Александр Гезалов. Черно-белое детство

Александр Гезалов – один из самых известных в нашей стране людей, который занимается проблемами сирот и другой социально значимой деятельностью. В этом году ему исполнилось 48 лет, у него семья: жена, четверо детей и собака. Он один из руководителей социального центра в Донском монастыре. По его нынешней жизни и не скажешь, что все его детство прошло в детдоме. Но это на первый взгляд. Недавно у Александра вышла книга «Соленое детство», в которой он рассказал о том, как расти в системе. Об этой книге, сиротах и семье мы поговорили с Александром специально для журнала «Виноград».

Александр Гезалов с детьми

– Честно говоря, я в небольшой растерянности, поскольку обычно мы начинаем интервью с родителей, говорим о том, что они дали человеку в жизни. Однако вместо родителей у вас был детдом.

– Я даю много интервью. И самый частый вопрос: почему я не стал тем, кем становится большинство выпускников детдома?

Ответ, возможно, покажется не вполне логичным. Однако, прежде всего, причина в повышенном внимании к внешней среде. Умение замечать не только крупные мазки, но и мелкие детали. Все потому, что для ребенка в детдоме это основной метод обучения. Сейчас это очень помогает в работе. Приезжая в какую-нибудь колонию, с которой мы работаем, я замечаю, сколько лампочек не горит, что необходимо поменять, что поправить. Уже после беглого осмотра я могу выдать точные цифры того, что необходимо. Но основные детали, которые я научился подмечать, – в людях.

Через детдом их проходят тысячи. Ты учишься определять, какой человек перед тобой, какие у него глаза, как он себя ведет, что у него с семьей. Это черта свойственна многим детдомовцам. Домашнего ребенка постоянно переключают с одной активности на другую, вовлекают его в этот процесс. Здесь ты постоянно общаешься со своими «сокамерниками» и посторонними людьми. Ты постоянно включен в процесс «некачественного взаимодействия», от которого, кроме наблюдения, ничего получить не можешь.

Огромное количество неэтичных вопросов, нарушающих личные границы

Я даже описал это в своей книжке. Наклоняется к тебе незнакомый дядя с вопросом: «Ну, как тебе тут?» Хочется ответить: «А ты-то сам как думаешь?» Огромное количество нетактичных, неэтичных вопросов, нарушающих личные границы. Спрашивают про фамилию, язык, маму… И до сих пор это очень распространенная ситуация. Остается только наблюдать и делать выводы. Тысячи людей, десятки тысяч наблюдений – четкие выводы. Я читал американское исследование о том, что сироты по уровню знаний выше любого психолога, потому что их психологические изыскания и аналитика выше практики любого психолога.

Но если ты используешь эти наблюдения для получения каких-то навыков, как, скажем, актеры, – это одно. Когда же тебе в принципе эти знания не нужны ни для чего конкретного, это изменяет твою картину мира.

– Возможно, психологи могли бы помочь изменить что-то в этой картине?

– Чем может помочь психолог? Его задача «вскрыть» проблему. А что тут вскрывать? Мы разве консервные банки? Тотальное неблагополучие, которое есть в детдоме, не нужно вскрывать. Тут нужна толстая прослойка теплых отношений, которую ни один психолог обеспечить не может.

– В своей книге вы говорите о том, что выжили после детдома, имея в виду не столько пребывание в госучреждении, но и последующую жизнь. Почему же вы выжили, а другие ваши однокашники – нет?

– У воспитанников детдома нет середины. Нет той буферной зоны, которую обеспечивают родители. Только черное и белое. И предложения сделать что-то в криминальном мире привлекательны только потому, что ты не можешь сделать что-то качественное на белой стороне.

Ведь большинство людей не хочет вникать. А вот криминальный мир гораздо больше в тебе заинтересован и вовлечен, потому что ты им действительно нужен для решения их проблем. Что это будет: твой рост и вес для того, чтобы влезть в форточку? Твоя наблюдательность или умение залезть в чужой карман?

Это тоже некачественное взаимодействие, но для выпускника детдома это хоть какое-то вовлечение. Потому что всем остальным ты просто безразличен. Именно в этом причина такого высокого уровня вовлеченности сирот в криминальный мир. Это то, что дает им возможность почувствовать себя нужным и важным в каком-то общем деле.

Выпускник детдома, даже когда защищается, виноват

И на меня криминал сильно повлиял. Один раз я ушел в побег, меня поймали и посадили к уголовникам. Они мне сказали: хочешь быть как мы, с золотыми зубами, наколками, в душной камере, – делай как мы. Если нет, мы тебя сейчас в кастрюле из-под компота вынесем, и беги. Я сбежал сам. Доказал, что и без них могу справиться. Но где-то во мне засело то, что это не тот мир, в котором я хочу жить.

Двое моих братьев отсидели 10 лет. И у меня были случаи, когда я был на грани. Потому что выпускник детдома, даже когда защищается, виноват. Он априори из ОПГ, у него плохая генетика и склонность к криминалу.

– В детдоме не складываются родственные отношения между кровными братьями и сестрами. Почему это происходит?

– У меня их и не могло быть, потому что мы с братьями были в разных детдомах. Сейчас кровные родственники находятся в одном учреждении. Однако и в этом случае, если человек находится в эксклюзии, родственные отношения разрушаются.

Главная причина – в борьбе за ресурсы. То же самое происходит в любом закрытом учреждении, будь то тюрьма, исправительная колония или детдом. Маленький ребенок, попав в такое учреждение, с пеленок учится отстаивать свои права – перед государством, воспитателями, другими детьми, добровольцами. Здесь принципиальное значение имеют врожденные умственные способности. Ты должен уметь постоять за себя с самого раннего возраста.

Вы не задумывались, почему все криминальные авторитеты – «продвинутые» люди? Потому что если ты простачок, так и останешься простачком. Никогда простой бандит не будет авторитетом. В детдоме – все то же самое, здесь не родственные связи приоритетны.

Приезжаешь с детдом, там волонтеры общаются с детьми и сидят у них на кровати. Мне хочется спросить: «А вас приглашали сесть?» Вы разве не понимаете, что это личное пространство ребенка? Этот ребенок уже поймал вас на безграмотности. Такого человека легче тянуть, легче что-то получить от него. Сироты этим и живут.

Я нагрел утюг и стал за ней бегать. Я не давал «опустить» себя

Это неприятно слышать, но это нормально для того мира. Вы представьте себе, ребенку пять лет, а он уже должен думать, просчитывать, решать, как ему себя вести. Я помню, мне семь лет было, и воспитательница обозвала меня безотцовщиной и еще кое-что прибавила. Можно было это пропустить. Но я нагрел утюг и стал за ней бегать. Я не давал «опустить» себя. Мне необходимо было показать, что есть человек, который может за меня постоять. Этот человек – я сам.

– В книге вы рассказывали, что сбежали из детдома, чтобы защитить своего брата. Значит, какие-то родственные чувства оставались?

– К нам по пересылке попали ребята, которые рассказали, что брата мучают. Я собрался, поехал и отмутузил того парня, хотя он был старше меня. Сейчас я понимаю, почему я смог это сделать. Потому что он был домашний. А я был в законе.

В детдоме свои понятия. Если ты приходишь из другого детдома на разборку, другие не лезут. Поскольку я имел высокий статус, поскольку находился в системе «с глухняка», то есть с самого рождения, это сильно переломило ситуацию в мою сторону.

Александр Гезалов

– Да нет. Это абсолютно пацанская тема: если моего брата опускают, значит, и меня опускают. Потом приедешь куда-нибудь, а там скажут: «Ты тот, у которого брата чморят?» Если бы такое случилось не с братом, а с моим другом, я бы тоже поехал.

– Детдомовцам нелегко создать семью, но вы создали. Расскажите, какие сложности у воспитанников детдома в этом. И почему это получилось у вас?

– Россия не подошла еще к изучению вопроса о том, какой вред система наносит сама себе, оставляя детей расти в детдомах. В Европе и Америке есть показатели, по которым запрещено помещать ребенка в детдом, – только в семью.

А у нас спокойно помещают. Что потом за этим следует, что ребенок переживает? Об этом фильм Ольги Синяевой «Блеф, или С Новым годом». Посмотрите обязательно! Он показывает, что такое депривация, что такое расстройство привязанности, что такое полуролевая слепка.

Как у меня получилось? Не знаю. Наверное, я из тех, кто сумел отрастить корни на весу. Из детдома ты выходишь с содранной кожей, у тебя ничего нет, и ты никому не нужен. И ты начинаешь с самого нуля. Наверное, меня спасло то, что я попал в армию, на подводную лодку. Три года ты сидишь в отсеке, где у тебя нет ничего. Там есть время подумать, заглянуть в себя.

Когда я вышел, уже понимал, куда пойду. Первое, что я не сделал, – не вернулся во Владимир. Пошел в театральное училище. Вот там я научился чувствовать, научился выражать эмоции. Первые этюды давались мне очень тяжело. Я с содранной кожей, а мне надо выйти на сцену, что-то показать. Но учеба там мне много дала. Это была настоящая перепрошивка. Через перевоплощение, через умение слушать я многое понял.

И сейчас у меня есть пособие «Подготовка выпускника детдома к будущей жизни по системе К. С. Станиславского». Я понял эту систему, она очень важная.

И после того как я сложил в свою копилку службу в армии, спорт, игру на гитаре, театральное училище, я понял, что могу жениться.

– С какими сложностями вы столкнулись в отношениях?

– Моя первая жена – фотомодель. И хотя наш брак не был официальным, проблема была не в отношениях между нами, а в том, что помимо нее были еще родственники. Ее отец просил меня показать паспорт. А там нет прописки. Ты что же – БОМЖ? Возникает желание сделать необходимые оттиски себе на лоб, чтобы было видно, что ты чего-то стоишь. Иначе отношений не создашь…

Анна, супруга Александра Гезалова

– Я уже очень хорошо понимал, что человек без оттисков на лбу никому не нужен. И действительно, я жил в офисе, напротив окон был храм, который я построил. Утром просыпаешься, колокольный звон, идешь на службу. Хорошо.

Я был знаком со строительством. И ко мне приехали знакомые, чтобы я помог с консультацией по работам в большом храме. Я поехал посмотреть. И вот туда приехали москвичи. Увидел мою будущую жену, она мне понравилась, мы стали общаться. Потом снова были родственники, снова вопросы про прописку. Но здесь уже чем сложнее, тем лучше.

7 лет жизни в Москве я пытался встроиться в нее

Действительно, отец у моей жены – доктор наук, мать – кандидат наук. У дочери – два высших образования, а тут я. Здесь же Москва. Как меня представить? «Знакомьтесь, это наш зять-пэтэушник». Сейчас у меня тоже есть высшее образование, но 7 лет жизни в Москве я пытался встроиться в нее.

Сейчас теща уже рассказывает о нас, наших троих детях, наших победах. У моей жены досуговый центр «Гнезда», она ходит на байдарках с детьми в теплое время. А я занимаюсь социальным центром в Донском монастыре; я знаю, где брать ресурсы, как работать. Мы помогаем бездомным, осужденным, работаем.

– Какой вы в семье?

– Собака от меня получает много. Дети тоже, я могу крикнуть. Но сейчас стало легче, потому что они подросли. Моим детям четыре, шесть, восемь и двадцать. Но старшая дочь не от этого брака.

Александр Гезалов с семьей

– Что для вас дети?

– Мы живем скромно, дети обуты и накормлены. Единственное, что я не делаю, – не воспитываю. Не пытаюсь в них вложить свои устои, свои взгляды. Они другие, и ментальность, и дары у них другие. И это хорошо. Как отец, я такой: если надо что-то сделать, мы делаем это вместе. Гвоздь забить, что-то собрать. У нас такое естественное взаимососедство.

Но они для меня – главное в жизни. Кто по тебе уронит слезу? – Дети. Поэтому я ничего им не сделаю такого, чтобы было мучительно больно потом.

– А что для вас семья?

– Это – главное. Человек, у которого нет семьи, всегда проблемный. У меня есть семья, поэтому я могу назвать себя счастливым человеком. Не знаю, за что мне это от Бога. Возможно, за то, что тогда, в моем соленом детстве, я Его не очень огорчал.