогда, как бы в шутку, владыка Иона и действительно показывал зубы, даже чуть-чуть клацая ими. – Орехо-Зубо… (тоже коверкал титул друга-собрата: Орехово-Зуевский, – которым тогда был наречен владыка Алексий).

Протопресвитер Владимир Диваков По-доброму так юморили друг над другом. Со стороны, может, кому из тех, кто их не знал, и казалось, что поддевают один другого, но сами-то они никогда не обижались! Души не чаяли друг в друге.

– Ой, владыка, помолись! Помолись! Умираю! Всё уже! Умираю! Мне осталось жить несколько дней, – ходит, бывало, причитает вдруг ни с того ни с сего тогда еще архимандрит Иона.

Мы слушали-слушали его, а потом как-то и выдвинули, шутя, его в благочинные, а получилось-то всерьез… Он в Академии, в храме, был благочинным, со ставленниками во священство возился, обучал их, а они потом разъезжались по всей стране. И вот приехал он как-то ко мне, сидит тут у меня в Чистом переулке в кабинете. И вдруг отец Стефан Пристая тут как тут:

– Слушай-ка, отец Иона, меня вот сейчас Патриарх хочет в Центральное благочиние назначить… Ты где живешь-то?

– В Алтуфьево (он оттуда родом, останавливался там, когда задерживался в Москве – О.О.).

– О! Как раз! Там, в Алтуфьево, и настоятель требуется, а заодно и благочинным будешь! – тут же все решил отец Стефан.

– Да ну… Да не-е-е… – тот не поверил своим ушам, смотрит, а мы-то уже всё по-деловому зафиксировать готовы. – Да вы что! Да меня не отпустят! – вдруг успокаивается он.

– Ну, почему не отпустят?! – уже и мы вошли в раж, не отступаем.

А он всё своё: «У-у-у-у» да «ну-у-у-у».

Мы к владыке Арсению (Епифанову) метнулись:

– Владыка! Мы почти уговорили отца Иону! – тут же объявляем ему с порога, а сами переглядываемся, подмигиваем, смеемся.

Проблема-то всегда та еще: кого назначать.

– Почти?! – понял он. – Ну, тогда давайте, готовьте указ, – тут же подыграл, скомандовав.

Мы тут же состряпали нужную бумагу. Всё таким чинным слогом, – сами еще не знаем, чем затея обернется, но стараемся. Всё как надо. Сразу же Патриарху отнесли, он смотрит:

– Как назвать благочиние?

Тогда как раз ранее большое Центральное делилось надвое: у отца Стефана Пристаи оставалось Всесвятское благочиние, а эту часть как назвать… – мы все призадумались, тут уже не до шуток, исторический вопрос.

– Может, Крестовская? – предлагаем. – Там как раз Крестовская застава…

А потом про Троицкий храм вспомнили, да и дорога там к лавре Троицкой как раз называлась.

– Давайте Троицким назовем?

– Троицким так Троицким… – соглашается Святейший Алексий II.

Раз – и росчерк пера.

Митрополит Иона (Карпухин) у Крестовоздвиженского храма в Алтуфьево. Так владыка принимал людей

И мы уже несемся по коридорам наперегонки. Экстренно влетаем в кабинет, набрасываем указ – уже с только что утвержденным названием нового благочиния. Опять – к Патриарху. Снова – росчерк с благословением. И мы уже, удовлетворенные эпохальным событием, медленно вышагиваем назад, ко мне, зовем отца Иону…

Он заявляется в дверях кабинета, как всегда благодушный, размеренный такой, и не подозревая ни о чем. Улыбается.

– Слушай, отец Иона, – кратко так, скороговоркой говорю, сам такой, якобы совсем не заинтересованный реакцией, едва поднимаю голову от своей вроде бы как срочной писанины, – тебе тут бумажку какую-то передать просили… – пододвигаю, не смотря, рукой. – От Патриарха…

– А, ну да, – так спокойно захватил ее он в какую-то папку в руках.

– Да ты все-таки посмотри-то… – намекаю.

А он такой, как обычно, жизнью довольный: мол, если что важное, уже бы сообщили… Не спешит.

– Ты все-таки почитай-ка ее сам… – не терпится мне, хотя я все также делано пялюсь в документы у меня на столе перед глазами.

Чувствую, он тогда что-то смекнул, смотрит на меня, насторожился как-то, стал копаться в папке, бумага выпала, поднял, взглянул в указ…

– Да вы что? Да вы что?! – тут как началось! – Да ну!!! Да я… А-а-а-а! Не пойду!!! – просто не своим голосом кричал. – Меня ректор убьет! – вдруг опять схватился за свой аргумент. – Нет-нет-нет, не пойду!

– Слушай, – тут уж я подошел к нему, – успокойся. Будешь здесь поближе к отцу Алексию, – хлопаю его по плечу.

Владыку Алексия (Фролова) тоже уже тогда из Троице-Сергиевой лавры, академии, в Московский Новоспасский монастырь наместником-архимандритом перевели.

– Ой! Нет-нет-нет-нет-нет… – (понимал, что уже все равно не до посиделок за чаем).

– Ну, ладно-ладно, – говорю, – успокойся.

Притих. Я его к владыке Арсению повел:

– Владыка, можно представить вам нового благочинного, – распахиваю дверь.

– О! Отец Иона!

– Владыка!.. – чуть было опять не разошелся он, но тот его упредил, тут же бросился к нему, бодро так вопрошая:

– Ты что? Отец Иона? Ну, неужели вы будете против воли Патриарха усердствовать, а?..

Начали мы его опять вдвоем уже утихомиривать. А энергия в нем, чувствуется, бьется.

– Меня владыка Александр (Тимофеев, на тот момент ректор МДА – О.О.) убьет, – чуть ли не всхлипывает он, все еще пытаясь ухватиться за эту якобы подвернувшуюся соломинку.

– Пойдем пообедаем! – захожу уже с другой стороны.

(Кого обед не приведет в благие чувства?)

Пошли, покушали.

Владыка Арсений встречает нас в коридоре:

– Ну, что, отошел?

– Да, все-таки уже чуть-чуть отлегло, – признается пообедавший.

– Тогда, отец Иона, пойдем со мной, – говорю, – кое-что надо еще написать, – подмигиваю владыке Арсению.

– Чего еще?! – уперся отец Иона.

– Пойдем-пойдем, я тебе продиктую.

Дал ему бумагу.

– Пиши: Ваше Святейшество! – смотрю: у него опять паника начинается… – Тихо-тихо, – успокаиваю его. – Прошу Вас принять меня в клир города Москвы и назначить на послушание такое-то…

– Как это?! – спохватился он. – У меня же уже указ?! – показывает даже, не понимая уже, что происходит.

– Да ты не разговаривай! Пиши, что тебе говорят. Пиши-пиши!

Накатал.

– А дату какую ставить?

– До указа, – опять, якобы отрываясь от своих неотложных дел, невозмутимо сообщаю ему…

А то думаю, указ-то вручили, а прошения нет.

– Ой! – опять он за своё. – Я боюсь появляться в академии…

– Ничего-ничего. С недельку-другую побюллетень, а потом появишься…

Так он и сделал.

К тому времени мы уже копию Патриаршего указа направили владыке ректору, а отец Иона пока не показывался ему на глаза… Конечно, там Его Высокопреосвященство, говорят, «по потолку ходил». Все-таки действительно это такой кадр, какими не разбрасываются. Но когда буря отбушевала, отец Иона и вышел из своего вынужденного укрытия, как его тезка из чрева кита, – так уже начинался его путь к апостольскому дальнейшему служению.

Тут уж владыке Александру некуда было деваться: отрезанный ломоть, как говорится.

Крестовоздвиженский храм в Алтуфьево. Строительство Так отец Иона и взялся за восстановление Крестовоздвиженского храма в Алтуфьево. Он-то этот храм еще по детству помнил: всегда переполнена церковь была, всех не вмещала. А когда человек еще по детству что-то знает, а потом взрослым возвращается туда, ему и вовсе все маленьким кажется. Вот так и отец Иона тут же нечто по тем временам невообразимое замутил. Отец Михаил Олейников, предыдущий настоятель, там, было, ранее крыльцо пристроил, так уполномоченный тогда такой хай поднял! А тут вдруг отец Иона, доносятся слухи, стал какую-то вокруг храма каменную ограду возводить… «Что, – думаю, – за укрепсооружение? Зачем?» Представитель из Охраны памятников начинает трезвонить:

– Почему без согласования?

Набираю отца Иону, а он:

– Слушай, ты их направляй ко мне. Я тут улажу…

Но мне всё капают-капают, мне аж самому любопытно стало… Поехал я посмотреть, что он там за ограду такую строит? Приезжаю: интересно – окна в ограде… «А они – к чему?»

А это он так, оказывается, обстроил вокруг храма стены, потом быстренько фермы привез, перекрыл своды, крышу соорудил, а после старые стены и крыльцо изнутри уже вывез. Всё! Новый храм. И большой. Вот так он трапезную часть и пристроил, – какая там «ограда»!

Строительство Крестовоздвиженского храма в Алтуфьево

Потом на счет колокольни запереживал: «Как же храм и без колокольни? Нехорошо»… Смотрю, он там что-то уже спроектировал. Я как присмотрелся, ахнул:

– Да ты что, – говорю, – Кремлевскую крепость, что ли, себе там отгрохать решил?

– Ну, разве что чуть-чуть пониже, – так, с ласковым таким прищуром, сообщает.

Шпиль даже такой на колокольне водрузил потом. У него между мыслью и делом было искрометное всегда расстояние.

У него между мыслью и делом было искрометное всегда расстояние

Потом уже принялся за алтарь, – он там действительно крохотным таким по площади был: вдвоем не разойдешься. Отец Иона действовал точно так же – стал обстраивать алтарь снаружи новой кладкой, потом скоренько всё это перекрыл, изнутри старые стеночки выломал.

Сколько жалоб шло, звонили, грозили, приходили, кричали, донимали… Я их к отцу Ионе отправлял… А он их там так радушно, как самых ненаглядных долгожданных гостей, встретит, чуть ли не обнимет-поцелует, выслушает их, поговорит так мирно, улыбнется, повздыхает, что вдруг все, как один, тут же к нему некой симпатией и сочувствием даже проникались. Внезапно что-то и про себя, про какие-то семейные нелады расскажут…

Так вот и выстроил он новый алтарь, полюбовно. Приглашает меня к себе:

– Приезжай ко мне, отец Владимир, в Алтуфьево. У меня от старого храма четверик остался.

Только я подъехал, он подводит меня к стене (с нами-то он не церемонился):

– Нажимай.

– Чего? – говорю, а сам так пальцем ткнул в стенку, а тут же палец провалился куда-то: трухлявый, видать, кирпич.

Сырость там, у пруда: понятно, что это всё рано или поздно завалится. Вычинку делать надо.

– Ты что же, – уставился я на него, – четверик разбирать собираешься?

– Ну, по частям придется…

Так же и с куполом потом управился.

Можно сказать, храм перестроил почти на все 100%.

Потом, помню, отца Вениамина (Пушкаря) рукополагали в архиерея. Отец Иона как раз был в отпуске (как отец Иона проводил отпуска – читайте в статье «В мире с Богом, собой и всеми»). Пришли мы там в Патриархии на обед, сидим уже с владыкой Арсением, и тут вдруг отец Иона появляется.

– Владыка, вы знаете, – говорю, чуть не поперхнувшись от осенившей мысли, – нельзя отпускать монахов в отпуск, когда Синод проходит…

– Почему? – уже понимая, к чему я клоню, уточняет мой визави.

– Да вот, отца Иону отпустили. Так бы, может, его в архиереи. А вышло – Пушкаря.

И наблюдаем…

Отец Иона как-то так неуверенно у стола остановился, потом сел, смотрит перед собой, ерзает. Мы повнимательнее к нему приглянулись, друг на друга посмотрели…

– Да я не нуждаюсь! – тут же спохватился он.

Но чувствуем, что всё это его как-то задело. Мысль явно усвоена и в воздухе уже не летает.

Хиротония в епископа. 25 октября 1992 г.

Владыка Арсений возьми да и расскажи про все эти наши ощущения Святейшему, и тот на следующий Синод возвел отца Иону в архиереи. Прямо там хиротония, на месте поставления на кафедру, происходила – в Астрахани.

Помню, летели мы, летели туда все таким внушительным иерархическим составом. Расселись все в зале ожидания аэропорта Внуково, ждем посадку. А это была вторая половина октября, там празднуется как раз память святой Параскевы Сербской, – на Пятницком кладбище в храме обычно архиерейская служба, а то и Патриаршая зачастую. Сидим-сидим, вдруг голос отца Ионы:

– Ваше Святейшество! А вас ведь с нетерпением ждет Пятницкое кладбище… – как из динамика, звонко объявляет, все еще продолжая по инерции гнуть свою линию: мол, а может его самого-то пронесет.

Пауза зависла. Народ озирается: вот уж эти православные – если они даже к Патриарху так…

Я-то понял, в чем дело: память Параскевы Сербской…

– А не рановато ли? – тут же встрепенулся Святейший.

– Нет-нет, самое время, – продолжает отец Иона.

– Ты зачем Патриарха на кладбище отправляешь? – уточнил и владыка Алексий (Фролов) для тех вокруг, кто еще не услышал, да и в тонкостях богослужебного Устава не разбирается…

Так и жили, весело всегда было. На таком подъеме и проблемы все проще решать.

«Дар академического учительства
он обменял на дар понимания простого человека»

Иеромонах Иринарх (Ишмухамедов), священнослужитель Иоанно-Предтеченского монастыря города Астрахани:

– Владыку называли «батюшкой» все, от мала до велика: и те, кто знал Церковь изнутри, и те, кто только переступал порог храма. Воцерковляясь, люди тут же обретали в нем эталон христианской заботы друг о друге и любви. И многим было даже невдомек, что он руководитель целой митрополии. Жизнь-то его самого была устроена по-простому, он был крайне неприхотлив, самодостаточен, доверял ближним и давал место действия Богу и людям. Всё всегда было во славу Божию.

Люди обретали в нем эталон христианской заботы друг о друге и любви

Имелась в нем особая трепетность в отношении других людей, он не располагал ими, как ресурсом, не властвовал, не порабощал. К каждому священнику был чуток. За человека, за его какие-то сложные обстоятельства так переживал, что ночей мог не спать, – молился и по-отечески всегда старался помочь.

Владыка добивался того, чтобы каждому священнику обеспечить такие условия служения, дабы благостное, мирное состояние духа пастыря распространялось и на весь приход. У него была такая позиция – он не пытался людей смирять, наоборот, пекся о том, чтобы дать точку опоры в том делании, к которому каждого призвал Господь. Если владыка видел искреннее стремление человека всецело посвятить себя церковному служению, то он помогал и в сложных жизненных обстоятельствах, в том числе с устройством быта.

Иеромонах Иринарх (Ишмухамедов)

Владыка Иона не сводил ни с кем личных счетов, радея за общее дело. Понимал, как разногласия могут мешать заботе о пастве. Даже если человек напортачил, архипастырь не спешил «устранять» его, помогая лично, давая возможность исправиться и исправить, оставляя свободу выбора: если хочешь, можешь – пробуй еще, если нет, насильно мил не будешь, заставить измениться к лучшему нельзя...

Есть фраза: страшно не то, что мы теперь взрослые, а страшно, что взрослые теперь мы. Перефразируя, можно сказать: чудесным было не то, что митрополит был старцем, а то, что старец был митрополитом. Его внимательное духовное отношение к любому встречному-поперечному всегда оставляло пространство диалога. Никаких гаек владыка не закручивал, оставлял право действовать так, чтобы Богу угождать, а не архиерею.

Благородство владыки Ионы в его отношении к людям позволило ему, и повышаясь в чине, не растерять, следуя за Христом и подражая Ему, своего главного качества: бережного отношения к каждому человеку. Сказано: «Трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит» (Мф. 12, 20; Ис. 42, 3). Если владыка кому-то что-то советовал, а другой человек не слушал, архипастырь за него, как за потерянную овечку, сокрушался, себя доводил до волнений, винил, что сделал что-то не так, не смог истину донести…

Никаких гаек владыка не закручивал, оставлял право действовать так, чтобы Богу угождать, а не архиерею

Когда владыка делился какими-то успехами со мной как с келейником, ему удавалось не похвалиться, а по-отечески рассудить: «Ну, как я могу не помочь?», «Как же я его туда пошлю, у него же семья…» и т. п. Он мыслил категориями, которыми как раз старцы и мыслят, – архичеловеческими. Все свои действия по отношению ко мне он всегда объяснял. Причем это была именно забота о всех и вся, с особым предвидением того, что могло бы произойти в дальнейшем. Он пекся не только о твоей участи, а целостно смотрел: как именно ты можешь послужить, где больше принесешь пользы.

Помню, когда я еще только воцерковлялся, один священник часто обращал мое внимание на те или иные поступки нашего архипастыря с таким комментарием: «Владыка живет по Евангелию». Я видел это, и мне казалось: «Что же здесь необычного? В Евангелии так написано, вот он так и живет». Не замечая расхождений его жизни с Евангелием, полагал, что так и должно быть. «Естественно, а как еще по-другому? Он же христианин…» – недоумевал я, зачем на это еще так обращать мое внимание. Только годы спустя я понял, как это непросто – жить по Евангелию и соответствовать Христову идеалу…

Владыка, несмотря даже на свой, казалось бы, обязывающий сан, не ставил себя тем не менее в центр, он старался быть фоном, другим предоставляя шансы отталкиваться от его положения, авторитета, – лишь бы Церкви была польза! Он не опасался того, что может оказаться приниженным. Был такой величиной, что ему не страшно было пододвинуться: от него не убудет, он всё равно останется самим собой. В силу своего великодушия он так постоянно и обретался на вторых ролях, по-родительски отдавая первенство детям. Пусть они цветут. Самоотреченно жил, – сказано же: «Аще зерно пшенично пад на земли не умрет, то едино пребывает: аще же умрет, мног плод сотворит» (Ин. 12, 24).

Владыка вообще, оказавшись на астраханской земле, по свидетельству многих очевидцев, постарался сбить с себя «спесь» учительства. В простоте нашей обстановки она, даже не будучи таковой там, в ведущей духовной школе страны, все равно ощущалась. Он же преподавал в Московской духовной академии целых два десятилетия! Эту явную харизму знатока Богослужебного Устава было не так-то легко ему на самом-то деле скрыть. Насколько же ощущалось всегда его снисхождение, умаление себя ради нас! – он стал простым среди простецов. Именно потому, что владыка сумел сделать себя частью вверенного его попечению народа, он и стал вектором духовного устремления астраханцев. Сроднился со всеми тут. В этом и есть, еще по апостолу Павлу, дар апостольства (ср. 1 Кор. 9, 22), который, собственно, и подобает архипастырю, любому проповеднику – не на словах только – Истины Христовой. И никакие тут медиа-навыки ни при чем.

Свое богословие, образование, духовную жизнь владыка Иона свел к практике, доступной, близкой и понятной каждому из его невысокомудрствующей паствы. Он не то что поглупел, чтобы этим своекорыстно воспользоваться, смимикрировав под тех, от кого ему требовалось нечто взамен, – нет, он именно сумел переориентировать богословие на практические рельсы христианской любви. Он как бы уже воплощал то, о чем ранее читал и чему учился. И чему наставлял по долгу учительства в МДА других. Теперь же, будучи возведен на кафедру, он вдруг как-то, напротив, спустился к людям, и уже никого ничему напрямую не учил… А просто действовал так, что и неграмотные проникались Евангельской правдой! Преподаваемой им уже не на словах, а в духе, поступками, примером.

Он сумел переориентировать богословие на практические рельсы христианской любви

Его всюду считали за своего. Владыка не настаивал на сухих богословских формулах. Ему легко было сострадать и человеку простому, неученому, чья жизнь проходила порою даже не в самом даже областном центре, Астрахани, а где-нибудь совсем уж в глубинке. Владыка и до самых отдаленных уголков епархии доезжал. Его ждали и любили везде.

Наверное, можно сказать, что владыка Иона смиренно пошел на то, чтобы отказаться от своих первых даров, полученных им при начале служения Церкви Христовой, для того чтобы взамен получить более ценные. Дар академического учительства он обменял на дар понимания простого человека.

Это только с годами можно осознать, насколько прав был наш архиерей, когда сетовал, что отцы, получив высшее духовное образование, если они к нему относятся схоластически, как к букве закона, начинают и прихожан заламывать под абстрактные идеалы, особенно каких-то усвоенных новомодных психологических теорий. Устанавливают некие свои нормативы, в жажде скорейшей «пастырской эффективности» круша то, что выходит за стереотипы их концептуальных лекал. Это самое ужасное, что может быть! Владыка по этому поводу очень переживал: так и возникают всякие церковные нестроения… У него был дар чувства жизни. Все должно происходить естественно, Церковь – это живой Богочеловеческий организм.

Дар академического учительства он обменял на дар понимания простого человека

Владыка Иона, будучи литургистом, идя навстречу людям, мог доходить до такого смягчения Устава, которое, казалось бы, не вязались с его профессорской степенью. «Ну да, до первой звезды нельзя…» – скажет про трапезу в Сочельник, но тут же напомнит, как вынесли за богослужением звезду, указывая на свечу, которая действительно по службе символизирует Вифлеемское светило. И это всегда было такое радостное снисхождение ко всем! Именно по любви во Христе ко всей своей пастве. Не вымученное, не обязательно долженствующее, а идущее от сердца, – этого людям нельзя было не почувствовать, невозможно было не отозваться на эту любовь своего архиерея.

Это один из самых важных плодов его духовной жизни во Христе, он мог и других вдохновить на личные отношения с Богом, – пусть на небольшие, у каждого в свою меру, но на искренние, с полной самоотдачей, труды ради Церкви Христовой.