Домовая церковь в честь иконы Богоматери «Всех скорбящих Радость» при Яузской больнице

Усадьба Баташевых. Впоследствии Яузская больница, затем «МедСанТруд». Слева в глубине виден купол церкви в честь иконы «Всех скорбящих Радость»

Здание Яузской больницы находится на одноименной улице близ устья реки Яузы, давшей имена и больнице, и улице, которая сменила за свою историю несколько названий. Она именовалась то Николо-Болвановской – от храма святителя Николая Чудотворца на Болвановке, стоящего на вершине Таганского холма, где слободой жили ремесленники, изготовлявшие шляпные «болванки», то Таганной улицей – от других местных ремесленников, делавших чугунные таганы для походных и кухонных котлов. В 1922 году она была переименована в Интернациональную улицу – в честь I Интернационала, и только в наше время названа Яузской.

На холме у стрелки Яузской и Николоямской улиц возвышается белый каменный крест, ознаменовавший место закладки памятника великому князю Дмитрию Донскому: в 1380 году он с войском шел этой дорогой из Кремля на Куликово поле. В более позднее время здесь расположилась стрелецкая Тетеринская слобода, названная в честь своего начальника полковника Тетерина – есть версия, что он участвовал в походе Ивана Грозного на Астрахань. Об этой слободе напоминает местный Тетеринский переулок, примыкающий к Яузской больнице.

Интересно, что легенды исстари связывали это место с московской медициной. Будто бы именно здесь, на таганской Болвановке, по приказу Ивана III казнили иноземного лекаря Леона за то, что он не сумел вылечить сына великого князя Иоанна Младого. На самом деле его казнь состоялась на другой московской Болвановке – в Замоскворечье.

Местность же Швивой горки, которая считается одним из знаменитых семи холмов Москвы (и была названа по «ушивой», колючей траве, густо покрывавшей этот холм в древности), изобилует достоверными историческими памятниками. Ее вершину в далекой древности увенчал храм Никиты Мученика в Заяузье, где теперь находится Афонское подворье, а потом Борис Годунов построил поблизости храм во имя Симеона Столпника – в память о дне своего восшествия на престол. Тогда в этих краях еще жили ямщики, оставившие имя Николоямской улице, прилегающей к Яузской – по своему слободскому храму Николы в Ямах. А в XVII веке здесь уже находилась купеческая Семеновская слобода, названная по храму Симеона Столпника, которая оттеснила ямщиков выше – в район Рогожской заставы. Местные жители отстроили новую Симеоновскую церковь, просторную и величественную, и для работы пригласили архитектора Родиона Казакова, того самого, что построил и дворец Баташевых.

Дворянство и знать, несмотря на ремесленный, купеческий и ямщицкий характер местности, жаловали ее. В этих краях были земли боярина Никиты Романова, брата первой жены Ивана Грозного царицы Анастасии, пожалованные в 1655 году патриарху Никону под подворье Иверского монастыря. Стоял тут и Яузский дворец Петра I. А в конце XVIII века рядом с Никитским храмом на Швивой горке Матвей Казаков построил для графа А. А Безбородко настоящий дворец, который позднее перешел к генералу Тутолмину и, как считается, стал прототипом дома графа Безухова в толстовском романе «Война и мир». В том же конце XVIII века здесь находилась усадьба Чичериных, чей предок и родоначальник А. Чичери прибыл в Москву в свите царевны Софьи Палеолог. Владелицы этой усадьбы приходились сестрами бабушки А. С. Пушкина, и по их фамилии местный переулок был назван Чичеринским. Именно на том месте, приглянувшемся Баташевым, и появился их дворец.

Новый дом на Яузе, принадлежавший одному из братьев, Ивану Родионовичу Баташеву, занял огромное владение в 3 га, что соответствовало статусу заводчиков Баташевых, «вторых Демидовых», вместе с ними основавших в России чугунно-литейное производство во времена Петра I. Сам Ключевский отметил, что Петр поручил железное и горное дело «тульским кузнецам Баташеву и Демидову». В старой Москве имя братьев Баташевых произносили с таким же страхом, и настолько опутали их легендами и слухами, что трудно разобраться в них и понять, какое сказание к какому брату относится. Баташевы сумели не только получить потомственное дворянство за свои действительные заслуги перед Россией, но и вывести свой род из потомственных же дворян, затуманив свое истинное происхождение. Для этого они ловко воспользовались ситуацией: петровские реформы многих лишили дворянского звания, и позднее, при Екатерине II, вышло разрешение восстановить утерянный статус, если предоставить доказательства аристократической принадлежности предков, родословную и с подтверждением 12 бесспорных полноправных дворян. Крупные купцы и промышленники, какими и были братья Баташевы, нередко прибегали к фальсификации: уговаривали последнего промотавшегося представителя какой-нибудь дворянской фамилии признать родство, а потом подкупали благородных свидетелей. Дворянство Баташевых подтвердили целых 46 дворян вместо положенных 12, да еще и несколько генералов – истинно с баташевским размахом.

На самом же деле Баташевы происходили из старинных потомственных кузнецов Тульской оружейной слободы и были напрямую связаны с Демидовыми. Основатель этой горнопромышленной династии, Иван Тимофеевич Баташев, работал управляющим на демидовских заводах в Туле, а разбогатев, завел в 1716 году и собственное дело – производство железа, столь потребного тогда для России. Более того, именно Иван Баташев-Старший стоял у истоков производства знаменитых тульских самоваров.

Внуки его Андрей и Иван Родионовичи во второй половине XVIII века уже имели заводы в Тульской, Калужской, Рязанской, Тамбовской, Владимирской и Нижегородской губерниях – в Приокском горном округе. Эпицентром этого промышленного могущества стали Выксунские заводы в Нижегородской области, а в во Владимирской области они «угадали» неизведанную землю в Муромских лесах, богатую железной рудой и дремучими чащами, то есть обильным топливом для заводских печей. И еще сумели «договориться» с местными разбойниками, то ли укрывая их, то ли разрешив им вольницу за дележ награбленного, а возможно и то и другое. Баташевы вообще были не чисты на руку, однако оказались полезны России – именно они работали на вооружение армии, изготавливая по правительственным заказам ядра, пушки, бомбы, якоря, орудия для флота, обеспечив государево войско и во время русско-турецких войн, и разделов Польши, и даже Пугачевского бунта. Выпускали они и мирную продукцию – баташевский чугун считался самым качественным в Европе – и не обошли Москву. Чугунные скульптуры Триумфальной арки в честь 1812 года, московские фонтаны (сохранились два – на Театральной площади и у здания Академии наук на Большой Калужской), решетки кремлевских садов и даже колесница с конями на фронтоне Большого театра – все это было сделано на заводах Баташевых.

Так Баташевы очень быстро поднялись и даже превзошли Демидовых по количеству заводов. В 1783 году им действительно было пожаловано потомственное дворянство – подтасовка состояла лишь в том, что они записали себя и выходцами из такого же звания. Братья Баташевы на удивление умели ладить с властью и ее могущественными представителями, преподнося дорогие, удивляющие подарки. Например, ананасы, клубнику и абрикосы, выращенные в оранжереях, посылали к Рождеству, на Пасху и именины самой Екатерине II и фельдмаршалу Потемкину. За умение ладить со всеми, и с государственными лицами, и с рабочими, и с лихими людьми, их и прозвали «владимирскими Мономахами», а еще за твердую власть, богатство и благотворительность. Баташевы создавали больницы, приюты, бесплатные столовые, помогали возводить Большой театр и даже зоопарк на Пресне.

И в то же время у этой медали имелась страшная оборотная сторона. Издавна считался бесспорным факт, что братья Баташевы были не только «вторыми Демидовыми», но и, собирательно, «второй Салтычихой». Этим особенно прославился Андрей Родионович, старший брат владельца московских хором, описанный Мельниковым-Печерским в романе «На горах». На своих владениях он будто бы устроил подпольную чеканку фальшивых денег, и за счет угождений власти не имел страха ни перед чем, истязая рабочих, убивая неугодных и всячески подражая Демидовым. Ему ничего не стоило столкнуть чиновника, приехавшего с ревизией, в доменную печь, или замуровать три сотни рабочих в подземелье, когда от Павла I были прислана комиссия для проверки сведений о чеканке фальшивых монет. Ходила легенда, как однажды к Баташевым в дом приехал чиновник с расследованием, когда слухи о злодеяниях дошли до высоких лиц: его провели в неубранную комнатку, где на столе лежали фрукты в вазе, конверт с деньгами и записка: «Фрукты съешь, деньги возьми и убирайся, пока жив».

Иногда этот случай приписывают Ивану Родионовичу, хозяину московского дома, и, говорят, будто бы даже он произошел в стенах дворца на Яузской, хотя инцидент был намного раньше его построения. Об этом брате остались крайне противоречивые сведения, тем более что в его доме были обнаружены какие-то подозрительные, мрачные подземелья и потайные ходы к Яузе. Одни историки считают Ивана Родионовича копией старшего брата, тоже ничем не брезговавшим, другие – его противоположностью. Отзывы о нем, дошедшие из глубины веков, свидетельствуют, что был Иван Родионович хотя и «не без хитрости», но человеком скромным, честным и добрым, ведь недаром же, когда он умер, рабочие его заводов поставили ему на свои деньги надгробный памятник с надписью «Отцу-благодетелю от детей-подданных». (Интересно, что на Выксунских заводах у него работали Горностаевы, из рода которых вышел архитектор Ф. Горностаев, построивший знаменитую колокольню Рогожского кладбища. По легенде, она была благочестиво ниже Ивана Великого на один кирпич, а на самом деле – на один метр.)

Так или иначе, получив дворянство, Баташевы стали заводить свои дома в столицах, поближе к власти и правительственным заказам. Иван Родионович обосновался в Москве, и дом на Яузе построил его крепостной архитектор Кисельников – тот же самый, что строил и баташевское родовое гнездо на Выксе, или его родственник. Однако для такого владельца требовался не только соответствующий дом, но и соответствующий архитектор – именитым заказчикам подобали именитые мастера. И считается, что крепостной Кисельников лишь строил по проекту, составленному каким-то прославленным зодчим. Иногда его автором сенсационно называют Василия Баженова, тоже строившего для Баташевых в их немосковских владениях, иногда – французского мастера Шарля де Вальи, которому приписывают и дворец Шереметевых в усадьбе Кусково, но чаще всего им считают Родиона Казакова, ученика и однофамильца знаменитого Матвея Казакова. Родион Казаков тоже был известен старой Москве: он построил церковь святой Варвары в Китай-городе, храм Мартина Исповедника на Таганке, Влахернскую церковь в усадьбе Кузьминки, деревянный Пречистенский дворец для Екатерины II, звонницу для Спаса-Андроникова монастыря (взорванную большевиками) и вообще был очень престижным мастером. Вероятно, он и исполнил проект баташевского дворца на Яузе в стиле превосходного классицизма, а крепостной Кисельников воплощал замысел в жизнь.

Иван Баташев начал строить усадьбу в 1799 году – в том же году, когда скончался его брат Андрей. Старинный историк утверждал, что Иван построил дом в Москве на кровавые капиталы старшего брата, но все же он вел строительство на собственные средства и с истинно фамильным размахом, скупив участок в шесть переулков – это было одно из самых больших частных владений в старой Москве. Есть версия, что уже тогда Баташев намеревался подарить его любимой внучке, и Таганная улица украсилась памятником «сказочным по архитектуре и красоте», который не обходил и не обходит вниманием ни один путеводитель. По старой московской традиции главный дом стоит в глубине двора, дерзко – вопреки петровскому указу о красных линиях, – но со вкусом и достоинством: на линию вынесены флигели с оградой (которую сравнивают лишь с решеткой Летнего сада в Петербурге) и воротами, украшенными чугунными львами баташевского литья. Исследователи подметили удивительную деталь: одни маски и фигуры изображены с типично русскими лицами, а другие наделены обликом римских патрициев. Оказывается, Баташевы устроили на своих заводах художественную школу, дабы иметь своих художников, и посылали талантливых учеников доучиваться в Италию.

Осталось непонятным, была ли в усадьбе домовая церковь, ведь для больничного храма в конце XIX века строили новое отдельное здание. Известно, что Баташев очень опекал соседний Симеоновский храм, в приходе которого находился его дом, и участвовал в перестройке, завершившейся в трагическом 1812 году. Возможно, что священники из этой церкви совершали богослужения в доме Баташева, что нередко случалось в богатых дворянских домах. Изучена была усадьба и на предмет потайных ходов, дабы определить истинный характер хозяина. Игнатий Стеллецкий, археолог, искавший библиотеку Ивана Грозного, обследовал этот дом после революции. Обнаружились каземат с двумя скелетами, один из которых был прикован к стене, а также многочисленные ниши в стенах, являвшиеся, по мнению Стеллецкого, каменными мешками. Однако имеются объяснения и на сей счет: если хозяин действительно отличался добротой, то это могли быть узники времен нашествия Наполеона. А остальное – еще одна тайна истории.

В 1812 году хозяину пришлось спешно покинуть свое владение, и в его дворце устроил себе резиденцию наполеоновский маршал Иоахим Мюрат, чьи войска первыми входили в пустую Москву. Ставка Мюрата спасла баташевский дворец от пожара. Когда пламя разгорелось около Яузского моста, французские солдаты вместе с русскими отстояли усадьбу. Баташев же оставил в доме всю челядь и приказчика, который подробно описывал ему в посланиях все, что происходит во дворце. А непрошеные гости не церемонились. Расположившись на постой, они потребовали ужин и постель. В доме нашлась одна сайка, которую отдали Мюрату, а остальные не солоно хлебавши отправились почивать, причем каждый требовал себе отдельную комнату и «барскую постель».

Легенда гласит, что из уважения к знаменитому генералу М. А. Милорадовичу, приходившемуся Баташеву родственником, Мюрат нарушил приказ Наполеона и не взорвал усадьбу после своего ухода – она была единственной в Москве, уцелевшей в пожаре 1812 года. Однако не пощадил соседнюю Симеоновскую церковь, только что отстроенную на деньги Баташева. Да и самому дому был нанесен такой ущерб, что хозяин, вернувшись, потратил 300 тысяч рублей серебром на его восстановление.

И еще раз события 1812 года, словно эхо, отозвались в судьбе этого дома. Иван Баташев прожил 90 лет, похоронив всех детей, и оставил свое огромное состояние вместе с московским домом на Яузе и Выксунскими заводами любимой внучке Дарье Ивановне. Непутевый отец ее слыл в семье франтом и ловеласом. Дочь оказалась ему под стать, любила наряды, за которыми ездила в Париж, сверкала на балах украшениями и вообще старалась выглядеть аристократкой, как и положено потомственной дворянке. Ей удалось найти себе прекрасную партию. Дарья вышла замуж за героя Отечественной войны генерала Д. Д. Шепелева, чей портрет украсил Военную галерею 1812 года в Зимнем дворце, а имя было занесено на мемориальную плиту в галерее храма Христа Спасителя. Его далекий предок, немец Шель, прибыл в Россию на службу еще к Дмитрию Донскому, а сам генерал Шепелев участвовал в знаменитых сражениях при Тарутино, Малоярославце и селе Красном, где ход Отечественной войны был переломлен, и началось изгнание Наполеона из России. Войска Шепелева преследовали его до самого Березина – там Наполеон покинул Русскую землю.

Приданое Дарьи Баташевой не имело себе равных. После кончины ее деда в 1821 году генерал Шепелев получил и этот московский дом, отныне именуемый Шепелевским. Генерал был очень хлебосольным хозяином, угощавшим тут на своих зимних обедах всю Москву, а в 1826 году у него останавливался посол Великобритании герцог Девонширский, приехавший на коронацию Николая I. Шепелев же стал управляющим Выксунских заводов, где сумел модернизировать производство, но не смог остановить надвигавшийся крах. После его смерти в 1841 году и разорения Шепелевых опекуном был назначен полковник В. А. Сухово-Кобылин (отец известного писателя), установивший на заводах новое управление.

А легендарный московский дом получил новое, благое продолжение своей биографии. Дочь Шепелевых Анна вышла замуж за князя Льва Голицына, и дом оставался в их владении. После смерти хозяев усадьбу в 1876 году выкупил город под Яузскую больницу для чернорабочих, при которой была устроена домовая церковь в честь иконы Богоматери «Всех скорбящих Радость».

Устройство больницы для чернорабочих было продолжением екатерининского попечения о больницах для простого народа после московской эпидемии чумы 1771 года, напугавшей императрицу. По всей России вменялось строить больницы, сиротские дома, богадельни и создавать систему «общественного призрения» – это были зачатки социальной медицины в России. Уже в 1776 году на Мещанской улице была создана крупнейшая в Москве Екатерининская больница, где освятили домовую церковь в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость». Исключительно для рабочих она тогда не предназначалась, в ней мог получить помощь каждый москвич, а некоторые категории неимущих лечились бесплатно. Позднее она была переведена на Страстной бульвар и названа Ново-Екатерининской, а прежняя, на Мещанской, стала Старо-Екатерининской. На время она стала больницей для арестантов под заведованием «святого доктора» Ф. Гааза, в стенах которой он и провозгласил свой знаменитый призыв «Спешите делать добро»! Новая эпидемия холеры, косившая москвичей в 1830 году, выявила недостаточность в городе народных больниц. Наряду с прочими мерами Старо-Екатеринискую больницу в 1843 году превратили в первую больницу для «чернорабочего классу людей». К ним относились все сельские жители, работавшие в Москве, извозчики, землекопы, и даже лакеи.

Эпоха отмены крепостного права и великих реформ принесла перемены в Москву и в ее народное здравоохранение. Во-первых, колоссально выросла численность рабочего населения Москвы за счет деревенских и провинциальных жителей, пришедших на заработки, а бурно развивавшаяся промышленность, как и городской транспорт, увеличили не только число своих работников, но и количество травм. Переполненная Старо-Екатерининская клиника открывала по Москве свои филиалы, которые затем обратились в самостоятельные городские больницы, такие, как Мясницкая, Басманная и Яузская. В этом году ей исполняется ровно 130 лет.

Прежде чем устроить в ней домовую церковь, пришлось переделывать здание старой усадьбы под больницу. Этим занимался главный врач Н. А. Берензон, а работы проводил инженер-архитектор А. А. Мейнгард, перестраивавший тогда все отделения Старо-Екатерининской больницы. (Он же участвовал в создании кремлевского памятника Александру II и построил ворота с колокольней на Введенском кладбище.) Наверно, этим длительным ремонтом объясняется тот странный факт, что главный врач Берензон не поселился в служебной квартире на территории больницы, как было принято, а купил себе в 1879 году особнячок в Гагаринском переулке близ Пречистенки у Н. П. Свистунова – одного из последних оставшихся в живых декабристов. (Интересно, что прежде этот дом принадлежал тому самому князю Гагарину, чьим именем назван переулок.) Несмотря на «рабочий» характер, Яузская больница вскоре стала выдающейся московской клиникой. Другой ее главврач, хирург Ф. И. Березкин, сумел обеспечить больницу столь передовыми операционными, что их предоставляли для приезжавших в Москву западных медицинских светил.

Городу и врачам в устройстве Яузской больницы помогали купцы-меценаты. В числе главных ее благотворителей были Старцевы, русские пчеловоды-медовщики. В фильме «Петр I» есть эпизод – царь просит у бояр денег на флот, и тогда, поклонившись в землю, какой-то мужичок протягивает государю кошелечек с золотом. По семейным преданиям, это и был родоначальник «медовой династии» Иван Васильевич Старцев. Его сыновьям повезло: они выиграли в лотерею 200 тысяч золотых рублей, половину отдали на строительство Успенского храма в Переславле-Залесском, а на остальные перебрались в Москву и завели собственное дело – медо-воскотопенный завод. За благодеяние удача не оставила их: уже внук того мужика Константин Алексеевич стал поставщиком двора Его Императорского Величества. Старцевские восковые свечи зажигались на пасхальных и рождественских богослужениях в кремлевских соборах и в храме Христа Спасителя, ценный мед поступал к кондитеру Эйнему и аптекарю Феррейну, а в качестве подарка – на стол к государю. Как благотворитель Старцев помогал церкви Никиты Мученика на Швивой горке, Спасо-Андроникову монастырю и Яузской больнице, поскольку ее врач П. А. Усов был у Старцевых домашним доктором.

С помощью купцов-благотворителей в 1899 году при Яузской больнице и выстроили домовую церковь в честь иконы «Всех скорбящих Радость». Задача перед архитекторами стояла сложная: вписать новую церковь – отдельное двухэтажное здание – в архитектурный ансамбль старой дворянской усадьбы. И она была поистине виртуозно исполнена: сделанная наподобие миниатюрного флигеля, она соединяется с главным зданием маленьким переходом на уровне второго этажа, а на уровне первого этажа от главного здания ее отделяет небольшая арка, ведущая во двор больницы. И хотя при взгляде на церковь чувствуется позднее время ее построения, она не выглядит архитектурным диссонансом.

Посвящение больничной церкви понятно, ведь чудотворной целительной силой икона «Всех скорбящих Радость» прославилась еще в XVII веке, но может быть, здесь отдавалась и дань домовому храму «базовой» Старо-Екатерининской больницы. А в 1906 году был освящен нижний придел во имя преподобного Сергия Радонежского, по имени небесного покровителя благотворителей – храмоздателя С. И. Лямина и купца 2-й гильдии ктитора С. Е. Чеблокова. Были в том и сугубо практические нужды. Обычно больнице полагалось две церкви: одна главная, домовая, для больных и врачей, другая – отдельная, для отпевания покойников, ради соображений и моральных, и санитарных, так как были и инфекционные пациенты. В Яузской же больнице оба таких храма оказались в одном здании, словно под одним сводом, но в разных помещениях. Главный храм находился на втором этаже, и проход в него осуществлялся по переходу-галерее, который соединял здание больницы и церковь. Так больные могли посещать домовый храм, не выходя на улицу. Нижний Сергиевский придел находился на первом этаже и имел отдельный вход с улицы, не сообщаясь с больницей, от которой его отделяла арка.

В причте домовой церкви были священник, диакон, псаломщик и обязательно имелся староста-купец, на которого ложились все материальные нужды храма. Тщанием С. Е. Чеблокова, состоявшего ктитором много лет, церковь была украшена и расписана художником Я. Е. Епанечниковым, одарена утварью и иконами, такими, что после революции некоторые передали в Третьяковскую галерею. В создании же храма участвовал известный купец-благотворитель, Сергей Иванович Лямин, сын городского головы. Его отец во время Крымской войны жертвовал крупные средства на нужды солдат, много сделал для открытия Политехнического музея, но, тем не менее, был вынужден подать в отставку за то, что явился с визитом к губернатору П. П. Дурново не в мундире, а во фраке. И после этого он продолжал помогать московским храмам, был попечителем замосквореченского храма Николы в Пыжах и устроил в 1872 году деревянный храм святителя Тихона Задонского на Ширяевом поле в Сокольниках. Сын пошел по стопам отца: на его средства совместно с капиталом купца И. С. Титова была возведена домовая церковь при Яузской больнице.

В трагическом феврале 1905 года в истории этой церкви произошло печальное, но выдающееся событие, ее посетила великая княгиня Елизавета Федоровна, в те дни ставшая вдовой. Бомба, брошенная в Кремле террористом Каляевым, убила и великого князя Сергея Александровича, и его кучера Андрея. 9 февраля Елизавета Федоровна пришла в церковь отдать последний долг верному слуге, отстояла литургию и панихиду и пешком проводила гроб на Саратовский (Павелецкий) вокзал.

Это событие было и первым звонком грядущей революции. В 1918 году Церковь была отделена от государства и все домовые храмы подлежали закрытию, однако, по некоторым данным, до церкви Яузской больницы добрались только в начале 1920-х годов и еще успели ограбить ее на предмет изъятия ценностей. Саму больницу революционно назвали «имени Всемедикосантруда», но поскольку сие наименование было труднопроизносимо, название упростили – «больница имени Медсантруд», как тогда назывался профсоюз медработников. Все это было только громкой демагогической вывеской. Яузская больница стала ведомственной для ГПУ, и в ней не только лечили чекистов, но и расстреливали, и даже тайно хоронили во дворе их жертв, словно над домом нависла зловещая тень господ Баташевых. С 1921 по 1926 годы здесь было захоронено около тысячи человек. Известно, что это были молодые люди, до 35 лет, большинство с высшим образованием: дворяне, царские офицеры, профессора, литераторы, священники, музейные работники и несколько иностранцев. Если пройти через арку, отделяющую домовую церковь от больницы, во двор, там можно увидеть памятник этим жертвам советского террора в виде большого розового валуна, установленный в 1999 году. На мемориальной доске занесены в алфавитном порядке множество имен и фамилий погибших.

Тем не менее, врачи больницы продолжали дело служения людям. Здесь лечили и сыпнотифозных в годы гражданской войны, а во время Великой Отечественной войны тут действовал хирургический госпиталь: в 1943 году именно в нем впервые в СССР начали применять пенициллин для лечения больных.

Яузская больница действует и сейчас под номером 23. Помещения бывшего храма заняты под больничные нужды, но поскольку само здание полностью уцелело, есть надежда и на возобновление домовой церкви.