О свободе во Христе и старце Софронии

Вдова покойного Георгия Великанова продолжает находить на компьютере мужа статьи, написанные специально для портала Православие.Ru. Данная статья посвящена одному из самых известных духовных писателей нашего времени – архимандриту Софронию (Сахарову), ученику преподобного Силуана Афонского.

Итак, стойте в свободе, которую даровал вам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства… (Гал. 5, 1).

Глотнуть воздух духовной свободы дается в жизни каждому христианину: это мгновения благодати. Как писал в своем дневнике о. Василий (Росляков): «Дух Святой… как если бы тебе дали крылья и сказали: а теперь можешь летать по всей вселенной…».

Но «стоять» в свободе – то есть постоянно пребывать в ней (жить так постоянно) – очень трудно. Страшно. Да и рискованно: ведь свобода всегда связана с возможностью ошибки… И потому многие духовные наставники, близкие к нам по времени, ‒ например, свт. Игнатий (Брянчанинов), ‒ все время предупреждают нас об опасности экзальтации, восторженности, прелести.

Беда в том, что этот настрой, который у святых являлся выражением духовной трезвости, у нас – превращается в страх. Страх вообще свойственен человеку: рождаясь, ребенок плачет – его тревожит тот неизведанный мир, в котором он оказался. Чтобы справиться со страхом, человек создает структуры. Государство, все формы социального взаимодействия. Правила поведения. Рамки. В них мы ищем защиту. Все человеческие отношения пронизаны этим. И – да! – Церковь как социальный институт (а не как Тело Христово) тоже играет по этим правилам. Здесь – человеческий, несовершенный и преходящий аспект Церкви.

Переживая муки духовного рождения, человек тоже иногда испытывает страх, чувство головокружительной высоты, бездны, в которой нет опор. По словам сказочника Михаэля Энде, которые любил цитировать покойный Г.С. Померанц, ‒ «учись стоять ни на чем».

По зову Господа ты прыгаешь в никуда… и падаешь на мягкий матрац

Слова, очень важные для каждого христианина, если только прибавить к ним: «учись стоять ни на чем, взирая на Христа». Этот урок Господь преподал Петру. И с тех пор через него проходят все святые. Ведь святые – это всегда люди, ходящие по водам (внутренне, в жизни своего духа, или и внешне – неважно). А еще – это люди свободные. Такова привилегия жизни без опор. По зову Господа ты прыгаешь в никуда… и падаешь на    мягкий матрац^[1]. Рука Божия подхватывает тебя[2].

Именно такую жизнь прожил ‒ и свидетельствовал о ней ‒ родившийся ровно 120 лет назад старец, схиархимандрит Софроний (Сахаров). Человек удивительной судьбы и еще более удивительной внутренней и литургической свободы.

Его биография сейчас уже широко известна. Утонченный интеллектуал, русский художник-эмигрант с многообещающими перспективами (его картины выставлялись в престижных парижских салонах), увлекающийся восточными медитациями, внезапно для окружающих, но совершенно необходимым для себя образом оставляет все и едет на Афон, где принимает монашество в Свято-Пантелеимоновом монастыре. Далее – веха: судьбоносная встреча со старцем Силуаном. Почти два десятилетия подвижничества сначала в монастыре, потом ‒ «на пустыне», в суровой Карулии, в безвестности и болезнях (во время дождей крыша его хижины протекала, жилище наполнялось водой – там о. Софроний заработал туберкулез). Молитва обо всем мире, раздираемом Второй мировой войной… Затем, в 1946-м г., о. Софрония обвиняют в сотрудничестве с немцами (по благословению Кинота он, как человек редкой для афонитов того времени образованности, вел переговоры с делегацией гитлеровских военных, прибывшей на Святую Гору) и выдворяют с Афона: «грязный» эпизод, который тем не менее помог выполнить благословение прп. Силуана, передавшего о. Софронию свои сокровенные записи с просьбой: «Я неграмотный, а вы человек образованный: возьмите эти записи и сделайте их известными миру».

В 1947-м г. выходит в свет первое, машинописное издание книги «Старец Силуан», ставшей одним из «православных бестселлеров» XX века. Но о. Софроний тогда находился в состоянии полного истощения: книга потребовала напряжения всех духовных и душевных сил. Он служит в церкви русского пансиона в Сен-Женевьев-де-Буа. Постепенно его узнают как духовника, и вокруг о. Софрония складывается небольшая община учеников, как мужчин, так и женщин, и многие из них принимают монашество. Община ищет свое место и находит его в... Англии, где в это время как раз проходят парламентские обсуждения: пускать или ограничить въезд мигрантов в страну, поставив условием финансовый ценз (чтобы иностранец мог въехать в Англию лишь при определенном уровне доходов). Говорят, что вопрос решила речь одного из депутатов: тот сказал, что при таких условиях, если бы в Англию захотели прибыть Христос с апостолами, то ценз прошел бы один Иуда… На следующий день министр дал положительный ответ на прошение о. Софрония.

Так в совершенно пустынной на тот момент местности в графстве Эссекс возникает православный монастырь. Вначале монахи ютятся в старом, заброшенном доме англиканского священника и буквально в поте лица зарабатывают на хлеб, создают небольшое хозяйство… Лишь через пару десятилетий Свято-Иоанно-Предтеченская обитель становится известной благодаря выходу в свет новых книг о. Софрония ‒ «His Life is mine», затем, уже в 1980-е, духовной автобиографии «Видеть Бога как Он есть» и нескольких сборников очерков и статей. К тому времени о. Софроний становится признанным духовником: к нему едут люди из разных стран, его личность привлекает представителей разных конфессий, он находится в тесном контакте с греческим старцем Эмилианом (Вафидисом), а также сподвижниками великого старца Иосифа Исихаста (которого о. Софроний также знал еще на Афоне) ‒ Иосифом Младшим, Ефремом Филофейским (ныне Аризонским), русским подвижником архим. Сергием (Шевичем) и другими.

Многочисленные паломники-греки называют о. Софрония по-русски «starets», и фактически к моменту своей кончины в 1993-м г. он является одним из старейших духовников Православной Церкви, как сам с удивлением признавался. С удивлением – потому что о. Софроний, удрученный болезнями, смотрел в глаза смерти еще со времен своей монашеской молодости. В 40 лет почти умирал – и новую жизнь дал лишь постриг в схиму, срочно совершенный по благословению игумена Мисаила. Позднее старец шутил: «Вот меня игумен благословил долго жить – и я живу…». В последние 10 лет своей жизни о. Софроний болел раком – и одновременно получил от Господа дар исцеления раковых болезней. Впрочем, сам о. Софроний к подобным вещам относился спокойно, без всякого «ажиотажа». Он просто молился. И двигателем его глубокой сердечной молитвы было сострадание к людям…

Двигателем его глубокой сердечной молитвы было сострадание к людям

Поэтому и ученики архим. Софрония, в отличие, наверное, от большинства духовных чад и посетителей других известных старцев, не рекламируют совершенные «им» чудеса и не говорят с восторгом о его прозорливости (один из ближайших учеников на мой вопрос о прозорливости ответил, что о. Софроний ее не имел; зато духовной и человеческой чуткости к нуждам и самой личности каждого человека, с которым старец входил в общение, ему было не занимать, так что в итоге непонятно, где тут граница между даром и отсутствием дара).

Итак, старец без прозорливости, старец тончайшей души и ранимости, старец ‒ автор книг, написанных сложным философским языком, старец ‒ художник и иконописец (по-моему, лучшая икона прп. Силуана принадлежит ему), старец ‒ гимнограф, составитель новых богослужебных текстов и литургических молитв, наконец, старец ‒ обладатель дара благодатного слова… Ученик и продолжатель богословия о. Софрония, архим. Захария (Захару), вспоминает беседы своего учителя за трапезой: его слова были так сладки, что братия переставала есть; хотелось слушать еще и еще, и таким образом обед иногда плавно перетекал в ужин…

Пересказывать содержание книг о. Софрония невозможно и не нужно. Они – о той бездне, в которую «с головой» бросается подвижник, о Божьей руке, подхватывающей душу, готовую отчаяться от видения собственных грехов, о даре огненного покаяния и о том огне Духа, который, в ответ на горячее покаяние человека, сжигает в нем всякую нечистоту, а затем прелагается в Свет… Архим. Софроний был богословом Нетварного Света – свидетелем того, что встреча с этим Светом, созерцание Его, пребывание в Нем возможно сегодня, как оно было возможно в XIV, X и I веках. Не случайно о. Софронию был так близок ярчайший и наиболее «нестандартный» мистик Православной Церкви – прп. Симеон Новый Богослов, писавший: «Не говорите, что сие невозможно…».

Для вселенского Православия значение трудов о. Софрония уже очевидно, его широко почитают в Греции, и, вероятно, канонизация старца – лишь вопрос времени.

Но в чем значение о. Софрония для Русской Церкви? По извечному евангельскому закону, нет пророка в своем отечестве ‒ именно в России труды архим. Софрония подвергались в 1990-е гг. критике со стороны некоторых богословов и священнослужителей. И хотя сейчас все больше людей любят старца, о нем пишутся научные работы, его книги издаются – но личность его, кажется, остается несколько в стороне от нашего «православного мейнстрима» ‒ возможно, из-за того, что книги о. Софрония может освоить лишь читатель с немалым интеллектуальным и образовательным багажом. Архим. Софроний – не «народный» старец-утешитель, какими были известные и любимые наши отцы Иоанн (Крестьянкин), Николай (Гурьянов), Павел (Груздев).

И тем не менее мне думается, что именно личность о. Софрония, и именно сейчас, по-особенному важна и знакова для нашей Церкви. А дело все – в свободе.

Русский религиозный менталитет, как показывает история, отличается особым вниманием к внешней стороне церковной жизни: к обряду, к правилам, ‒ тем сосудам, которые призваны хранить живую воду молитвы и вино Евхаристической Жертвы… Это проявляется даже на бытовом, самом низком уровне религиозности. О чем спрашивают верующих люди, впервые зашедшие в храм, и о чем мы сами прежде всего им рассказываем? ‒ Перед какой иконой поставить свечку, когда болеет близкий или неудачи на работе, какую молитву какому святому прочесть и как сделать все это «правильно». Мы установили шлагбаум перед Крещением – как минимум две огласительные беседы; люди приходят, чтобы получить пропуск на таинство – справку об их прохождении. И это правильно! Однако в результате формируется то самое «канцелярское» отношение к церковной жизни, столь хорошо знакомое нам по «синодальной» эпохе в истории Русской Церкви. Хорошо, если катехизатор или священник сумеет повернуть сознание своих слушателей от бумажек к сути, от правил («посты соблюдаю, раз в год причащаюсь…») – к поиску живого общения со Христом…

Церковь как социальный институт, к сожалению, порой подавляет свободу своих членов

Но все дело в том, что мы сами не свободны. И Церковь как сообщество людей, как социальный и политический институт, к сожалению, порой подавляет свободу своих членов. Невольно. Так устроена любая система.

Увы, русский религиозный менталитет отвергает саму возможность разнообразия даже во второстепенных (не догматических) вопросах церковной жизни и практики. Того самого разнообразия, которое, по расхожей мысли блаж. Августина, как раз свойственен Церкви во второстепенном, при условии, что в главном будет единство и во всем – любовь. Того разнообразия, которое никого не смущало в Ранней Церкви (вспомним, как развивалось чинопоследование Евхаристии: от «харизматических», вдохновляемых Духом, не фиксируемых молитв^[3] ‒ ко множеству поместных чинов, лишь позднее сведенных к трем используемым ныне) и который даже теперь в какой-то мере характерен для грекоязычных Поместных Церквей.

Такая несвобода – обратная сторона ревности по Богу и его Закону ‒ является не чем иным, как отличительной чертой ветхозаветного религиозного сознания. Новый же Завет должен быть состоянием свободы чад Божиих (Рим. 8, 21) – лишь бы эта свобода не послужила поводом ко греху (ср. Галл. 5,13). Как мы теперь знаем, попытки скинуть цепи несвободы путем революционного бунта ведут к новой, злейшей несвободе в обществе и к реформаторству с дурным вкусом в Церкви. Настоящая свобода проистекает лишь из одного источника – из глубины духовной жизни, ибо где Дух Господень – там обязательно и свобода (ср. 2 Кор. 3,17). Освобождает ведение Истины (ср. Ин. 8,32), то есть общение с Ней лицом к Лицу.

Вот тут-то отец Софроний может служить для нас маяком. Не случайно основной, после «Старца Силуана», труд его жизни озаглавлен «Видеть Бога (как Он есть)». В этой книге старец свидетельствует, что, когда человек «видит» Бога (в явлении Нетварного Света) – он освобождается: от эгоизма, от цепляния за временное, от погрязания в мелочах, от нелюбви, от всякой раны из прошлого…

Для старца творчество было синонимом молитвы

Отец Софроний вообще был человеком необычайно свободным, творческим^[4] и дерзновенным во всех своих проявлениях. Молясь (даже во время богослужения), он мог вставлять в традиционные тексты свои слова – и создавалось впечатление, что молитва произносится впервые и восходит к Богу, как густое облако^[5]. Для старца творчество было синонимом молитвы. Все, что он делал, носит на себе печать такого свободного творческого духа. Начиная с монастыря, волею судеб собравшего и братию, и сестер: духовные чада старца хотели быть рядом с ним.

Кстати, этот пример показывает также и связь свободы с риском. Так было всегда. Письма апостола Павла христианам Коринфа и Галатии посвящены тому, как совместить свободу и праведность: предотвратить от греховных падений тех, кто получил необычайные дары Духа (ср. 1 Кор.), и предупредить об опасности духовного рабства тех, кто хотел буквально следовать правилам (ср. Гал. 2). О. Софроний также говорил о том, что свобода сопряжена с риском, но считал его необходимым для жизни в Боге: путь за Христом – это всегда прыжок в неизвестное… Разнообразие позиций и путей – и допустимо, и необходимо в Церкви! Ведь каждый из нас выбирает близкое себе, каждому дороги те или иные святые больше других. Важно лишь, чтобы эти пути находились в том едином и широком поле, которое мы называем Православие^[6].

* * *

То, о чем я сейчас пишу, было понято в сжатом виде однажды и почти сразу, когда мне довелось побывать в монашеской общине, где служит ученик старца Софрония. Там я увидел необычайно поразившее меня сочетание: духовной свободы и подвига. Тогда вдруг все «пазлы», наблюдения и размышления: о России, о Церкви и своем пути в ней ‒ соединились. Свобода без подвига – это либерализм, в котором нет необходимых христианину твердости и стойкости. Подвиг без свободы – это узость мысли и сердца. И то, и другое легче, доступнее для нас, чем их сочетание…

Свобода без подвига – это либерализм, подвиг без свободы – это узость мысли и сердца

У старца Софрония, кстати, это сочетание проявлялось еще и в такой парадоксальной (хотя и знакомой свв. отцам-аскетам) черте его личности: он был человеком глубочайшего, потрясавшего все его существо покаянного и сострадательного «плача» по Богу – и в то же время мог самозабвенно смеяться… В этом смехе проявлялась сердечная радость старца от общения с собеседником^[7]. Но не только. Смех был обратной стороной его плача – он был результатом работы Утешителя в душе старца, той светоносной Радости, которая сияет в душе тем больше, чем больше она кается. Так что, когда кто-то спросил то ли у самого о. Софрония, то ли у другого насельника обители в Эссексе: «Почему вы с нами так много смеетесь?» – тот ответил: «Потому что наедине мы всю ночь плачем». Читая труды старца и воспоминания о нем, удивляешься. Окружающие запомнили его как светлого и радостного человека, который «не любил угрюмых монахов» и очень тревожился, когда кто-то в монастыре впадал в уныние^[8]. А вот сам старец в своих книгах все время пишет о плаче, слезах, кенозисе и «Голгофской молитве» и признается: «боль есть лейтмотив моей в Боге жизни»^[9].

Свобода святых добыта путем креста, крови и пота

Нам нравится читать о «веселых» святых, их постоянном радостном настроении. Это – их свобода. И мы тоже хотели бы жить так… Но свобода святых добыта путем креста, крови и пота. А мы такую цену платить не хотим…

* * *

Возможно, подлинное духовное возрождение придет в нашу страну «неприметным образом», через небольшие общины, в которых будет воплощаться дух свободы, с неизменной верностью Преданию. Ведь верность не означает узость и начетничество. Она означает как раз творческое продолжение пути, прочерченного нашими отцами. Старец Софроний занимает среди них видное место. Если так произойдет, то в этом будет плод и его молитв.