Может ли война быть лучшим временем жизни

Фильм «Донецкая Вратарница», по словам режиссера Натальи Батраевой, дался ей очень нелегко. Наталье многое пришлось пережить, чтобы фильм все-таки состоялся.

Три года съемок на Донбассе, порой и под обстрелами, почти год мучительного монтажа, столкновение с московской беспощадной реальностью. Это её дебют.

На фестивале документального кино «Россия» – главном национальном смотре кинодокументалистов страны, состоявшемся в Екатеринбурге с 1 по 7 октября – фильм победил в номинации «Лучший короткометражный фильм», а также получил приз кинопрессы «За творческий поиск и новое видение острой современной темы».
«Это эдакий русский документальный ‟Оскар”», – шутит сама Наталья.

Об истории создания фильма «Донецкая Вратарница» мы поговорили с автором фильма.

Звук падающих лепестков роз…

– Как возникла идея снять фильм о монастыре, который оказался в эпицентре войны?

– Сначала ни о каком фильме речи не шло, с декабря 2014 года я снимала хронику, фиксируя происходящее ‒ в надежде, что потом из этого что-то выйдет. Только сейчас я поняла, что до документального кино надо дозреть – десять лет назад мне и в голову не приходило снимать фильмы, было достаточно книг и фотовыставок, а сейчас я явственно поняла, что не могу этого не делать.

Я не знала, как подступиться к этому, денег на учебу режиссуре у меня не было, но было непоколебимое чувство: если не буду создавать фильмы – просто умру. Случайно, в Москве, на кинофестивале «Лучезарный Ангел», я познакомилась с Мариной Михайловной Бабак – режиссером Константина Симонова. Я подошла к ней и сказала, что снимаю и пишу про войну. Она ответила: «Прекрасно! Запишите мой телефон!» И совершенно бесплатно стала учить меня режиссуре. Она помогла мне систематизировать отснятый материал, параллельно я расшифровывала и монтировала. Было очень тяжело, но Марина Михайловна настаивала, что нужно сразу браться за сложные вещи. В процессе работы я стала задумываться, что делать дальше? Случайно разговорились с Натальей Шуваловой – моей землячкой, режиссёром монтажа, настоящим профессионалом документального кино, от нее узнала про Питчинг дебютантов при Союзе кинематографистов России. У меня уже были наработки, и я решила попробовать.

– Расскажи поподробнее про Питчинг. Честно говоря, только от тебя услышала это слово…

– Питчинг заставляет мобилизоваться. Там все достаточно жёстко – с тобой никто не будет сюсюкать. Нужно предоставить сценарий, а если выходишь в финал – четко рассказать, о чем фильм. Участник защищает свой проект на большой сцене в Доме кино в Москве. Каждому дается ровно пять минут, полторы из которых занимает трейлер, за оставшиеся 3,5 минут ты должен доказать жюри, что адекватен и сможешь справиться с работой.

Мне было очень непросто подготовиться, именно в этот момент у меня сложились тяжелые личные обстоятельства, но я все-таки прилетела на два дня.

Я поняла, что нужно идти ва-банк, потому что есть уникальный материал, который должен увидеть зритель

В день защиты проектов, в Доме кино, состоялось прощание с актером Алексеем Баталовым – гроб с телом уже увезли, но траурные принадлежности остались. Ребята, волнуясь, то и дело задевали то подставку под портрет, то еще какие-то предметы. Вдруг, не обращая внимания на репетицию, в зал ворвались рабочие и с громким треском стали отдирать черный креп со сцены. Я сразу вспомнила эпизод из «Служебного романа». Это было гротескно. И когда я вышла на сцену и стала говорить то, что в самолете набросала от руки, поняла, что «плыву»… С этого момента поняла важность тщательной подготовки.

Мой сценарий не занял первого места, но стал одним из лидеров Питчинга. В качестве призов мне дали в аренду съёмочное оборудование, дальнейшее продвижение фильма на 15 фестивалях; телеканал «Звезда» вызвался оказать поддержку.

Я поняла, что нужно идти ва-банк, потому что денег на ВГИК у меня нет, но есть уникальный материал, который должен увидеть зритель – надо просто брать и делать то, что должен. Уже после того, как я подписала договор со «Звездой», вдруг осознала, что наделала…

Наталья Батраева

– Было очень сложно. Мои герои – живые люди, которые доверились мне. Ты прекрасно знаешь, какая в Донецке ситуация. Надо быть очень осторожным, чтобы не подставить их. Я долго колебалась, прежде чем заключить договор, но когда мне пообещали дать профессионального оператора, согласилась.

Телеканал «Звезда» – это серьезный уровень, моя съемка на обычный фотоаппарат Canon не годилась. Но в итоге оператора мне не дали, предложив местного спецкора, который явно не подходил для такой работы, камеру тоже не дали. И я продолжила снимать сама, слава Богу, что к финальной съемке подключился Александр Гриценко, оператор из Донецка. Я очень ему благодарна. Когда его попросили помочь, он сразу откликнулся – не каждый подойдёт для такой съемки. Человек должен быть смелым и в то же время понимать, что ты от него хочешь. Но я почувствовала: Саша – мой человек.

Например, я не люблю снимать цветочки, закаты, рассветы, пейзажи, а Саша снял, и на основе этого я создала систему образов, хотя замучила монтажеров, которые помогали, – все должно было быть до деталей проработано. Я просила помочь найти звук падающих лепестков роз. Они отвечали, что Тарковский отдыхает. В утешение я прочитала, что однажды Брессон провёл целый день в звукозаписывающей студии в поисках звука падающей кочерги. И я его прекрасно понимаю – звука падающих лепестков я так и не нашла.

– И что вместо этих звуков?

– Ничего. К сожалению, у меня лепестки падают беззвучно. План съемок главной, финальной сцены фильма – литургии в разрушенном храме – мы разрабатывали с Сашей. В монастыре нет электричества, нужен был автономный свет, кое-что мне дали в аренду в Москве, мы с военкором Сергеем Белоус носились по Донецку перед комендантским часом и собирали, у кого что было. Но это стоило того! Потому что такого эпического момента больше не было. Вскоре службы стали проходить в монастыре каждое воскресенье.

На войне невозможно притворяться…

– Получается, на «Звезде» нет ни одного военного оператора?!

– Наверное, есть, но они не работают на Донбассе. По телефону оператор сказал, что у них нет желающих ехать туда – меня это так поразило! Я остановилась на обочине (была за рулем) и минут пять осмысливала. До этого думала, что они оттуда не вылезают. Для меня это было дико – как можно не хотеть ехать на Донбасс (смеется)?! Разные грани жизни…

– Как бы ты сама охарактеризовала, о чём твое кино?

Документальное кино – всегда магия

– О жизни. Документальное кино – всегда магия, никогда нельзя предугадать, о чем оно будет. Это не художественный фильм, здесь нет сценария. Герои подчас выказывают такое нестандартное мировоззрение, что рубят все авторские наработки! Разворачивают сюжет на 180 градусов, и в итоге получается совсем другое кино. И это здорово! Я радуюсь, когда такое происходит! Ты должен просто попытаться уловить мысль, не ломать человека, не пытаться подстроить под себя, быть подвижным, не закостенеть, идти за тем, кто тебя ведет.

– А как ты выбирала своих героев?

– Я не выбирала, все происходило само собой. Сначала мать Михаила (настоятельница Свято-Иверского монастыря) попросила меня снять видео для их личного архива. Когда мы в первый раз приехали в монастырь, там были еще сильные обстрелы.

Потом я попала в Донецкий аэропорт. До сих пор не пойму, как это получилось, но мне кровь из носу нужно было там быть. Это было в феврале 2015 года, спустя две недели после того, как его отбили. Именно тогда были жуткие обстрелы города. Я приехала в аэропорт на несколько часов и осталась там на сутки. И эти сутки я не забуду никогда!

Когда ночью по рации услышала, что на нас идет большая танковая колонна украинских войск, поняла, что попала! «Вот и все! – подумала тогда. – Сейчас они пойдут на штурм, а я стрелять не умею, оказать помощь не умею, куда бежать – не знаю, тяжелый рюкзак с камерой не брошу. И как буду выползать со всем этим?!» Это сейчас смешно… а тогда было очень страшно, стояли морозы, мы пытались топить печку, но это плохо получалось, моментально покрывались копотью, были голодными, замерзшими.

– Какое впечатление произвели на тебя ополченцы в Донецком аэропорту?

– Сильное! Многим было по 18‒19 лет, но я чувствовала себя защищенной, – они настоящие мужчины! Все взрывается, свистит, а тебе спокойно, потому что эти ребята не бросят – это какая-то внутренняя уверенность. На войне на людей можно положиться, там невозможно притвориться, ты же знаешь…

– Да, когда вопрос жизни и смерти, все маски слетают.

– Там тебя видят сразу и либо примут, либо нет. Все понты улетучиваются, и ты остаешься таким, какой есть.

– Может, это один из плюсов войны?

– Да, это все настоящее. Я до сих пор общаюсь с этими ребятами, некоторые перешли в следующий фильм. Я не могу просто так их оставить – ощущаю потребность донести до других то, что тогда поняла и что в мирной жизни встречается довольно редко.

Претворить ненависть в любовь

– В «Донецкую Вратарницу» вошли эпизоды из аэропорта?

То, о чём мы читаем в Евангелии, зримо воплощено здесь

– Да. Частично. Причем, когда меня заставляли переделать фильм и убрать показавшиеся кому-то мрачными моменты, я этого не сделала, и слава Богу. Получилось светлое кино. На самом деле, аэропорт – тоже символ, как и монастырь. Как земная и небесная гавань. Может быть, это штамп, но это Промысл, ведь они оказались один напротив другого. Монастырь и все, что происходит вокруг него, для меня – символы верности Христу: то, о чём мы читаем в Евангелии, зримо воплощено здесь.

– В фильме ты подчеркиваешь, что вне политического контекста, но, так или иначе, видна твоя авторская позиция. Это не противоречит самой идее фильма?

– Объективности, как таковой, не существует. Мы находимся на той или иной стороне, тем более когда идет война. Сейчас на платформе народного финансирования мы пытаемся собрать деньги на международное продвижение фильма: https://planeta.ru/campaigns/7835/updates Это делается, чтобы отстоять наши интересы доступными способами в информационной сфере.

Можно опуститься и до обвинений, проклятий в адрес друг друга, искать персонажей, случаи, которые вызовут ненависть. Мы не хотим этого делать. И это было одним из условий матушки Михаилы. Может, во второстепенных вопросах мы с ней и расходились, но в основном у нас было одинаковое понимание, что людей сталкивают лбами, и украинский народ можно только жалеть. Сейчас всем плохо, поэтому пытаются найти крайнего.

Эта атмосфера ненависти ощутима во всех войнах и катастрофах, не только на Донбассе, подобное было в Цхинвале – плотный ком, который висит в воздухе, с ним невозможно справиться. Похожее ощущение присутствовало во время наводнения в Крымске, но там была ненависть по отношению к российской власти…

– Да, я тоже была там, помню…

Нельзя идти на поводу у ненависти, нужно попытаться трансформировать её в любовь

– Когда людей просто не предупредили о трагедии, а её можно было избежать. И там был опять ком боли. Это – закономерность. Но нельзя идти на поводу у ненависти, нужно попытаться трансформировать её в любовь, суметь показать другую сторону трагичных событий.

На протяжении работы над фильмом надо было определиться, о чем фильм. Я спрашивала у друзей, о чем? Мне отвечали: «О Русском мире». Я говорила: «Нет, вы ничего не понимаете!» И бежала к следующему – это было очень смешно. И в один прекрасный момент я поняла, что это фильм о счастье! И начинается он со слов о счастье.

– Это очень неожиданно. Возможно ли испытывать счастье во время войны?

– У каждого свой критерий. Все герои в эпилоге говорят о счастье, хотя напрямую никто не ставил этого вопроса. Где-то в середине этого пути совершенно случайно возникла мысль, что война может быть лучшим временем жизни. И меня это поразило. Я начала думать, пыталась разгадать этот ребус. Очевидно, что героини, сами того не подозревая, являются носительницами какого-то высшего знания – и это чувствует зритель. Если я начну пересказывать, ничего не будет понятно, надо смотреть фильм и видеть выражение их глаз.

За годы работы с людьми у меня выработался принцип: я не снимаю, а проживаю с героями часть их жизни, если человек не заинтересовал меня, как личность, если в нем нет некоей загадки, он не попадет в фильм. Мы с героинями пололи грядки, лазали по развалинам, они рассказывали, что там было до войны, я снимала. И во время этих разговоров камера неожиданно даже для меня выхватывала их поразительный внутренний свет.

Они – обычные женщины, со своими страхами, но, пережив войну, демонстрируют необыкновенную внутреннюю силу, которая подчиняет. Она в какой-то момент выходит наружу и становится осязаемой, а потом опять прячется – это нельзя спрогнозировать…

Главное – понять, почему эта война никак не заканчивается…

– А были ли ещё интересные моменты во время съёмок?

– Однажды, когда я задала вопрос матушке о том, как ей удалось преодолеть страх, ведь она ездила в монастырь под постоянными обстрелами, неожиданно раздался такой сильный взрыв, что я подпрыгнула, а матушка всего лишь вздрогнула – и потом как ни в чём не бывало продолжила говорить. И это всё сняла камера. Это удача! И из таких удач должна состоять канва фильма, который претендует на глубину. Но сам съемочный процесс был очень непростой. Мне все время хотелось уйти от статичности. С одной стороны, не хотелось снимать «говорящую голову», но, с другой стороны, когда человек двигается, его внимание рассеивается. Я до сих пор не могу выработать баланс, хочется очень живого, но все-таки, в первую очередь, глубокого общения.

Монтаж фильма получился тоже динамичным, местами – клиповым, возможно, он отражал мое внутреннее состояние.

Во время создания фильма я дошла до ручки финансово, не могла ничего заработать, потому что не могла бросить фильм, сдерживали жесткие условия договора. Все, что мне заплатили, как режиссеру, ушло на съемки, а надо было как-то выжить в Москве – не хочу даже вспоминать об этом. К тому же параллельно шла борьба за жизнь тяжелобольного близкого человека, нужны были деньги на лечение, – а в адекватной оплате риска и вложенного труда мне было отказано. За взятую высокую планку пришлось дорого заплатить – своей и чужой жизнью.

– Как ты считаешь, это стоило того?

– Да, стоило. Если не попробуешь, никогда не узнаешь, на что способен. Наталья Шувалова, благодаря которой мне удалось справиться со смыслами и выстроить канву повествования, сказала, что, войдя дилетантом, из этого фильма я вышла уже режиссером. Но это очень жесткая школа во всех, и в первую очередь человеческих, отношениях, мне бы не хотелось, чтобы кто-то повторил этот путь.

– Ты боялась чего-то нового, неизвестного?

Мир без этого фильма в какой-то мере обеднел бы

– До этого я никогда не делала фильмы, а сейчас понимаю: мне уже не нужны подпорки, а нужны люди, которые смогут дать профессиональную оценку и которым я буду доверять. Идет продолжение этой темы, есть, о чём снимать дальше. Мир без этого фильма в какой-то мере обеднел бы. Это не самонадеянность. Это вклад в документальную летопись. Никогда не надо бояться, надо брать и действовать. Но будет очень тяжело, буквально на пределе…

– В трейлере звучат слова о том, что матушка молилась о примирении двух сторон, но, видимо, никто не захотел. Ты считаешь, можно было предотвратить эту войну?

– Да, конечно, если бы было осознание и покаяние. Надо понять, почему эта война никак не заканчивается, а не роптать. Видимо, мы еще не пришли к такому внутреннему состоянию, когда Господь захочет переломить ситуацию. Мы должны усвоить важные уроки. Но ведь становится все хуже и хуже. Это показатель нашего внутреннего состояния. Все давно написано в Библии. Когда израильский народ уклонялся от Бога, следовали войны и кары. Что еще должно произойти, чтобы произошли перемены?!

У нас сильный культ золотого тельца, и пока мы его не преодолеем, ничего не изменится, как мы справимся, я не знаю. Просто Украина – на переднем рубеже. Мы пока позади. Но все зреет, витает в воздухе. И то, с чем я столкнулась за прошедший год в Москве (не на войне!), – привело меня в ступор. Это мои личные впечатления.

Друзья сейчас поздравляют меня с окончанием работы над фильмом, но одновременно и со знакомством с реальной жизнью.

​